— День Джокера! — ответил я.

— Вот именно!

— Думаешь, это потому, что я сын джокера или, думаешь, что я сам джокер? — спросил я.

Папашка серьёзно глянул на меня.

— И то и другое, конечно. Мой сын не мог родиться в другой день. Поэтому ты и родился в День Джокера. Такое бывает.

У меня не было уверенности, что ему это нравится. Что-то в его голосе заставило меня подумать, что он испугался, как бы я в качестве джокера не отбил у него хлеб.

Во всяком случае, он поспешил вернуться к календарю.

— Так ты это только теперь придумал? — снова спросил он. — Ничего себе! Каждая неделя получает свою карту, каждый месяц получает своё число от туза до короля. И каждое время года получает одну из четырёх мастей. А вот ты, Ханс Томас, можешь получить патент. Насколько я знаю, у нас до сих пор нет приемлемого календаря для бриджа.

Он хмыкнул над чашкой кофе. Потом продолжал:

— Сначала люди пользовались юлианским календарём, потом перешли на грегорианский. Наверное, пришло время перейти на новый.

Видно было, что вся эта выдумка с календарём занимает его гораздо больше, чем меня. Он стал что-то лихорадочно подсчитывать на бумажной салфетке.

Вскоре он глянул на меня с лукавым джокерским блеском в глазах.

— Но это ещё не всё… — сказал он.

Я с удивлением поднял на него глаза.

— Если ты сложишь очки всех карт одной масти, у тебя получится девяносто одно очко. Туз — единица, король — тринадцать, дама — двенадцать и так дальше. Да, чёрт подери, это будет девяносто одно очко.

— Девяносто одно? — спросил я, не совсем понимая, куда он клонит.

Он отложил ручку, салфетку и серьёзно заглянул мне в глаза.

— Сколько будет, если девяносто один помножить на четыре?

— Четырежды девять — это тридцать шесть, — ответил я. — Это будет триста шестьдесят четыре! Вот это да!

— Именно! В карточной колоде, если сложить очки всех карт, будет триста шестьдесят четыре очка плюс джокер. Но в високосном году бывает два Дня Джокера. Может, поэтому иногда в колодах бывает по два джокера? Это не может быть случайностью, Ханс Томас.

— Думаешь, карточная колода устроена так с каким-то умыслом? — спросил я. — Полагаешь, так задумано, чтобы сумма очков всех карт колоды равнялась числу дней в году?

— Нет, не думаю. Я считаю, что это пример того, что человечество не может разгадать загадки и знаки, которые находятся у него перед носом. Просто никто никогда не дал себе труда это подсчитать. Хотя в мире много миллионов карточных колод.

Он снова задумался. Неожиданно по его лицу скользнула тень.

— Но я вижу одну трудность, — сказал он, — Если джокер получит место в календаре, будет не так просто…

И он громко расхохотался. Видно, он всё-таки был настроен не очень серьёзно.

Позже, уже в машине, он продолжал похохатывать про себя. Похоже, он всё ещё думал о календаре.

Не доезжая до Афин, я увидел большой дорожный указатель. Вообще-то я уже много раз видел такие указатели, но тут сердце подпрыгнуло у меня в груди.

— Стоп! — крикнул я, — Остановись!

Папашка перепугался. Он съехал на обочину и резко затормозил.

— В чём дело? — спросил он, повернувшись ко мне.

— Выходи! — сказал я. — Выходи из машины!

Папашка открыл дверцу и выпрыгнул из машины.

— Тебя что, замутило? — спросил он.

Я показал на дорожный указатель, от которого нас теперь отделяло всего несколько метров.

— Видишь указатель?

Папашка так растерялся, что мне стало его жаль, но я думал только о том, что написано на указателе.

— И что в этом указателе такого особенного? — спросил он.

— А ты прочитай, что тут написано, — сказан я.

— ATINA, — прочитал он, немного успокоившись. — По-гречески это значит — Афины.

— И больше ты ничего не видишь? Тогда сделай одолжение и прочитай это слово справа налево.

— ANITA, — прочитал он.

Я молча серьёзно посмотрел на него и кивнул.

— Да, должен признаться, что это забавно, — сказал папашка и закурил сигарету.

Он отнёсся к этому так холодно, что я даже рассердился.

— Забавно? И больше тебе нечего сказать? Это означает, что она здесь. Ясно тебе? Она неслучайно сюда приехала. Её притянуло сюда собственное отражение. Это её судьба. Теперь ты должен понять связь.

Не знаю почему, но папашка тоже рассердился.

— Пожалуйста успокойся. Ханс Томас!

Было ясно, что ему не понравились мои слова про судьбу и отражение.

Когда мы уже снова сидели в машине, он сказал:

— Иногда ты со своими выдумками преступаешь черту дозволенного.

Он имел в виду не только дорожный указатель. Он думал также о карликах и странном календаре. Но если и так, мне показалось, что он несправедлив ко мне. Не ему бы упрекать меня в "выдумках". К тому же не я первый заговорил о родовом проклятии.

По пути в Афины я снова стал читать книжку-коврижу и прочитал о том, как на загадочном острове готовились к празднику Джокера.

♦  "На таинственном острове я встретил собственного дедушку, потому что он оказался отцом того ребёнка, который ещё не родился, когда дедушка отправился через Атлантический океан в плавание, окончившееся тем роковым кораблекрушением.

Что более удивительно? Что крохотное семечко растёт, растёт и превращается в живого человека? Или что живой человек может обладать такой богатой фантазией, что его фантазии начинают воплощаться в окружающем мире? Но не являются ли и сами люди такими ожившими фантазиями? Кто поставляет нас миру?

Фроде полвека прожил один на этом большом острове. Вернёмся ли мы когда-нибудь вместе в Германию? Войду ли я когда-нибудь в пекарню моего отца в Любеке, представлю пришедшего со мной старика и скажу: "Вот и я, отец. Я вернулся домой из далёких краёв. И привёз с собой Фроде. Он — твой отец"?

Тысячи мыслей о мире, истории и семейных узах пронеслись у меня в голове, пока я крепко обнимал Фроде. Но ход моих мыслей прервало появление горстки одетых в красное карликов, прибежавших к нам наверх из селения.

— Смотри! — шепнул я старику. — У нас гости!

— Это черви, — сказал он ещё со слезами в голосе. — Они всегда приходят, чтобы позвать меня на праздник Джокера.

— Я сгораю от любопытства!

— Я тоже, сынок. Я тебе не сказал, что это Валет Пик придумал фразу о важном сообщении с моей родины?

— Нет… А что в этом такого?

— Пики всегда приносят несчастье. Это я узнал от матросов в тавернах задолго до кораблекрушения. Но всё подтвердилось на острове. Всякий раз как я в селении натыкаюсь на кого-нибудь из пик, я могу быть уверен, что случится несчастье.

Больше он не успел ничего сказать, потому что теперь прибежали все черви — от двойки до десятки — и затанцевали перед домишком Фроде. У них были длинные светлые волосы и красные платья с изображением сердца. По сравнению с коричневым платьем Фроде и моей собственной матросской одеждой эти красные платья так ослепительно пылали, что я невольно зажмурил глаза.

Мы подошли к ним, и они взяли нас в кольцо.

— С Днём Джокера! — смеясь, закричали они.

И закружились вокруг нас. Они пели, и платья их развевались.

— Всё! Хватит! — сказал старик.

Он говорил с ними так, как обычно разговаривают с домашними животными.

Между тем девушки начали подталкивать нас вниз по склону. Пятёрка Червей взяла меня за руку и потянула за собой. Её маленькая ручка была холодна, как утренняя роса.

Внизу, в селении, было тихо, и на площади и на улицах. Но из одного дома слышались крики и шум. Черви тоже скрылись в каком-то доме.