— Это же?..

— Да.

Бригита знала Лео по фотографии, стоявшей на моем столе. Она покачала головой. Лео с немытыми, всклокоченными волосами и усталым лицом, в грязной клетчатой рубахе не вызвала у нее симпатии.

— Ты еще увидишься с ней? — Она спросила с наигранным равнодушием. С таким же равнодушием она в свое время слушала и рассказ о моей поездке с Лео в Локарно. Я и тогда не поверил в это равнодушие.

— Не знаю.

Пешкалек молча смотрел на экран. Выражения его лица я не видел. Когда новости кончились, он, прочистив горло, сказал:

— Да… Надо же, как далеко шагнуло международное сотрудничество полиции в Европе…

Он повернулся ко мне и уже собрался прочитать краткий доклад об Интерполе, о Шенгенском соглашении, Европейской уголовной полиции и «комиссаре Компьютере».

— Ты, конечно, попытаешься повидаться с ними…

— Конечно. Или ты против?

— …и будешь уговаривать их сыграть ту роль, от которой я отказался?

Он прикидывал, что я могу еще спросить, и обдумывал, какими ответами мог избежать этих вопросов. Чувствуя себя не очень уверенно, он ответил уклончиво:

— Посмотрим.

— А что ты им можешь предложить?

— Я тебя не понимаю. — Ему становилось уже не по себе.

— Ну… федеральная прокуратура может снять некоторые пункты обвинения, назначить мягкое наказание, ходатайствовать о помиловании — чтобы спасти теракт в Кэфертале. А что можешь предложить им ты? Деньги?

— Я? Откуда у меня деньги?

— За хороший репортаж дают хорошие деньги, верно?

— Этот материал не тянет на хороший репортаж. — Он встал. — Мне пора.

— Не тянет? Да тут пахнет сотнями тысяч. А с соответствующими фотографиями и текстами — еще больше. Может, даже миллион, а? Как ты думаешь?

Он растерянно смотрел на меня, пытаясь понять, сказал я это просто так или на что-то намекаю.

Победил инстинкт бегства.

— Ну ладно, пока.

Бригита удивленно слушала наш разговор. Когда Пешкалек ушел, расцеловавшись с ней, она спросила, что происходит.

— Вы что, поссорились?

Я уклонился от ответа. Потом, в постели, она положила голову мне на плечо и заглянула в лицо:

— Герд…

— Что?

— Тебя за это и выпустили из тюрьмы? Ты сказал им, где скрываются эти двое?

— Ты с ума сошла…

— Я не вижу в этом ничего плохого. Девушку я, конечно, не знаю, но раз она таскается с ним по всему свету… А он избил тебя. Это ведь он? Тот, что попался мне навстречу, когда я обнаружила тебя, избитого, в крови?..

— Да. Но я и знать не знал, что они в Испании. Лео звонила раза два откуда-то издалека, как с другой планеты, — вот и все.

— Странно… — Она повернулась на другой бок, прижалась ко мне спиной и уснула.

Я знал, чт о ей кажется странным. Как могло прийти в голову полицейскому в какой-то забытой богом испанской дыре искать у себя под носом немецких террористов? Только если он получил сигнал! Я представил себе немецкого туриста за границей, который идет в полицейский участок и заявляет о том, что опознал жильцов соседнего бунгало как разыскиваемых террористов.

Потом мне пришел в голову «сигнал», который привел ко мне Равитца и Блекмайера, а еще другой «сигнал» — который привел меня в тюрьму. Он явно поступил не от туриста. Как и тот «сигнал», который привел Титцке к трупу Вендта. На меня указал некто, кто случайно увидел и узнал меня, — какой-то мангеймец, которого прекрасный летний день заманил в Оденвальд и в Аморбах. На труп Вендта указал убийца Вендта.

Филиппа в палате не оказалось.

— Он в саду, — сказала медсестра и подошла вместе со мной к окну.

Филипп в махровом халате медленно ходил вокруг пруда, при каждом шаге ставя ногу на землю с такой осторожностью, как будто шел по льду. Я несколько минут смотрел на него. Так ходят старики, и хотя Филипп скоро опять будет ходить как прежде, в один прекрасный день такой способ передвижения станет для него нормой. В один прекрасный день такой способ передвижения станет нормой и для меня.

— Это уже третий круг. Спасибо, спасибо, твоя рука мне не нужна. И палку я тоже не беру, хоть они мне подсовывают.

Я шел рядом с ним, преодолевая соблазн ставить ноги с такой же осторожностью, как он.

— Сколько они тебя еще продержат здесь?

— Несколько дней, может, неделю — от этих врачей же не добьешься правды. Я им говорю, что мне-то они могут сказать, что и как, а они смеются. Надо было самому себя оперировать, тогда бы я точно знал, когда меня выпишут.

Я задумался, возможно ли такое.

— Надоело мне тут, — жаловался он, размахивая руками.

Ему отравляли жизнь молоденькие, хорошенькие медсестры.

— С ума можно сойти — они всегда мне нравились, ласковые и стервозные, подсушенные и пухленькие. Я не из тех мужчин, которым подавай пышную грудь и белокурые волосы. Раньше было так: если она молода, если у нее еще этот пустой взгляд, по которому не поймешь, то ли она тебя видит насквозь, то ли ни черта не соображает; если она пахнет, как может пахнуть только молоденькая женщина, — всё, я был готов. А теперь… — он покачал головой, — какая бы милая она ни была и как бы ни строила мне глазки, я вижу в ней уже не молодую девушку, а старуху, которой она рано или поздно станет.

Я не понял его:

— Своего рода рентгеновский взгляд?

— Называй это как хочешь. Вот сегодня утром, например, сестра Сента — милейшее личико, нежная кожа, острый подбородок, маленькая грудь и широкие бедра… Держит строгий вид, а сама хохотушка — раньше бы я мгновенно завелся. А сейчас я смотрю на нее и вижу, как через пару лет от этой напускной строгости у нее вокруг рта прорежутся горестные складки, а на щеках проступят прожилки лопнувших кровеносных сосудов, а жир с бедер поднимется, как тесто, до талии… Кстати, ты не обращал внимания, что у всех женщин с острым подбородком широкие бедра?

Я попытался воспроизвести в памяти подбородки и бедра женщин, которых знаю.

— Или Верена, ночная сестра… Породистая бабенка, но то, что сейчас выглядит аппетитной развратницей, скоро станет просто теткой. Раньше мне было плевать, а сейчас заметил, и всё — топка погасла…

— А что ты имеешь против теток? Я думал, ты в каждой юбке видишь Елену.

— Так оно и было, и меня это вполне устраивало, и я хотел бы, чтобы все осталось по-старому… — Он печально вздохнул. — Но не получается. Сейчас я в каждой юбке вижу только Ксантиппу.

— Может, это просто оттого, что ты болен? Ты ведь, кажется, еще никогда не болел?

Он уже рассматривал эту версию и отбросил ее как ошибочную.

— Я давно мечтал полежать в больнице, чтобы со мной нянчились молоденькие сестрички.

Мне так и не удалось рассеять мрак в его душе. На обратном пути в палату он уже не отказывался от моей помощи. Сестра Ева помогла ему улечься на кровать. Она была не просто Евой, она вполне соответствовала своему имени, но он даже не удостоил ее взглядом. Когда я собрался уходить, он удержал меня за рукав:

— Может, это расплата за то, что я любил женщин?

Я ушел. Но ушел слишком поздно: он заразил меня своим унынием. Вот, пожалуйста, думал я, человек сделал женщин смыслом всей своей жизни — не мимолетные блага, такие как слава и почести, не поверхностные ценности, такие как деньги и имущество, не обманчивую ученость и не суетную власть. Но это ему не помогло, духовный и жизненный кризис все равно наступает, как и у всех остальных. Мне даже не пришло в голову никакого преступления, которым Филипп мог бы оправдать свой самообман.

Я позвонил фрау Бюхлер.

— Я знаю, кто убийца. Но мне неизвестен мотив, у меня нет доказательств. Может быть, господин Вендт знает больше, чем ему кажется, — мне сейчас действительно нужно поговорить с ним.

— Позвоните еще раз через пару часов. Я попробую вам помочь.

Я отправился в Луизен-парк кормить уток. В три часа я снова набрал номер фрау Бюхлер.