– Ершик?

Я открыл глаза. В свете вспыхнувшего на крыльце плафона я увидел стоящую надо мной Денбери. Резко подхватившись, я зацепил бутылку, которая кубарем покатилась по ступенькам.

– Вы заснули на моем крыльце? – удивленно спросила она.

Сознание мое продолжало где-то плавать. Я попробовал подтянуть его к моему языку.

– О да, я просто… Я хотел сказать, я думал…

Она рассмеялась.

– И сколько же вы тут уже находитесь?

– Я, уф… – Я взглянул на часы. – Полчаса или около того. Извините.

– Извинить – за что?

Мысли у меня снова начали путаться.

– Да я, собственно, не знаю.

– Зайдите. Или я выйду к вам, если хотите. Вы, похоже, здесь неплохо устроились.

Я протянул ей шардоне.

– Я на минутку. Просто хотел завезти вам бутылку вина. Вернуть долг.

– Возврат будет принят, только если вы тоже немного выпьете со мной.

– Мне пора ехать. Уже…

– Здесь мы вдвоем. Карла наверху, читает. Или спит. Она живет по деревенскому расписанию. – Денбери взяла меня за рукав и осторожно потянула. – Пойдемте.

Я не двинулся с места. Из открытой входной двери лился поток света, который, казалось, также приглашал зайти.

– Я на самом деле не могу, – сказал я.

Ее лицо находилось в тени. Голову кружил аромат влажных цветов. Она раскрыла мою ладонь и вложила в нее бутылку.

– Привезете ее, когда у вас будет больше времени. А я отполирую пару бокалов, чтобы они вас дожидались, хорошо?

Она прильнула ко мне и, встав на цыпочки, поцеловала в лоб.

После этого я остался в ее дворе совершенно один.

Денбери позвонила мне в 5:49.

– Доброго утра, доброго рассвета, – сказала она, – Вчера вечером я оставила у себя на крыльце подушку и пару одеял на тот случай, если вы вернетесь; мало ли, может, у вас сейчас своего рода сезон гнездования.

– Знаете, который сейчас час? – спросил я.

– Тут или там?

– Что?

– Во Франции – France– полдень. Я уже три часа с ней на связи. Вы со стариком Наути должны приехать ко мне, чтобы посовещаться.

Я освободил запутавшиеся в простыне ноги. Если я сплю, ничем не укрываясь, то чувствую себя уязвимым; если же укрываюсь, то во сне заворачиваюсь, словно мумия.

– А это совещание обязательно?

– У меня есть дополнительная информация о нашем удивительном мистере Гекскампе. Или не таком уж и удивительном. Все зависит от точки зрения.

– Через час, – сказал я. – Или даже меньше.

Я повесил трубку, перезвонил Гарри, сказал, что подхвачу его возле участка и мы поедем к Денбери. Он недовольно засопел, но быстро сдался. Я натер немного сыра, завернул его в тортилью и вынес это свое изобретение, которое я называю гритито,на террасу вместе с чашкой кофе. Море было почти неподвижно. Я посмотрел на восток. Вчера вечером у Бловайнов орали во все горло, но сейчас было тихо. Дом на западе выглядел как обычно. Разве что машина стояла немного не в том месте и на заднем крыльце красовался надувной пляжный мяч. Интересно, может, обитатели этого дома выходят только по ночам?

Мы приехали к Денбери в семь. Она провела нас на просторную кухню с вертящимися под потолком лопастями большого вентилятора. Над плитой ресторанного размера висели медные кастрюли, и утреннее солнце, проникающее сквозь оконные стекла, играло на них оранжевыми бликами. За столом сидела Карла Хатчинс и пила кофе.

– Как вы себя чувствуете, мисс Хатчинс? – спросил Гарри.

В ответ она приветственно подняла вверх свою кружку.

– Здесь я чувствую себя в безопасности. Но у меня ощущение, что я злоупотребляю гостеприимством ДиДи…

– Вздор. Карла вымыла всю квартиру снизу доверху. До нее здесь все пришло в такое запустение, что паутину я уже была готова использовать в качестве гамака.

– Вы собираетесь поговорить… о нем? – спросила Карла. Денбери кивнула. Карла взяла свой кофе и пошла наверх. Мы с Гарри сели за кленовый кухонный стол, посреди которого стояла тарелка с фруктами. Денбери налила кофе и поставила рядом сахар и сливки.

– Вы, джентльмены, уже перекусили? У меня есть гранола, йогурт, бананы, яблоки… Так как, Гарри? Вы производите впечатление парня, который завтракает плотно. Хотите, я открою банку ветчины или еще чего-нибудь?

Гарри это не понравилось; он знал, что накопил уже более десяти килограммов лишнего жира на боках, и не любил, когда ему об этом напоминали.

– Может, мы все-таки перейдем к делу? – проворчал он. – Боже, когда же вы встали сегодня?

– В три, – ответила Денбери.

– А легли когда? В восемь?

– Ровно в одиннадцать. Я собиралась встать и выпить стаканчик вина, но потом решила, что вернусь к этой идее попозже, – подмигнула она мне.

Гарри, заметив это, подозрительно сощурил глаз; я внимательно рассматривал подставку для салфеток, восхищаясь возможностями пластмассы. Гарри снова бросил на меня испепеляющий взгляд и обратился к Денбери:

– Так что вы хотели нам рассказать?

Она облокотилась о стойку, на которой лежала пачка бумаг с записями, и взяла чистый лист бумаги.

– На этой странице япланировала составить список правонарушений Гекскампа во Франции. Она чистая. Он там никогда не арестовывался, поскольку никого не забил французской булкой до смерти и не припарковывал свой «ситроен» на каком-нибудь туристе.

Денбери отложила эту страничку, взяла следующий чистый лист и с хитрой ухмылкой подняла его над головой.

Гарри сидел, выпучив глаза на это ее представление.

– А это еще что такое, черт возьми?

Она выдержала драматическую паузу на три счета.

– Сведения о посещении нашим маленьким Марсденом Института изящных искусств – l'Institut des Beaux-Arts.

Глаза у Гарри расширились еще больше.

– Что?

– Он приехал во Францию в июле шестьдесят шестого, уехал в мае семидесятого. И за это время никаких занятий не посещал.

– Так он еще и мошенник? – возмутился я.

Денбери положила на стол несколько страниц, исписанных аккуратным почерком, который прерывался какими-то линиями, стрелками и вопросительными знаками.

– Не совсем. Он посещал там другую школу – l'Académie d'Art Graphique – Академию графики, которой сейчас уже нет. Не мировой класс, но и не курсы домашнего дизайна. Довольно скромное учебное заведение, насчитывающее тогда сотни три студентов. Руководил ею Анри Бадантье – эксцентричный, но уважаемый профессор, который пытался в короткий срок создать своей школе хорошую репутацию в мире искусства.

Я обдумывал уловку Гекскампа.

– В этом обмане есть смысл. Типичное поведение эгоцентрического социопата. Он не мог смириться с тем, что посещал не самую лучшую школу, а для пущего самовозвеличивания добавил еще и стипендию.

Гарри изучал странички с записями.

– Как вы все это раскопали, Денбери?

Она двумя руками взяла кружку с логотипом «Канала 14» и сделала глоток кофе.

– Говорила с людьми: интересовалась документами учебных заведений, загранвизами, стипендиями для иностранных студентов. Во Франции прекрасно налаженная бюрократия и там любят сохранять всякие бумаги. Мне кажется, что полуподвальные помещения всей Франции забиты ящиками с регистрационными карточками.

– А этот… Бо-дон-тье… Он умер, да?

– Бадантье. Я говорила с его сестрой. Озлобленная несчастная женщина. Я сказала этой мадам, что провожу исследования относительно самых влиятельных личностей в мире академического искусства. Французы очень гордятся своей близостью к прекрасному, и я этим бессовестно воспользовалась: рассыпалась мелким бисером, сплошные ахи, охи, о-ля-ля,и лед растаял. Точнее, треснул на несколько минут.

– Как бы там ни было, но это сработало, – хмыкнул Гарри, стараясь скрыть впечатление, какое произвела на него деятельность Денбери: не имея ничего, кроме телефона и собственной интуиции» всего за несколько часов она вернулась с «хлебами и рыбами». [30]