♦  Казалось, будто карлики постепенно просыпаются после долгого сна. Двойка и Тройка Червей нашли свои щётки и начали подметать пол.

Четыре короля стали в кружок, обняв друг друга за плечи. Так они стояли и тихонько беседовали, пока Король Червей не обернулся к Джокеру.

— С большим прискорбием сообщаю, что короли селения пришли к заключению, что шут прав, — сказал он.

— И почему же это так прискорбно? — спросил Джокер. Он по-прежнему лежал на столе, но теперь он опёрся на одну руку и посмотрел на Короля Червей.

На этот раз слово взял Король Бубён.

— Очень жаль, что Джокер рассказал нам правду, — проговорил он, — ведь это означает, что Мастер должен умереть.

— Почему же он должен умереть? — поинтересовался Джокер. — Всегда нужно ссылаться на правила, прежде чем бить.

Ему ответил Король Треф:

— Пока Фроде будет появляться в селении, он будет напоминать нам, что мы искусственные. Поэтому он должен умереть от меча валета.

Наконец Джокер сел на столе и соскочил на пол. Он показал на Фроде, потом на королей и изрёк:

— Ничего хорошего, если Мастер и его изделия живут бок о бок друг с другом, они только действуют друг другу на нервы. С другой стороны, вряд ли можно упрекать Фроде за то, что его фантазия была так богата, что в конце концов вырвалась из его головы.

Король Треф поправил свою маленькую корону.

— Каждый волен фантазировать, как хочет. Но тогда он обязан обратить внимание своих фантазий на то, что они только фантазии. Если он этого не делает, он их обманывает, и тогда фантазии имеют право его убить.

Неожиданно солнце зашло за большую тучу. В зале сразу стало темнее.

— Валеты, вы слышали, что мы сказали? — спросил Король Пик. — Отрубите Мастеру голову!

Я спрыгнул с высокого стула, но тут слово взял Валет Пик:

— В этом нет необходимости, господин Король, потому что Фроде уже мёртв.

Я быстро обернулся. Фроде соскользнул со стула и без чувств лежал на полу. Мне было не впервой видеть мёртвого человека. Я понял, что Фроде больше никогда не взглянет на меня своими сверкающими глазами.

Меня охватило безграничное чувство пустоты и одиночества. Я остался совершенно один на этом странном острове. Меня окружала живая карточная колода, но ни одна, ни одна из этих карт не была человеком, как я.

Карлики столпились вокруг Фроде. Лица у них были совершенно пустые, более пустые, чем накануне, когда я впервые вошёл в селение.

Туз Червей шепнула что-то на ухо Королю Червей. Потом выбежала за дверь и исчезла.

— Вот теперь мы стали самостоятельными, — сказал наконец Джокер. — Фроде умер, и убили его созданные им творения.

Мне было очень грустно, но я так рассердился, что подошёл к Джокеру и поднял его. Бубенчики зазвенели.

— Это ты убил его, — сказал я. — Тем, что украл пурпурный лимонад из его дома и рассказал о свойствах его карточной колоды.

Я опустил его на пол.

— Наш гость прав, — сказал Король Пик. — Поэтому мы имеем полное право отрубить голову этому шуту. Мы никогда не освободимся полностью от того, кто всех нас дурачил, пока не расправимся с его шутом! Валеты! Немедленно отрубите голову этой кукушке!

Джокер бросился наутёк. Он раскидал в стороны семёрок и восьмёрок и убежал той же дорогой, по которой недавно убежала Туз Червей. Я понял, что время моего визита тоже подошло к концу. И выбрался на улицу этого маленького селения. Там между домами всё ещё лежал жёлтый ковёр, раскинутый вечерним солнцем, но ни Джокера ни Туза Червей нигде не было".

Ещё прежде, чем я дошёл до смерти Фроде, папашка заворочался в кровати, но я был так захвачен чтением, что не мог отложить книжку-коврижку. Лишь когда он начал похрюкивать, я поспешил спрятать её в карман штанов.

— Хорошо спал? — спросил я, когда он уже сел в кровати.

— Сказочно хорошо! — ответил он, и одно мгновение его глаза блуждали по комнате. — И мне приснился удивительный сон, — сказал он.

— Расскажи! — попросил я.

Он всё ещё не встал с кровати. Может, он боялся, что забудет свой сон, если его ноги коснутся пола.

— Мне приснилось, что люди стали маленькими, как карлики, о которых ты вчера рассказывал. Но хотя все они были живые, только нас с тобой удивляло, что мы живём. И тут один старый врач обнаружил, что у всех карликов имеется странный знак под ногтем на большом пальце ноги. Без лупы или микроскопа рассмотреть его было невозможно. Знак состоял из обозначений одной из четырёх мастей игральных карт и числа, от единицы до нескольких миллионов. У одного был знак червей и число семьсот двадцать восемь тысяч девятьсот шестьдесят четыре, у другого — знак треф и число шестьдесят тысяч сто сорок три, у третьего — знак бубён и число две тысячи шестьсот пятьдесят девять. На собрании, напоминающем тинг или народное вече, выяснилось, что одинаковых номеров не было ни у кого. Таким образом всё человечество оказалось одним большим пасьянсом. Но — тут мы подошли к самому главному — оказалось, что у двух карликов вообще не было никаких знаков. И этими карликами были мы с тобой, Ханс Томас. Из-за этого все остальные карлики стали нас бояться. В конце концов они постановили, что мы должны носить на шее бубенчики, чтобы все слышали, где мы находимся.

Мне пришлось признать, что это необычный сон, но в то же время я подумал, что папашка просто продолжил то, на чём я остановился вчера вечером, читая книжку-коврижку.

— Просто невероятно, какие мысли и идеи прячутся у человека в голове, — сказал он наконец. — Но самые глубоко лежащие идеи проявляются только во сне.

— В том случае, если эта голова не слишком затуманена алкоголем, — ввернул я.

На этот раз он взглянул на меня и широко улыбнулся, не произнеся сам ничего ехидного. Неожиданным было и то, что мы пошли завтракать до того, как он выкурил первую утреннюю сигарету. Завтрак в отеле "Титания" был и очень простой и по-настоящему первоклассный. На столе уже стояла какая-то дешёвая ерунда, стоимость которой была включена в стоимость проживания в отеле. Но тут же был и большой буфет, где можно было взять вкуснейшие блюда, если, конечно, ты был богат и мог за них заплатить.

Папашка никогда не был обжорой, но тут он взял и апельсиновый сок, и йогурт, и яйца, и помидоры, и ветчину, и аспарагус. Я тоже неплохо запасся едой.

— Ты вообще-то прав относительно того, что булькает в бутылке, — признался он, разбив яйцо. — Я почти забыл, что мир так ярок.

— Но, надеюсь, ты не перестанешь философствовать? — спросил я.

Я всегда немного опасался, что все его хитрые мысли связаны с содержимым бутылок и что он, перестав прикладываться к ним, вдруг станет самым обычным человеком.

Он с удивлением поглядел на меня.

— Ты что, спятил? Вот теперь я стану опасным философом.

Я вздохнул с облегчением, а он уже снова пустился в свои рассуждения.

— Ты знаешь, почему большинство людей бродят по свету, нисколько не удивляясь тому, что видят вокруг себя? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Потому что они ко всему привыкли. — И продолжал, посыпав яйцо солью: — Люди не верили бы в существование мира, если бы много-много лет не привыкали к нему. Мир — это то, что легко может изучать даже ребёнок. Дети так восхищаются всем, что видят вокруг себя, что часто не верят собственным глазам. Поэтому они тычут пальцами налево и направо и спрашивают обо всём, что видят. Со взрослыми не так. Мы всё видели уже столько раз, что в конце концов стали считать действительность данностью.

Мы ещё долго сидели за столом и ели сыр с ветчиной. Наконец наши тарелки опустели, тогда папашка сказал: