Несмотря на скудность обстановки, в квартире царил уют. У Лины был истинный талант извлекать максимум из любой мелочи, и при этом никакая работа по благоустройству жилья ее не смущала. К примеру, если ей казалось, что в интерьере комнаты прекрасно смотрелась бы определенная картина, она сама ее рисовала. Когда надо было развесить светильники, все они оказывались на нужных местах к моему возвращению. Даже перетяжка мебели ее не пугала. Обустраивая наше гнездышко, она полагалась исключительно на собственный вкус, однако меня все устраивало, и я ощущал себя на верху блаженства.
Между тем мои писательские труды продвигались крайне медленно. Чтобы свести концы с концами, мне приходилось одновременно работать на нескольких работах, так что для творческих изысканий оставалось совсем мало времени. Работа над рукописью второго романа, «Стены говорят», заняла у меня более двух лет, да и сама книга получилась, мягко говоря, не совсем удачной. Это был достаточно невнятный с точки зрения композиции рассказ о событиях, происходящих в стенах гостиничного номера. При этом в одну кучу были смешаны самоубийство, пьяные оргии, разврат и прелюбодеяния. До сих пор для меня остается загадкой, почему издательство все же решилось напечатать роман. Как бы там ни было, но книга все же вышла, хотя большая часть тиража в результате пошла под нож — по всей стране было продано не больше сотни экземпляров.
Тем не менее я все же получил небольшой гонорар — не бог весть что, однако его вполне хватило на то, чтобы пригласить Лину отпраздновать это событие. Деньги мы потратили на посещение балета, прогулку по Тиволи, [22]обед в ресторане гостиницы «Англетер» и поход на дискотеку. Передвигались мы при этом исключительно на такси, за исключением возвращения домой. Лина сама настояла на том, чтобы пойти пешком. Время приближалось к четырем утра, однако на дворе стояло лето, и было достаточно тепло, начинало всходить солнце. Добравшись до Исландской пристани, мы сели в обнимку на причале, молча созерцая простирающуюся до самой линии горизонта морскую гладь копенгагенской бухты. Лина скинула туфли и плотно прижалась ко мне. Дыхание ее было таким ровным и спокойным, что в какой-то момент мне показалось, будто она спит. Я сидел в довольно неудобной позе, однако боялся пошевелиться, чтобы случайно не разбудить ее.
— Прекрасный момент для того, чтобы сделать мне предложение, — внезапно сказала она.
Я едва не прыснул, однако тут же прикусил язык, поскольку ощутил, что она совершенно права, да и сам я вовсе не против такого шага. Я не видел ни единой причины, способной меня удержать, наоборот, мне сложно было представить себе свою дальнейшую жизнь без нее.
Осторожно увлекая за собой Лину, я поднялся, затем встал перед ней на колени и начал говорить, как сильно люблю ее. Она лишь молча улыбалась. К тому времени она уже прекрасно знала, какое влияние имеет на меня ее улыбка. Я же, воодушевленный ею, продолжал рассуждать о том, как обожаю каждую клеточку ее божественного тела, как восхищаюсь каждым ее поступком. Наверное, со стороны это выглядело бы сентиментальной чушью, однако в тот момент мы были слегка пьяны и воспринимали все абсолютно серьезно.
Кольца у меня, разумеется, не было, однако я выхватил из кармана любимый фломастер, который постоянно таскал с собой, и принялся рисовать кольцо прямо на пальце Лины. «Щекотно!» — хихикнув, сказала она, пока я заканчивал свой рисунок, снабдив кольцо камнем с выгравированной на нем буквой «Ф».
Ответом Лины на мое сватовство стало: «Конечно же „да“, дурачок».
Из-за стесненных материальных обстоятельств деньги на устройство нашей свадьбы так, как планировала Лина, мне пришлось занимать у родителей. Мне не очень-то хотелось просить их о помощи, однако они проявили неожиданную сговорчивость, поскольку сочли, что теперь я, вероятно, наконец-то возьмусь за ум и найду настоящуюработу, чтобы содержать семью. Меня их мысли мало интересовали, просто я хотел, чтобы у Лины была такая роскошная свадьба, о которой она мечтала: с венчанием в церкви, ресторанным застольем и со всей прочей ерундой. Все это вылилось нам едва ли не в шестьдесят тысяч, зато все прошло так, как ей хотелось. Большинство приглашенных составляли родственники Лины, и их позитивный настрой заражал всех, так что даже самые ярые противники торжественного празднования вынуждены были признать, что получили истинное удовольствие. Бьярне и вовсе оказался настолько впечатлен, что несколькими днями позже сделал предложение Анне.
В немалой степени из-за нашей с Линой свадьбы.
Непосредственно после свадьбы я был убежден, что отныне мы будем вместе навеки, равно как и все в нашем окружении придерживались того же мнения. Все говорили, что мы удивительно подходим друг другу, и, если кто-то из друзей устраивал праздник, нас приглашали только вместе. Я вовсе не хочу сказать, что мы постоянно были неразлучны. Нет, мы отнюдь не посягали на свободу друг друга, каждый из нас мог делать что хотел, однако при этом всегда знал, что его ждут дома.
Никакой ревности в то время между нами не было. Работа Лины предполагала гораздо более широкий круг общения, нежели моя. Она была вхожа едва ли не во все столичные театры и вела дела с самыми разными людьми. Многим непосвященным может казаться, что профессия танцовщицы делает женщину излишне чувственной и раскрепощенной, однако мне никогда и в голову не приходила мысль о том, что Лина может мне изменять. Несколько раз я даже пытался убедить себя в этом — главным образом для того, чтобы проникнуться чувством ревности с целью последующего его описания, — однако всякий раз с легкостью стряхивал с себя это наваждение. Я просто не представлял себе, как Лина может завести какую-то там любовную интрижку. Немалую роль здесь, по-видимому, играл и обмен обручальными кольцами. Ни в какие ритуалы я решительно не верил, однако вынужден был признать, что в этом все же есть определенный смысл. Мы как будто вручали себя друг другу, и эта декларация взаимного доверия вселяла спокойствие и умиротворение в наши отношения.
Если между нами порой и пробегала искра ревности, то виной тому были причины чисто экономического характера.
Содержание большой квартиры требовало уймы денег, а из нас двоих только у Лины был более или менее стабильный заработок. Я брался за любую халтуру, однако все равно получал недостаточно для того, чтобы платить за квартиру наравне с молодой женой. Мы никогда не обсуждали этот вопрос вслух и, в общем-то, не придавали ему особого значения, однако иногда моя гордость оказывалась уязвленной. Положение усугубляло еще и то обстоятельство, что в первые годы после свадьбы я мало что написал. График моих случайных работ был таким неудобным, а сами они отнимали столько сил и энергии, что в короткие свободные часы я был просто не в состоянии заставить себя сесть за пишущую машинку и думать креативно.
Меня неотступно преследовали мысли о провале романа «Стены говорят». Сюда же следует прибавить и растущее день ото дня раздражение от того, что мне никак не удается написать ничего нового. Впервые в жизни я начал сомневаться в том, действительно ли я создан для карьеры писателя. Быть может, я перегорел, даже не успев толком начать? Писать мне приходилось в самое разное время суток, когда удавалось выкроить часок-другой между очередной халтуркой и общением с Линой. Часто бывало, что в такие моменты я находился под действием алкоголя — привычка, сохранившаяся у меня со времен нашего писательского братства. Это отнюдь не улучшало качество написанного. Нередко с утра мне случалось уничтожать все то, что накануне вечером продиктовали мне пары́ виски, однако я продолжал убеждать себя, что алкоголь стимулирует мою работоспособность. На самом деле все его действие сводилось к тому, что по утрам я чувствовал себя абсолютно разбитым, с трудом справлялся с разовой работой и ощущал острое нежелание вновь садиться за письменный стол.
