Дэйв Уайтмен притормозил на дороге, чуть дальше от дома в Уэст-Хэмпстеде, адрес которого ему дал Тарталья, и заглушил мотор. Шона Эшера они отпустили перед полуночью, и Уайтмен быстро домчался сюда из участка, чтобы ждать наготове возвращения Стил. Тарталья велел, если с ней будет Кеннеди, следить и делать заметки. Если же нет, то Дэйв может ехать домой. Когда Марк объяснил ему ситуацию и пересказал мнение Кларка, Уайтмен даже обрадовался, что ему доверили такое задание, и охотно согласился поучаствовать. Если так желает шеф, он выполнит. Без вопросов. И Кларка, и Тарталью он уважал, а к Кеннеди не питал никаких симпатий. Слишком уж тот обожал себя, не переставал собой любоваться. К тому же проскальзывало в нем нечто странное, неприятное, хотя что именно, внятно объяснить Дэйв не мог.

Поэтому, когда он узнал, что Кеннеди, оказывается, подглядывает за Стил, он не сильно удивился. По мнению Дэйва, все извращенцы заслуживают публичного разоблачения. Пусть Стил побесится, когда узнает правду. А то она просто слепнет, чуть дело коснется Кеннеди. Короче, раз творится что-то странное, надо это вытащить на свет божий.

Уайтмен взглянул на часы: уже далеко за полночь. К счастью, дома его никто не ждет. Только мамочка, а она уже давно привыкла к его внезапным уходам и приходам и наверняка давно уже спит. Минут десять Дэйв слушал радио, но тут на дороге показалась машина Стил, и он его выключил. Пригнулся, когда Стил проезжала мимо. Стил была одна; он проследил, как она остановилась, вышла из машины, подошла к двери и вошла в дом.

Тарталья из Паддингтон-Грин уехал раньше всех и уже через десять минут был дома. Его чуть ли не трясло от возбуждения, голова пухла от мыслей. Хотя завтра предстояло рано встать, нечего было и пытаться скоро заснуть. Марк включил проигрыватель, даже не потрудившись взглянуть, что там за диск, откупорил бутылочку итальянского белого «Гави», мерзнувшую в холодильнике, и налил себе большой бокал. На вкус вино оказалось чуть резковатым, но ему было все равно. Марк расхаживал по комнате в расстегнутой рубашке, с бокалом в руке, вспоминая подробности разговора с Шоном Эшером. Что-то в его словах насторожило инспектора, но сейчас он, как ни старался, не мог вспомнить, что именно. Он прокручивал разговор в уме, представлял себе Эшера, сидящего напротив, сменяющие друг друга выражения лица, его реакции. Но — нет, не вытанцовывалось. По опыту Тарталья знал: специально точно не получится, он вспомнит потом, случайно, если вообще когда-нибудь вспомнит.

На автоответчике его ожидало всего одно сообщение — от Николетты. Она опять настойчиво напоминала ему о воскресном обеде. Теперь Марк уже не сомневался: сестренка точно плетет новый заговор. Раздраженный ее настырностью, он стер сообщение. Зашел в ванную, включил душ и разделся. Тарталья выкрутил кран до упора, доведя напор воды до максимума, прибавил температуру — вода стала горячей, едва можно терпеть. Кабинка моментально наполнилась паром, и он, несколько раз глубоко вздохнув, прикрыл глаза, стараясь привести мысли в порядок.

Думая о втором мейле, полученном Стил сегодня, он гадал, какие же чувства она испытывает, возвращаясь в одиночестве ночью домой. Он, конечно, не верил, что ей безразлична ситуация, что она не нервничает. Но какой толк предлагать помощь, если ее не просят? Тарталья протянул руку к полочке за шампунем, выдавил чуть ли не полфлакона себе на макушку. До чего ж приятное ощущение! Намыливая голову, Марк с удовольствием отметил, что с возрастом его густые волосы ничуть не поредели, в отличие от его зятя Джона, мужа Николетты, который за последние пять лет потерял почти всю шевелюру.

Когда Тарталья вышел из кабинки и стал растираться большим полотенцем, то услышал: в гостиной звонит мобильный телефон. Он взял трубку, лишь на секунду опередив автоответчик, и услышал голос Уайтмена:

— Я сделал все, как вы просили, сэр. Стил вернулась одна и вошла в дом. Я выждал еще немного, и минут через десять показался Кеннеди. Он поболтался немного на улице, а потом обошел дом, точно как вы и описывали. Свет у нее был еще включен, и Кеннеди отсутствовал добрых четверть часа. Потом наконец показался и уехал на своей машине.

— Ты все записал?

— Да, и точное время указал. Я уехал не сразу, чтобы удостовериться, что Кеннеди больше не вернется. Он не появился, а я подумал, что, пожалуй, стоит взглянуть, что и как позади дома. На полпути, у боковой тропинки, есть калитка, замок на ней сломан, так что войти может кто угодно. Ванная комната и кухня в глубине дома, сзади. Свет Стил оставила гореть во всех комнатах. В ванной шторы опущены, а вот кухня отлично просматривается.

— А спальня?

— Шторы задернуты, но между ними щель, и я видел Стил очень даже хорошо: она лежала в постели. Думаю, у нее был включен телик, я слышал шум в глубине комнаты. Кеннеди, скорее всего, там и стоял, подсматривал за ней.

— Молодец, хорошо поработал. У меня предчувствие, что он опять явится туда, не сможет устоять.

— Что вы намерены предпринять, сэр?

— Я хочу, чтобы ты проследил за домом Стил и завтра. Думаю, тебе нужно захватить с собой еще кого-нибудь. Если Кеннеди снова появится, то позвонишь мне, и мы арестуем его на месте. Прихватим тепленьким. Мешкать дольше нет никакого смысла.

— Это точно! Чертов извращенец!

Том отодвинул остатки копченого цыпленка и салата из авокадо и отхлебнул вина, наблюдая хвост обеденной очереди со своего места в дальнем углу бара. Большинство мужчин — в дешевых костюмах, с кричащими галстуками, на волосах почти у всех галлоны геля. Женщины, примостившиеся на высоких табуретах, выглядели еще нелепее. Короткие юбчонки туго облегают толстые бедра, вызывающе торчат груди, каблуки туфель до того высоченные, что бедняги едва могут ходить. Лица размалеваны, на всех аршинными буквами красуется: «Трахни меня!» Все было так омерзительно очевидно, так фальшиво и непристойно, но мужчины, как всегда, попадались на эти дешевые уловки, будто глупые игривые щенки: алчно заглатывали каждый смешок, каждый ненароком брошенный взгляд, рассчитанный взмах крашеных волос. При нормальных обстоятельствах Том давно бы ушел, но сегодня, скользнув взглядом по очереди, он погрузился в свои мысли.

Лихорадочное возбуждение отпустило его, и он чувствовал себя спокойным и удовлетворенным. Да, он наглупил с Иоландой. Но все могло обернуться гораздо паршивее, позволь он маленькой сучке остаться в живых и плести сказки. Допустить, чтоб ускользнула хоть одна, — никак нельзя. Так что нечего теперь заниматься самобичеванием, а впредь следует поостеречься: не идти на такой риск, не действовать наобум. Почти всю ночь он маялся бессонницей. Посмотрел кусок военного фильма по телевизору, а когда фильм закончился, врубил музыку и слушал, пока хренов риелтор, его сосед, не принялся колошматить в стенку и орать. Тому пришлось приглушить музыку.

Сегодня Том чувствовал себя уставшим, но теперь он наконец принял решение. Наступила пора временно покинуть Лондон. Взять длительный отпуск, пока все не уляжется. Есть в мире места, где жизнь дешевая, никто не замечает, когда ты приехал, и никому не интересно, почему вдруг исчез. Разнообразие придает пряность жизни, как изрекла какая-то знаменитость. Назрела пора перемен. Многие в это время берут отпуска, почему бы и ему не поступить так же? У него в банке лежит кругленькая сумма, так что он может себе позволить… Припрячет в безопасное местечко свои маленькие сокровища и сорвется в жаркое экзотичное местечко. Недурно будет поваляться на пляже, выпить бокальчик-другой «Маргариты», позагорать где-нибудь, где полно туристов и путешествующих автостопом — они постоянно приезжают и уезжают, — где много доступных женщин, жаждущих дешевых романчиков и перепиха на скорую руку. А полицейские всего лишь тупые любители.

При одной мысли о подобном рае в крови у Тома вспыхнул прежний азарт. Это станет началом новой жизни, и сам он испытает обновление. Он исчезнет, будто волшебник, в облаке дыма, и пусть лондонская полиция гоняется себе за собственной задницей. Больше им нечего будет ловить. У него потеплело на сердце от таких мечтаний. Теперь, когда он принял решение, нечего тянуть, ни к чему торчать в Лондоне. А когда он уедет, пусть его бабка гремит костями в старом доме сколько влезет. Плевать ему с высокой горки на все, что она думает, поделом ей.