Психиатрическая больница расположена в отрогах гор. Спешить мне было некуда, и я поехал не по автостраде, а через деревни. Была хорошая погода, утро выдалось солнечное, все вдруг зазеленело и расцвело, слившись в один сверкающий калейдоскоп. Я открыл верх и сунул в магнитолу кассету с «Волшебной флейтой». Не жизнь, а праздник!

Центральная часть огромной больницы, старинное здание в форме буквы «П», построенное в конце прошлого века, служило первоначально казармой баденского полка велосипедистов. Во время Первой мировой войны в нем располагался военный госпиталь, после войны — богадельня, а с конца двадцатых годов — дом инвалидов и престарелых. Вторая мировая война превратила букву «П» в букву «Г». Третья стена исчезла, огромный двор слился с холмистой местностью, на которой за послевоенные годы выросло множество новых служебных построек. Я припарковался, закрыл верх машины и выключил музыку. Вход с колоннами по сторонам был, как и все здание, закрыт строительными лесами. Вокруг оконных проемов краснели свежие кирпичи. По-видимому, только что заменили старые окна на стеклопакеты. Теперь маляры красили стены в нежно-желтый цвет. Один из них насвистывал арию Царицы ночи.

Я пошел по дорожке, посыпанной галькой, ко входу. Привратник направил меня в канцелярию — второй этаж, налево. Наверх вели широкие стершиеся ступени из песчаника. Рядом с комнатой 107 висела табличка: «Канцелярия. Приемное отделение». Я постучал и вошел.

Делопроизводительнице имя Леоноры Зальгер ничего не говорило. Ответив мне, она опять занялась медицинскими картами. На некоторых я заметил маленькие фотографии, прикрепленные скрепками, и это навело меня на мысль показать ей фотографию Лео. Она взяла ее в руку, долго рассматривала, потом, попросив меня подождать, заперла шкаф и вышла. Я посмотрел в окно. В парке цвели магнолии и форзиции, на газонах косили траву. По дорожкам прогуливались пациенты в обычной одежде. Кое-кто сидел на выкрашенных в белый цвет скамейках. Как тут все изменилось! Когда здесь лежал Эберхард, вокруг деревьев была голая, утоптанная земля. Тогда пациентов тоже выпускали на прогулку, но они были одеты в серые больничные халаты, и все происходило, как в тюрьме, — прогулка начиналась в определенное время, продолжалась двадцать минут, и ходить можно было только по кругу, гуськом.

Делопроизводительница вернулась не одна.

— Доктор Вендт, — представился врач. — Кто вы и кем вы ей приходитесь? — Он враждебно смотрел на меня, держа в руке фотографию Лео.

Я протянул ему визитную карточку и рассказал о своей миссии.

— Сожалею, господин Зельб, но мы не даем посторонним лицам справок о наших пациентах.

— Значит, она…

— Простите, больше никаких комментариев. Как вы сказали, кто поручил вам поиски?

Письмо Зальгера лежало у меня в кармане. Я достал его и протянул Вендту. Он читал, наморщив лоб, и, дочитав до конца, долго не поднимал головы. Наконец, словно очнувшись, сказал:

— Пойдемте со мной.

Мы пошли по коридору. Он открыл одну из дверей и пригласил меня в кабинет. Окна в нем тоже выходили в парк. Здесь строители еще не закончили работу: старые рамы были выставлены, а оконные проемы временно затянуты прозрачной пленкой. Стол и полки покрывал тонкий слой белой пыли.

— Да, фрау Зальгер была нашей пациенткой. Она поступила около трех месяцев назад. Ее привез мужчина… который подобрал ее где-то на дороге… Она ехала автостопом. Что именно произошло во время этой поездки и до нее, мы не знаем. Этот человек сказал, что просто хотел ее подвезти и остановился…

Доктор умолк и задумался. Это был еще молодой человек. Вельветовые брюки, клетчатая рубаха под расстегнутым белым халатом, спортивная осанка. У него был здоровый цвет лица, густые каштановые волосы, искусно подстриженные под живописные космы, и близко посаженные глаза.

Я ждал.

— Господин Вендт…

— В машине она вдруг разрыдалась и уже не могла остановиться. Это продолжалось больше часа, и водитель, не зная, что с ней делать, привез ее к нам. У нас продолжалось то же самое, пока ей не вкололи валиум и она не уснула.

Он опять задумался.

— А потом?

— Ну, потом я начал лечение — а вы как думали?

— Я имею в виду, где Леонора Зальгер сейчас? Почему вы никому не сообщили о случившемся?

Он опять помолчал, не торопясь с ответом.

— Мы… Я ведь только от вас узнал ее настоящую фамилию. Если бы не наша сотрудница из приемного покоя… — Он указал рукой в сторону комнаты 107. — Она пару раз случайно имела с ней дело… Чаще всего она вообще не видит наших пациентов. А тут вы — с этой крохотной фотографией… — Он покачал головой.

— Вы обращались в полицию?

— Полиция…

Он вытащил из кармана мятую пачку «Рот-Хэндле» и предложил мне сигарету. Но я предпочитаю свои и достал «Свит Афтон». Вендт опять покачал головой.

— Нет, от полиции в таких ситуациях толку мало, а в этом случае полицейский допрос сначала вообще был противопоказан. Ну а потом ей стало лучше. Ее здесь никто не держал, она вполне могла бы покинуть больницу, но сама не захотела. К тому же она совершеннолетняя.

— А где она сейчас?

Он не сразу ответил.

— Я… Понимаете… Дело в том, что… Я должен вам… Фрау Зальгер погибла. Она… — Он старательно прятал глаза. — Я точно не знаю, как это произошло. Несчастный случай. Передайте ее отцу мои искренние соболезнования.

— Господин Вендт, я не могу позвонить отцу и просто сказать ему, что его дочь погибла в результате несчастного случая.

— Да, конечно… Видите? — Он показал на окно. — У нас меняют окна. В прошлый вторник она… На четвертом этаже в коридоре огромные окна — от пола и почти до потолка. Она выпала из окна через полиэтилен и разбилась насмерть.

— А если бы я сегодня не пришел — вы что, похоронили бы ее, ни слова не сказав родителям о ее смерти?.. Что за бредовые истории вы мне тут рассказываете, господин Вендт?

— Ну что вы! Конечно, родителям сообщили. Я не знаю, что там конкретно предприняли наши служащие канцелярии, но родители были оповещены — это совершенно точно.

— И каким же образом, позвольте спросить, если вы только от меня узнали ее настоящую фамилию?

Он молча пожал плечами.

— А похороны?

Он смотрел на свои руки, как будто на них было написано, где будет похоронена Лео.

— В канцелярии, по-видимому, ждут решения родителей. — Он встал. — Мне нужно идти. Вы себе не представляете, что у нас творится! Этот несчастный случай, сирены, машины «скорой помощи» — все это, конечно, отражается на состоянии больных. Позвольте я вас провожу до выхода. Нет-нет, — сказал он, когда я собрался проститься с ним перед дверью комнаты номер 107, — здесь уже закрыто. — Он потащил меня дальше. — Должен вам сказать, я очень рад, что вы к нам пришли. Свяжитесь поскорее с отцом. Вы правы: может, в приемном отделении что-нибудь напутали и не сообщили родителям… Всего доброго, господин Зельб.

Я уехал недалеко. У озера в отработанном карьере перед Санкт-Ильгеном я остановился и вышел из машины. Подойдя к самой воде, я попробовал запустить несколько плоских голышей — так, чтобы они скакали по воде. У меня и в детстве, на озере Ваннзее, это никогда не получалось. И теперь уже вряд ли когда-нибудь получится.

Но это еще не значит, что я позволю какому-то мальчишке в белом халате водить меня за нос. История, которую рассказал Вендт, не выдерживала никакой критики. Где была полиция? Молодая женщина три месяца находится в психиатрической клинике, потом падает из окна четвертого этажа, на котором не были приняты надлежащие меры предосторожности, и никто даже не думает об убийстве по неосторожности (не говоря уже о преднамеренном убийстве) и не вызывает полицию… Допустим, Вендт не говорил, что полиция не приезжала и что не велось никакого расследования. Но он упомянул только «скорую помощь» и ни словом не обмолвился о полицейских машинах. А если бы здесь во вторник побывала полиция, то самое позднее в четверг Зальгер был бы уже в курсе, под какой бы фамилией она у них ни числилась. Для того чтобы установить, что фрау такая-то не существует в природе, а фрау Зальгер пропала без вести, и что фрау такая-то и фрау Зальгер — это одно и то же лицо, полиции много времени не требуется. А если бы в четверг Зальгер уже знал, что случилось, он бы, наверное, сообщил мне о смерти Лео.