Зеленый миндаль поспевал. Плоды, покачиваясь на ветках, постепенно затвердевали и уже начинали трескаться, а в трещинках виднелся сам орешек. Плоды ждали, когда их соберут. Зеленовато-серебристые листья миндаля, узкие, похожие на острие копья и такие же зазубренные по краям, шелестели на осеннем ветру. Чья-то рука, коснувшись покрытой плодами ветки, ощутила ее тяжесть, зашуршала листва, а затем ветку вновь отпустила, и плоды закачались на ней, точно связка колокольчиков. А рука, поднявшая ветку, в лучах низкого вечернего солнца вспыхнула золотом.

Манодората повернулся к Симонетте:

— И это все? У вас не выращивают ни оливок, ни винограда? И скота у вас тоже нет?

Симонетта покачала головой. Только теперь начинала она понимать, сколь расточительно они с Лоренцо относились к своему богатству, думая всегда только о внешней красоте, но ни в коем случае не о практичности — красота была для них куда важнее пользы. Даже этот миндаль оказался здесь по счастливой случайности. Некогда один из членов древнего семейства ди Саронно — он, разумеется, давно уже умер — привез из Святой земли, из Иерусалима, одно такое деревце, оно и стало прародителем всех остальных деревьев, которые в итоге превратились в густые, шелестящие листвой рощи, по которым Симонетта и Манодората сейчас прогуливались.

Опустив свою золотую руку, Манодората сокрушенно покачал головой. В окружении этих деревьев он казался совершенно неуместным, как и всякий истинный горожанин, чувствуя себя куда более естественно в городском доме, среди роскошной, украшенной филигранью мебели, или в синагоге, в этом черном с золотом еврейском храме. В городе он снова превращался в того медведя-колдуна, которого все боялись. А здесь выглядел жутко неуклюжим, на ходу сметая огромным меховым плащом опавшие листья миндаля. Проходы между деревьями были пусты и безлюдны, так как теперь в поместье совсем не осталось слуг, так что некому было ухаживать за деревьями и расчищать тропинки. Даже Рафаэлла и Грегорио, едва услышав, что на виллу заявится «проклятый еврей», моментально вскочили и отправились на рынок. Они ни за что не желали оставаться в одном доме с «этим дьяволом».

Манодората еще немного прошел по тропе, затем остановился и повернулся к Симонетте.

— Шакад, — сказал он и, прежде чем она успела спросить, что это значит, пояснил: — Миндаль. — Он сказал это таким пренебрежительным тоном, будто разом уничтожил всю миндальную рощу.

— Так вам эти орехи тоже известны? — удивленно воскликнула Симонетта и тут же обругала себя: почему бы, собственно, ему и не знать о столь распространенном растении?

— Конечно. Просто я не ожидал, что они способны расти и здесь, на вашем холодном севере.

— Это топографическая случайность. Предки Лоренца… Один из членов семьи ди Саронно, вернувшись из Крестового похода, привез с собой миндальное деревце, и эта теплая лощина, со всех сторон укрытая холмами, похоже, прекрасно для миндаля подошла, вот он и разросся.

Манодората кивнул, однако Симонетта не могла с уверенностью сказать, что он вообще услышал ее слова.

— На иврите мы называем эти орехи «шакад», — продолжил он свою предыдущую мысль. — Это выразительное слово имеет множество значений: например, «поспешное пробуждение» или «остерегайся, иначе придется поторопиться». Весьма поучительно звучит в данной ситуации, не правда ли, синьора?

Отвечать Симонетте не хотелось, ее неприятно задел язвительный юмор еврея.

— В Палестине миндаль расцветает в январе, словно возвещая пробуждение мира, — уже более мягко, словно разговаривая с самим собой, прибавил Манодората. — Цветы у него чудесные, бело-розовые…

И Симонетта почувствовала, что душой ее странный спаситель давно уже не здесь, а где-то далеко, на Востоке.

— Жезл Аарона [18]был из ветки миндального дерева, а при устройстве золотого семисвечника в скинии Господь повелел устроить чашечки на нем в форме цветка. По большим праздникам евреи и теперь приносят в синагогу цветущие ветки миндаля.

Симонетта просто не знала, что сказать, она лишь отчаянно старалась не проявить собственного невежества, поскольку понятия не имела об этих ритуалах. Почти каждое слово, сказанное Манодоратой, было ей в новинку, а многих его замечаний она вообще не понимала. Однако еврей, приостановив поток лирических воспоминаний, заговорил более деловым тоном:

— А вы хоть урожай-то этого миндаля собираете? Он как-то используется?

— Да, — пожала плечами Симонетта, — каждую осень слуги обычно собирали орехи и складывали в подвал, где у нас вообще все добро хранится. — Она улыбнулась. — В этом поместье есть одна старинная история о том, как много лет назад двое слуг влюбились друг в друга как раз во время сбора миндаля. Их звали Орсолина и Джузеппе. Они нарвали орехов, испекли сладкое печенье — оно называлось «амаретти» — и преподнесли это печенье в подарок кардиналу Милана, когда тот посещал церковь в Саронно, попросив его благословить их брак. — Улыбка Симонетты погасла, когда она вспомнила, что и сама венчалась в той же самой церкви, вспомнила свой счастливый брак с Лоренцо, ныне обратившийся в прах.

Она встревоженно вскинула на Манодорату глаза, полагая, что он прочел ее мысли, однако еврей думал о чем-то своем, и мысли его были далеко.

— Да уж, — словно очнувшись, заметил он с сухой усмешкой, — для нынешнего кардинала никто печь сладкое печенье не станет, это точно.

— Что вы хотите этим сказать, уважаемый синьор?

— Ничего, — отогнав какие-то свои мысли и взяв себя в руки, покачал головой Манодората. — Это я просто так. Прошу вас, синьора, продолжайте свой рассказ.

Симонетта тут же вернулась к кулинарным возможностям миндаля.

— Еще миндаль можно мариновать или толочь, а порошок использовать как приправу к мясу или добавлять в тесто. Англичане делают из толченого миндаля настоящий деликатес, который называется марципан. Впрочем, миндальные орехи можно есть и просто так.

— А что, они питательны? Или вкусны? Или, может, полезны с медицинской точки зрения?

Симонетта, вытянув руку, сорвала один плод, с помощью охотничьего ножа умело содрала с него зеленую оболочку и протянула орех Манодорате.

— Пожалуйста, синьор, попробуйте сами.

Он некоторое время с сомнением смотрел на орех, затем взял его здоровой рукой, сунул в рот и некоторое время задумчиво жевал. Выражение лица его постепенно менялось. Вытащив из кармана шелковый платок, Манодората деликатно выплюнул в него разжеванный орех и воскликнул:

— Клянусь прахом Иакова! [19]На вкус чистая деревяшка!

— Мне тоже так показалось, когда я впервые миндаль попробовала, — улыбнулась Симонетта. — Я только потом поняла, какие вкусные у этих орехов ядрышки, как ими приятно лакомиться.

Манодората натягивал перчатку, помогая себе зубами. Покончив с этим, он лишь презрительно фыркнул, словно сомневаясь в приятности подобного угощения, и командирским тоном велел:

— Отведите-ка меня лучше в дом, синьора. Мне бы хотелось взглянуть на ваши счета и рассмотреть карту поместья.

Симонетта в замешательстве потупилась. Она обещала Рафаэлле, что встреча с евреем будет происходить в саду, что он даже не переступит порога их дома, дабы не навлечь на них проклятия Всевышнего. На самом деле Симонетте очень хотелось закрепить дружеские отношения с этим человеком, и она, безусловно, предпочла бы не обращать внимания на суеверные опасения служанки, однако она привыкла держать данное слово. А потому, стараясь не рассердить гостя, попыталась переменить тему:

— Но неужели эти деревья и их плоды совершенно бесполезны?

— Похоже, что так, — пожал плечами Манодората. — Впрочем, земли здесь довольно много, и если ее хорошенько расчистить и посадить, скажем, оливы, это может принести неплохой доход, и довольно быстро. Виноградной лозе для этого потребуется значительно больше времени, она медленнее растет, да и уход за ней нужен немалый. Впрочем, у миндаля, по-моему, неплохая древесина: ее можно было бы продать на топливо или на изготовление боевых машин, интерес к которым сейчас, правда, несколько ослабел, но, не сомневаюсь, вскоре опять возобновится. Мир и война — это ведь как две стороны одной монеты.