Пока я разглядывал рыбку, я обнаружил и старого седого человека, стоявшего в пекарне за прилавком. Увидев меня, он сделал знак, чтобы я зашёл.

Мне показалось немного странным, что эта пекарня открыта так поздно. Сперва я глянул назад, на "Красавчика Вальдемара", чтобы убедиться, что папашка всё ещё пьёт альпийский самогон, и, не увидев его, вошёл в пекарню.

— Grüss’ Gott! — торжественно изрёк я — единственное, что я мог сказать на швейцарско-немецком языке, и это означало "Храни вас Бог" или что-то в этом роде.

Я сразу увидел, что пекарь — добрый человек.

— Норвежец! — сказал я и ткнул себя в грудь, чтобы он понял, что я его языка не знаю.

Старик перегнулся через широкий мраморный прилавок и заглянул мне в глаза.

— Wirklith? [3] — спросил он. — Я тоже жил в Норвегии. Только очень давно. И уже почти не помню норвежского.

Он повернулся и открыл старый холодильник. Достал оттуда бутылку лимонада, открыл её и поставил на прилавок.

— Und [4]ты любишь лимонад, — сказал он. — Nicht wahr? Угощайся, пожалуйста мой юный друг. Эго sehr gut [5]лимонад.

Я взял бутылку и сделал несколько глотков. Лимонад был лучше того, что я пил в "Красавчике Вальдемаре". По-моему это был грушевый лимонад.

Старик наклонился над мраморным прилавком и шёпотом спросил:

— Нравится?

— Очень, — ответил я.

— Jawohl [6], — снова прошептал он. — Это sehr gut лимонад. У нас в Дорфе есть и другой лимонад. Ещё besser [7]. Но тот лимонад не продают. Ты verstehst [8]?

Я кивнул. Его шёпот немного напугал меня. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел в них ничего, кроме доброты.

— Я живу в Арендале, — сказал я. — Мы с отцом едем в Грецию, чтобы найти мою маму. К сожалению она затерялась там в мире моды.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ты sagst [9], Арендал, дружок? И затерялась? К сожалению, многие из нас затериваются в том или другом городе. Я тоже жил в der grimme Stadt. Но там обо мне, наверно, давно забыли.

Я взглянул на него. Неужели он и в самом деле жил в Гримстэде? Гримстад был совсем рядом с Арендалом. Мы с папашкой летом часто наведывались туда на лодке.

— Это… это совсем рядом с Арендалом — заикаясь проговорил я.

— Да-да. И я знал, что junger knekt [10]в одни прекрасный день приедет ко мне в Дорф. Чтобы забрать сокровище. Теперь, дружок, оно принадлежит не только мне.

Тут я услыхал, что меня зовёт папашка. По его голосу я понял, что он выпил очень много альпийского самогона.

— Спасибо за лимонад, — сказал я. — Мне надо бежать, меня отец зовёт.

— Vater, ja. Aber natürlich [11], дружок. Vent doch litt [12]. Пока ты смотрел на золотую рыбку, я как раз вынул из духовки противень с коврижками. Я увидел у тебя лупу и понял, что ты и есть тот, кого я жду. Ты verstehen [13], сынок, ты verstehen?..

Старик скрылся в задней комнате, Через минуту он вернулся с четырьмя свежими коврижками, которые положил в бумажный пакет. Передавая мне пакет, он серьёзно сказал:

— Ты должен обещать мне одну wichtig Ding [14]. Самую большую коврижку ты съешь последней, и обязательно, когда рядом с тобой никого не будет. И никому ничего не скажешь. Ты verstehst?

— Понятно, — ответил я. — Большое спасибо.

Через мгновение я был уже на улице и встретил папашку на дороге между пекарней и "Красавчиком Вальдемаром".

Я рассказал ему, что старый пекарь угостил меня лимонадом и четырьмя коврижками и что он когда-то жил в Гримстаде. Папашка, конечно, решил, что я всё это выдумал, но по пути в пансионат съел одну из коврижек. Я съел две, а пакет с самой большой спрятал.

Папашка отключился, не успев лечь. А я долго не спал, вспоминая старого пекаря и золотую рыбку. В конце концов мне так захотелось есть, что я встал и взял пакет с последней коврижкой. Сев на стул, я в темноте её надкусил.

И тут же мне на зубы попало что-то твёрдое. Я разломил коврижку, и у меня в руках оказался какой-то предмет величиной со спичечный коробок. Папашка храпел в своей кровати, и потому я зажёг лампочку над стулом.

И увидел крохотную книжечку. На переплёте было написано: "Пурпурный лимонад и загадочный остров".

Я полистал её. Хотя она была очень маленькая, в ней было больше ста страниц, покрытых микроскопическим шрифтом. Я раскрыл книжечку на первой странице и попытался прочитать крохотные буковки, но это оказалось невозможно. Тогда я вспомнил про лупу, подаренную мне карликом на бензоколонке. Я достал из кармана штанов зелёный футляр с лупой и навёл её на первую страницу. Буквы и теперь были маленькие, однако, склонившись над лупой, я смог их разобрать.

♠  Дорогой сын — иначе я не могу тебя называть. Я сижу и пишу историю своей жизни, потому что знаю: в один прекрасный день ты приедешь в наше селение. Может, ты пройдёшь мимо пекарни на Вальдемарштрассе и остановишься посмотреть на золотую рыбку, плавающую в чаше. Ты сам не знаешь, зачем сюда приехал, но я-то знаю: ты приехал в Дорф, чтобы продолжить историю о пурпурном лимонаде и загадочном острове.

Я начинаю с января 1946 года, я был тогда ещё совсем молодым. Когда ты встретишь меня лет через тридцать или сорок, я буду уже седым и старым. Но я обращаюсь также и ко времени, которое наступит, когда меня уже не будет.

Мой неизвестный сын, бумага, на которой я пишу, для меня всё равно что спасательный плотик. Спасательный плотик плывёт наугад, пока, возможно, не достигнет далёкого порта. Но некоторые плотики уплывают совсем в другом направлении. Они уплывают в Страну Завтра. А оттуда обратной дороги нет.

Как я узнаю, что именно ты передашь эту историю дальше? Я пойму это, когда ты придёшь ко мне, сынок. Увижу, что ты отмечен знаком.

Я пишу по-норвежски, чтобы ты меня понял, а также затем, чтобы жители Дорфа не смогли прочитать историю карликов. Чтобы тайна загадочного острова не стала сенсацией, потому что сенсация — то же самое, что новость, а новость недолговечна. Она владеет умами людей день или два, а потом её забывают. Но история карликов не должна исчезнуть в мерцании новостей. Пусть лучше один человек узнает тайну карликов, чем все забудут её.

♠  Я, как и многие другие, после этой мировой войны искал себе прибежище в новом месте. Многие хотели покинуть наш континент. Но мы были не только политическими беженцами, мы были также неприкаянными душами, которые искали самих себя.

Мне пришлось покинуть Германию, чтобы обрести новую жизнь, но как у младшего офицера Третьего рейха у меня было не так уж много возможностей.

Мало того что я был представителем разбитой армии. Я привёз домой из Норвегии также и разбитое сердце. Мир вокруг меня лежал в руинах.

Я знал, что не смогу жить в Германии, но не мог вернуться и в Норвегию. В конце концов мне удалось перейти через горы в Швейцарию.

Несколько недель я бесцельно бродил по горам, пока в Дорфе не познакомился со старым пекарем Альбертом Клагесом.