Кэролин вспомнилась та пьяная ночь почти год назад, которую они с Патриком провели вместе. Секс был великолепен, но это был всего лишь секс… Ей хотелось, видно, большей теплоты, пылкости, что ли… Потому физическая близость получилась обезличенной и безвкусной — похожей на выдохшееся шампанское, словно Патрику было неважно, кто с ним, на ее месте могла быть любая другая женщина. И Кэролин поняла, что допустила ошибку, позволив их отношениям зайти так далеко. Кеннеди даже и не подозревал, какое впечатление произвел на Стил, и на следующие выходные пригласил ее в совместную поездку. Когда Кэролин отказалась, Патрик был безмерно удивлен, словно никогда раньше не получал отказов. Он начал докучать ей, постоянно названивал, приглашая пообедать с ним. Чем упорнее он приглашал, тем громче инстинкт твердил ей: держись от него подальше. Кэролин старалась избегать любых контактов с Патриком, включая и рабочие, и наконец телефонные звонки прекратились.

Почему же Кеннеди по-прежнему тянется к ней? Из-за ее независимости или потому, что она не уступает? Вероятнее всего, ему требуется одно — одержать победу. Кэролин для него — незавершенное дело, прямой вызов. Интересно, умеет ли он применять профессиональные психологические навыки к самому себе, имеет ли представление, что движет его поступками? Способен ли проанализировать собственные мысли и чувства? Весьма сомнительно. Нет, отношения с таким мужчиной обречены. Вот и надо каждый раз, когда она почувствует, что сдается под его напором, напоминать себе об этом, не допускать, чтобы чисто физическое влечение и его вкрадчивая лесть вскружили ей голову. Кэролин вроде бы все прекрасно понимала, и все же у нее было такое чувство, будто она старается устоять на самом краю скользкого обрыва, а на дне его притаились опасность и гибель.

Новое кафе «Монмартр» сверкало свежей краской, обстановкой и отделкой. Здесь предприняли попытку воссоздать атмосферу подлинного французского кафе. Правда, и сиреневые стены, и зеркала в дрянной позолоте, и медные светильники — все отдавало дешевой пародией, так что никакой «атмосферы» не получилось. Да и с мелочами они промахнулись, размышлял Том, щедро намазывая джемом круассан. Для начала: джема, насколько ему помнится, французы не едят. Из апельсинов они творят некую приторно-сладкую, липкую массу, в которой начисто отсутствует пикантная горьковатость и терпкость настоящего английского джема. Спасибо еще, что джем принесли в специальной маленькой упаковке и он не запачкан чужим ножом в масле или, того гаже, крошками от тоста. Нехотя Тому пришлось признать, что, в общем, и на вкус джем вполне сносный. Хотя с джемом его бабки, конечно, не сравнить. Вкуснее ее джема он не пробовал никогда. Она готовила джем из севильских апельсинов, когда те входили в самую пору, раз в год, перед Рождеством. Бабка аккуратно срезала корку, добавляла при варке бренди. Если он вел себя хорошо, ему разрешали облизать кастрюлю и ложку. Какое это было наслаждение! Удачно получилось, что старая карга успела приготовить джем как раз перед тем, как он придушил ее. Этого запаса ему хватит надолго.

Том откусил круассан. Масло, само собой, соленое, в отличие от настоящего французского, но ничего, круассан хоть и немного жестковат, но вполне приемлем. А вот про кофе такого не скажешь, пришлось дважды отсылать его обратно. Официантка, скроив кислую физиономию, никак не могла взять в толк, чего он добивается, когда он твердил ей, что молоко должно быть горячее, не холодное. Наверняка бурчала про себя, какой ей попался капризный клиент. Приглядевшись, Том решил, что она или из России, или из какого-нибудь задрипанного захолустья Центральной Европы. Немудрено, что никак не врубится в его слова. Да уж, обслуживание оставляет желать лучшего. Ни гроша она не получит от него на чай! А если у нее достанет нахальства приписать чаевые к счету, он вычеркнет эту сумму.

Что-то в официантке — то ли улыбчивое непонимание, то ли исковерканный английский — наводило его на мысли об Иоланде. Еще одна тупая телка из тех, что прикатывают в Англию в надежде на красивую жизнь, но даже не дают себе труда выучить как следует язык. Надо же, красивую жизнь им подавай! Шлюхи и проститутки все до одной. Во всем виноваты глупые британские налогоплательщики и ЕС. Хотя ему это даже на руку. Газеты постарались испортить ему обедню, и прежний его метод больше не сработает. Так или иначе, его все равно пора было менять. Занимательно будет попробовать что-то новенькое. Для разнообразия. Есть крошка Иоланда, ни сном ни духом не ведающая, что творится в большом мире вокруг нее, вполне созревшая, чтобы сорвать ее, как плод. Тома изумляло, что нашлись люди, нанявшие своим детям такую няньку. Ведь в наше время родителям следует быть осмотрительными как никогда. Или они так поглощены работой и своей жизнью, что им наплевать на собственных детей? Жалко расходовать свой талант на такую мелочь, но не хочется упускать подвернувшийся случай. Иоланда, тупая маленькая сучка, буквально сама напрашивается.

Том глянул на заголовки газет. Скользнул глазами по первым страницам и отложил на скамью, обтянутую красным ледерином. Какое разочарование! Сегодня про него ничего не пишут. Быть может, это хитрая уловка? Желают заставить его почувствовать собственную незначительность? Не нравилось ему и прозвище, каким его наградили, — Жених. Вяловатое какое-то, яркости недостает. Хотя, возможно, в образе Жениха им представляется Смерть. Нет, нет, эта кличка не бьет наповал, как, к примеру, Йоркширский Потрошитель или Ночной Сталкер. Остается надеяться, что журналисты проявят больше изобретательности, когда лучше познакомятся с его талантами. Они же пока и о половине их не ведают!

Официантка плюхнула на стол перед ним жидкость, отдаленно напоминающую капучино. Сквозь тошнотворный налет какао на поверхности Том сделал глоток и с отвращением отставил чашку. Жест пропал впустую: потаскуха уже занималась другим посетителем. Записывала заказ, улыбаясь ему дешевой, заигрывающей улыбкой. Том вперил в нее взгляд, ненавидя в ней все: лоснящуюся толстощекую физиономию, обесцвеченные волосы. И почувствовал: он на грани. Оглядел дрянную, с глубоким вырезом майку и короткую джинсовую юбчонку, не оставляющие простора для воображения. Ноги неаппетитные, бесформенные; «ножки от рояля», — выражалась про такие его бабка.

Вид официантки возбуждал Тома, он почувствовал прилив знакомого желания. Прикрыв глаза, Том представил, как ведет ее в тихое местечко, швыряет о стенку, тяжело наваливается на нее, заведя ей руки за спину, а его рука как кляп зажимает ей рот и нос. Он гораздо сильнее этой девки. В глазах у нее он видит панику, она лягается, отбивается, пытается укусить его. Лицо у нее розовеет, потом становится лиловым, изо всех сил она тщится поймать хоть капельку воздуха. Будто бабочку, наколотую на булавку, он будет удерживать ее столько, сколько понадобится. Выжидать, пока она вконец ослабеет и тело ее обмякнет. Изысканный миг угасания жизни. Выражение удивления, навсегда застывшее у нее на лице, когда он медленно снимет руку с ее рта. Точь-в-точь как у старой ведьмы, его бабки. Какое наслаждение он получает от этой картинки!

Сегодня утром Том в первый раз за долгие месяцы ходил на исповедь и увидел на одной из скамеек бабку, одетую в черный вдовий наряд, как и многие другие старушенции, набежавшие в церковь, будто им больше нечем заняться. Бабка на него и не взглянула, словно ей безразлично, здесь он или нет, что он поведает священнику. Он ожидал своей очереди в исповедальню и сделал вид, будто не замечает ее — не доставил ей удовольствия.

А когда вышел после исповеди, старуха уже исчезла. Он обнаружил бабку дома в ее любимом красном бархатном кресле у камина. Она высокомерно игнорировала факт, что камин — пустой и холодный. Словно пламя свечи, фигура бабки просвечивала, подрагивая и помаргивая. Она медленно повернула к нему угрюмое желтое лицо. В глазах у нее стыла злоба, когда она одними губами, беззвучно выговорила какое-то слово. «Ублюдок» — вот какое слово она произнесла, не сомневался Том. Он вышел из комнаты, хлопнув дверью. Не стану на нее смотреть! Пусть себе убирается на хрен! «Ублюдок», «маленький ублюдок» — так она всегда называла его. Как же он ее ненавидел! Он бы душил ее еще и еще раз, будь такое возможно.