– И вы думаете, что этот дневник содержал записи о Мэри Хопсон, Уильяме Таунби и некоторых других. Почему вы выделили их? – спросил Артур.

Из-за того, что он почти ничего не писал об этих пациентах в официальных бумагах. Он вызывал Таунби, Хопсон и Моррелла гораздо чаще, чем кого бы то ни было. Но когда он передавал мне отчеты о сеансе, то это были лишь резюме. А ведь он был очень дотошен. О большинстве пациентов, если он проводил с ними хотя бы час, он давал мне не меньше страницы на перепечатку.

– Но не об этих пациентах? – спросила Адриана.

– А с этой троицей он проводил за закрытой дверью по два-три часа, а я получала в итоге три строчки: «Состояние пациента улучшается. Делает существенные успехи. Необходимы дальнейшие сеансы». Я знала, что это не были настоящие записи, потому и заглядывала в его личный дневник. И вот там после каждого сеанса появлялась целая страница зашифрованных записей.

– А Клэр Томас была его пациенткой? – спросил я. Она сердито посмотрела на меня.

– Это ерунда, будто бы он ее убил, – отрезала она. – Он не мог этого сделать, хотя бы потому, что был недостаточно силен.

– Я не это имел в виду, – сказал я. – Я просто хочу узнать о самых важных его делах.

Это, казалось, ее успокоило.

– О да, она была особой пациенткой. Он работал с ней по нескольку часов в неделю. Поэтому следовало бы прислушаться к его словам о том, что она еще не готова к выписке. Он знал ее гораздо лучше, чем другие врачи. У нее все еще бывали провалы в памяти, но они об этом не знали.

Адриана спросила:

– В прошлый раз вы сказали, что и у вас иногда случались провалы в памяти. Вы сказали, что доктор Гассман вас от них избавил. Поэтому он мог писать и о вас в своем дневнике?

Алиса Таппер мгновение молчала, казалось обдумывая ответ. Наконец она нахмурилась и сказала:

– Теперь это уже не имеет значения. Я могу рассказать вам об этом, не нанеся никому вреда, – Она замолчала и глубоко вздохнула. – Да, я начала читать его дневник именно поэтому. Хотела посмотреть, что он пишет обо мне.

– А что, по-вашему, вы могли там обнаружить? – сочувственно спросила Адриана.

Алиса взглянула сначала на Дойла, потом на меня. Наконец она пожала своими хрупкими плечами и ответила:

– Мы были близки. Но позже это переросло в нечто большее. Мы не только поддерживали интимную связь – в больнице и у него дома, но он еще экспериментировал надо мной в плане гипноза. Он попросил, и я разрешила. Я не знала, что он со мной делает. Это немного меня волновало: в то время я верила, что он меня любит, и была уверена в том, что он не причинит мне вреда. Но как раз в это время у меня начались провалы в памяти – после сеансов. Иногда, когда я приходила в сознание, я находила у себя небольшую травму, синяк, маленький ожог… боль… в отдельных местах. Тогда-то я и начала беспокоиться о том, что он обо мне пишет.

– Но ведь и у некоторых других его пациентов были провалы в памяти? – спросил Конан Дойл.

Она медленно кивнула, словно ее мысли были очень далеко.

– Да, – сказала она тихо, – но только у тех, о которых он писал в своем личном дневнике, вот почему мне так хотелось его прочитать. Я начала пытаться, как только представлялась возможность. Все, что я узнала: он делал записи и в те дни, когда мы с ним работали и он меня гипнотизировал, и в те, когда у меня случались провалы.

– Но ведь они прекратились, вы сказали? – спросила Адриана.

– Я рассказала ему, как беспокоюсь из-за провалов в памяти и что больше не хочу гипноза. Бернард понял, что я очень сердита, а он не мог позволить себе ссориться со мной. Он перестал меня гипнотизировать, и провалы прекратились. И все остальное, – сказала она с мрачным видом.

– А как вы думаете, он продолжал записывать о вас? – спросил я.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, не в личном дневнике. То, о чем он писал, должно быть, имело отношение к гипнозу, а не… к другому. Я почувствовала облегчение. Я обычно доверяла ему, понимаете ли, но мужчины иногда бывают такими детьми. Никогда не знаешь, чем им придет в голову похвастаться. Об этом-то я и беспокоилась. Что, если дневник кто-то сумеет прочитать? Но теперь я уверена, что его никто никогда не прочитает, – добавила она, кивнув.

– А дневник у вас, Алиса? – мягко спросила Адриана.

Глаза маленькой женщины вспыхнули, и она отрезала:

– Конечно нет! – Потом она слегка расслабилась и добавила: – Он принадлежит Бернарду. Очень жаль, что он не закончил того, что изучал, и не опубликовал его. Я уверена, это было бы блестяще – с медицинской точки зрения. Но теперь ни у кого нет права видеть его.

– И вы не желаете, чтобы кто-то попытался его найти? – сказала Адриана. – Я думаю, что на вашем месте я бы уничтожила его.

Алиса долго смотрела на Адриану.

– А я не уничтожила. Нельзя уничтожить вещь, которая так много значила для небезразличного вам человека. Этот дневник со всеми своими секретами был для Бернарда всем. Я просто не могла его уничтожить. Он принадлежал Бернарду, да упокоится он с миром. И что бы он ни написал там обо мне или любой другой женщине, никто не должен был прочитать его, чтобы и я могла обрести покой.

– Другие женщины? – сказала Адриана. – Вы подозревали Бернарда в связи с другими женщинами? – Она спрашивала тоном, в котором звучало дружеское участие, и совсем отвернулась от меня и Дойла. Это ее небольшое движение должно было исключить нас из разговора, чтобы, как я предположил, вызвать откровенность Алисы в столь деликатном вопросе. Я откинулся назад, чтобы видеть глаза мисс Таппер за плечом Адрианы.

Она нахмурилась:

– Некоторые его пациентки были молоды и красивы. Я знала, что он мог загипнотизировать некоторых из них. У некоторых бывали провалы в памяти. Мы говорили об этом: я обвиняла его в том, что он пользуется их положением, но он всегда такое отрицал. – Она помедлила, обдумывая, продолжать ли. Адриана ободряюще подалась к ней, и Алиса продолжила: – Я была уверена, что он злоупотреблял их положением. У них обнаруживались признаки незначительных повреждений. В последние пару лет своей жизни он не мог… мы больше не были близки. Часто он очень плохо себя чувствовал. Тогда другие женщины перестали меня волновать. Но все же мне было интересно, что он о них пишет.

– Я хорошо знаю немецкий, – сказал я, наклоняясь над плечом Адрианы. Она снова подвинулась, впуская меня в разговор. – Я уверен, что смог бы показать, каким он был новатором, если бы сумел расшифровать записи.

Лицо Алисы приобрело чопорное выражение.

– Я не уверена, что хотела бы, чтобы его читал мужчина, даже если бы дневник был доступен. Но его нет. Они обыскали всю «Мортон Грейвз», но никогда его не найдут.

– Но, возможно, с вашей помощью мы могли бы поискать… – попытался Конан Дойл.

Она резко сменила тему:

– Вы ведь знаете о деньгах, завещанных им? Я получила не так уж много, но руководство больницы рассердилось даже из-за этого. Доктор Доддс знал, что не которые документы доктора Гассмана пропали, и он перевернул все здание в поисках чего-нибудь, что могло бы принести больнице выгоду. Они ходили к Бернарду и обыскали его домашнюю лабораторию. Пустая трата времени. Через какое-то время они сдались. Я отошла от дел и уехала. После смерти Бернарда я посетила больницу только несколько раз: там для меня ничего не осталось.

Адриана сказала:

– Можно спросить вас о провалах в памяти, Алиса? Я разговаривала с Уильямом Таунби. Он тоже через них прошел. Иногда он приходил в сознание и совершенно не помнил, как попал в то место, где находился. А с вами бывало нечто похожее?

– Иногда я просыпалась в крыле пациентов – в каком-то месте, куда должна была пойти, но не помнила, как вышла из кабинета. Однажды я была у Бернарда дома. Мы разговаривали, а потом я очнулась на улице. Десять – пятнадцать минут совершенно исчезли. Я испугалась. Бернард говорил, что это пустяки, но я заставила его это прекратить.

– Вы заставили его это прекратить? – уточнила Адриана. – А как он это делал, Алиса?