— Мы поедем наверх на такси, а спустимся пешком, — решил папашка. Так мы и сделали.

Хозяйка вызвала по телефону такси, и таксист решил, что мы с папашкой слегка чокнулись, но папашка помахал у него перед носом швейцарскими франками, и он сдался. Хозяйка постоялого двора лучше ориентировалась в этой местности, чем карлик с бензоколонки, — таких гор и такого пейзажа мы ещё в жизни не видели, хотя и приехали из Норвегии.

Непостижимо далеко внизу мы увидели маленький пруд и вокруг него микроскопическую россыпь точек, являвшихся домами. Это были Дорф и Вальдемарское озеро.

Хотя лето было в разгаре, здесь, наверху, продувало до костей. Папашка сказал, что мы находимся над уровнем моря выше, чем самая высокая гора у нас дома, в Норвегии. Мне это понравилось, но папашка был разочарован. Он признался, что затеял эту поездку в горы только потому, что надеялся увидеть отсюда Средиземное море. Думаю, он также надеялся увидеть отсюда, чем мама занимается в Греции.

— В море я привык к противоположному, — сказал он. — Там днями и часами можно было стоять на палубе, не видя на горизонте земли.

Я попробовал представить себе, что чувствует человек, который не видит земли.

— На море лучше, — сказал он, как будто прочитав мои мысли. — Без моря я всегда чувствую себя взаперти.

Мы начали спускаться с горы. Тропинка виляла среди лиственных деревьев. И здесь тоже пахло мёдом.

Один раз мы легли отдохнуть. Папашка закурил сигарету, а я вытащил свою лупу. Муравей полз по небольшой палочке, но он не пожелал останавливаться, поэтому я не сумел как следует его разглядеть. Тогда я стряхнул муравья на землю и стал рассматривать палочку. Под увеличительным стеклом она выглядела очень забавно, но ума мне это не прибавило.

Неожиданно в листве послышался шорох. Папашка вздрогнул, словно испугался, что здесь, наверху, мы можем встретить кровожадных бандитов. Но это оказалась всего лишь невинная косуля. Она постояла, глядя нам в глаза, и снова скрылась в лесу. Я взглянул на папашку и понял, что они с косулей одинаково испугались друг друга. С тех пор я всегда думаю о папашке как о косуле, но сказать об этом вслух, естественно, не решаюсь.

Хотя папашка и выпил за завтраком "viertel", он чувствовал себя весьма бодро. Мы побежали вниз по склону и остановились только тогда, когда обнаружили на полянке среди деревьев целую батарею белых камешков, лежащих рядком. Им наверняка было несколько сот лет, все они были гладкие, круглые и не больше кусочка сахара.

Папашка остановился и почесал в затылке.

— Как думаешь, они здесь выросли? — спросил я.

Он отрицательно помотал головой.

— Здесь пахнет христианской кровью, — сказал он.

— Разве не странно украшать камнями поляну в лесу, так далеко от людей?

Он ответил не сразу, но я понял, что он согласен со мной.

Чего папашка терпеть не мог, так это когда он был не в силах объяснить то или другое явление. В таких случаях он напоминал мне Шерлока Холмса.

— Это похоже на кладбище, — сказал он наконец. — Каждому камешку отмерено своё место в несколько квадратных сантиметров…

Я думал, что он скажет, будто жители Дорфа похоронили здесь несколько маленьких лего-человечков, но даже для папашки это было бы чересчур.

— Наверное, ребятишки похоронили здесь божьих коровок, — сказал он, не в силах найти лучшего объяснения.

— Всё возможно. — Я как раз склонился над одним из камешков со своей лупой. — Но едва ли божьи коровки разродились тут этими камешками.

Папашка издал нервный смешок, обнял меня за плечи, и мы стали спускаться по склону, но уже гораздо медленнее.

Вскоре мы подошли к бревенчатой избёнке.

— Как думаешь, здесь кто-нибудь живёт? — спросил я.

— Разумеется! — ответил он.

— Почему ты так в этом уверен?

Он молча показал мне на трубу. Над ней поднимался тонкий дымок.

Чуть ниже избёнки мы напились воды из трубы, проведённой сюда из ручейка. Папашка назвал это колонкой.

Когда мы спустились в Дорф, день был уже на исходе.

— Сейчас неплохо бы пообедать, — сказал папашка.

Большой ресторан был открыт, и нам не пришлось заползать в крохотный обеденный зал. За столиками с кружками пива сидели жители Дорфа.

Нам подали сосиски со швейцарской кислой капустой. А на сладкое был яблочный пирог с альпийским кремом.

После обеда папашка сидел и потягивал альпийский самогон, как он выразился. Мне стало до того скучно смотреть на эту картину, что я прихватил бутылку малиновой шипучки и поднялся в нашу комнату. Там я ещё раз прочитал норвежские журналы об утёнке Дональде, которые читал уже десять или двадцать раз, а потом начал раскладывать пасьянс. Я дважды разложил его, но оба раза у меня ничего не получилось уже с самого начала. Тогда я спустился к папашке в ресторан.

Я хотел увести его наверх до того, как он напьётся и начнёт рассказывать свои морские истории. Но, очевидно, альпийский самогон ему ещё не надоел. Кроме того, он завёл беседу на немецком с несколькими жителями Дорфа.

— Можешь пройтись и оглядеть селение, — сказал он мне.

Его отказ пойти со мной я счёл малодушием. Но сегодня… сегодня я рад, что послушался его. Думаю, я родился на свет под более счастливой звездой, чем он.

"Оглядеть селение" заняло у меня ровно пять минут. Такое оно было маленькое. В основном оно состояло из одной улицы, которая называлась Вальдемарштрассе. Видно, с фантазией у местных жителей было туго.

Я злился на папашку, который остался со своими новыми знакомыми пить альпийский самогон. "Альпийский самогон!" Как будто это звучало лучше, чем спирт! Однажды папашка сказал, что здоровье не позволяет ему бросить пить. Я повторял эту фразу про себя много раз, прежде чем понял её. Обычно люди говорят как раз противоположное, но, очевидно, мой папашка представлял собой редкое исключение. Не зря же его отцом был немецкий солдат!

Все лавки были уже закрыты, лишь к бакалейной подъехал красный грузовик с товаром. Швейцарская девочка бросала мяч в кирпичную стену, старик под развесистым деревом курил трубку. И всё! И хотя здесь было много красивых, будто сказочных, домиков, это маленькое альпийское селение показалось мне на удивление скучным. Я не понимал, для чего мне здесь может понадобиться лупа.

Единственное, что не позволяло мне упасть духом, это сознание того, что завтра утром мы поедем дальше. К завтрашнему вечеру или немного позже мы будем уже в Италии. Оттуда через Югославию мы направимся в Грецию. И вполне вероятно, что в Греции найдём маму. От этой мысли у меня защекотало в животе.

Я перешёл улицу и подошёл к маленькой пекарне. Витрину пекарни я ещё не видел. Рядом с блюдом, на котором красовались залежавшиеся пирожные, стояла круглая чаша с единственной золотой рыбкой. В верхней части чаши был выломан кусок стекла примерно такой же величины, как лупа, которую мне подарил таинственный карлик на бензоколонке. Я достал футляр с лупой из кармана, вынул из него лупу и рассмотрел её. Она была чуть-чуть меньше выломанного из чаши куска.

Маленькая золотая рыбка плавала в чаше круг за кругом. Очевидно, она питалась крошками от пирожных. Я подумал, что какая-нибудь косуля хотела съесть золотую рыбку, но вместо неё откусила кусок чаши.

Неожиданно на небольшую витрину упало вечернее солнце и осветило чашу. И тут я увидел, что рыбка не только золотая. Она была также красная, жёлтая и зелёная. Теперь и вода в чаше стала того же цвета, что и рыбка. Ну просто палитра художника! Чем дольше я смотрел на рыбку, на воду и на чашу с водой, тем больше забывал, где нахожусь. На мгновение мне даже показалось, что я и есть эта рыбка, которая плавает в чаше, а сама рыбка стоит на улице и смотрит на меня.