Единственное, о чем я сожалею, покидая «Викторию»: пароход «Ориентал», на котором я поплыву в Китай, еще не прибыл в Коломбо из Австралии. Но зато теперь я буду избавлена от плохого обслуживания, оставляющей желать лучшего кухни и насмешливых взглядов помощников капитана и команды.

Коломбо — это пункт отправления в порты Индии, Австралии и Новой Зеландии, а также Дальнего Востока. Слава Богу, большинство пассажиров с «Виктории» не будут сопровождать меня по пути в Китай.

Но я все же не избавлюсь от своей репутации провокатора, когда пересяду на другой пароход: из ранее состоявшихся разговоров я знаю, что Уортоны, фон Райх, Фредерик Селус и некоторые другие «викторианцы» поплывут на «Ориентале» и на том же самом судне, на котором я пересеку Тихий океан, до Сан-Франциско.

Каждый лишний день задержки в Коломбо будет удлинять мое кругосветное путешествие, но по крайней мере я проведу время, как меня уверяют, в одном из самых красивых мест на Земле.

Я пытаюсь понять, почему Сара так странно среагировала на телеграмму, и мне хочется, чтобы катера быстрее доставили нас на берег, расстояние до которого немалое, как вдруг рядом со мной появляется Фредерик.

— Если вы готовы рискнуть и принять мое предложение, то я отвез бы вас в гостиницу, пока большинство пассажиров дожидаются очереди, чтобы добраться до берега.

Он застает меня врасплох. Фредерик, вероятно, считает, что я избегаю его из-за своего фиаско в багажном отделении. Едва ли он обратил внимание, что я стала сторониться его после посещения Адена, где леди Уортон сказала мне, будто Селус женат.

Я все еще обдумываю ответ, а он берет меня за руку и увлекает за собой.

— У вас будет масса времени, чтобы сказать мне, какой я негодяй, по дороге к берегу. Если вы не примете мое предложение, то все доберутся до берега раньше вас и займут лучшие места в гостинице.

— Вы поступили со мной бессердечно, потому что не встали на мою защиту, — говорю я ему, когда он ведет меня под руку к забортному трапу, по которому команда выгружает багаж.

— Я не дал посадить вас на гауптвахту.

— Уверена, на пароходе нет гауптвахты.

— Правильно, но капитан намеревался запереть вас в каюте.

— Он совершенно не вышел бы за рамки своих прав, после того как пропали книги. — При этих словах я приостанавливаюсь, и Селус слегка подталкивает меня под руку. — Но капитан подумал, что все это шутка.

— Только после моего разговора с ним и совета, что разумнее было бы обратить все это в шутку, чем представлять как серьезное происшествие в донесении пароходной компании.

— Значит, вы сказали ему, что я клоун?

— А вы хотели бы, чтобы я представил вас уголовным преступником?

— Я бы хотела, чтобы вы пошли к черту.

Он внимательно смотрит на меня.

— Разве леди подобает так говорить?

— Если бы я не была леди, то сказала бы вам, что думаю о вас в действительности, мистер Селус.

— Честно говоря, мисс Блай, вы должны быть благодарны мне. Меня больше всего беспокоило не то, что капитан сделает с вами, а то, что сообщат властям после нашей высадки. Думаю, вы понимаете, что вас могли бы арестовать.

— Чепуха! — Но мне кажется, он прав.

— В любом случае не волнуйтесь. Я разговаривал и с капитаном, и с Уортоном. Никто из них не хочет, чтобы в беседе с представителями властей выяснилось, что их обошла репортерша, и они выпустили из рук ценные материалы.

Меня снова начинают одолевать противоречивые чувства к этому человеку: с одной стороны, симпатия; с другой — недоверие. Я не знаю, что ожидать от него. Он лжет, а потом защищает меня. То он сражает наповал, то поднимает на пьедестал. То заставляет скрежетать зубами, а то вдруг ставит в такое положение, что хочется прильнуть к нему.

Мы останавливаемся, и я смотрю на скопление странного вида лодок внизу.

— Мы поплывем к берегу в одной из этих?

— Да, поплывем, если не утонем.

Лодки — какие-то утлые, неказистые, место для сидения в них не больше пяти футов в длину и двух — в ширину. Борта сужаются к днищу настолько, что на нем едва можно поставить рядом две ноги. Посередине два места, расположенных друг против друга и защищенных от солнца навесом из мешковины, который нужно отодвинуть, чтобы сесть в лодку.

На каждом конце этого своеобразного судна сидит туземец с веслом, представляющим собой прямой шест с привязанной к нему доской, по форме и размеру похожей на крышку от ящика для сыра.

Чтобы эта слишком узкая лодка не перевернулась, сбоку к ней прикреплено на расстоянии около трех футов такой же длины, как она сама, бревно, привязанное к выступающим за борт изогнутым палкам.

Внизу забортного трапа я перешагиваю в одну из этих лодок так же грациозно, как слон, залезающий в ванну, уверенная, что дело кончится тем, что до берега придется добираться вплавь.

Когда мы усаживаемся, лодочники начинают живо грести. Мы скользим по воде невероятно быстро и обгоняем пыхтящие рядом паровые катера.

— Как называются эти штуковины? — спрашиваю я Фредерика.

— Местные называют их катамаранами, а туристы — аутригерами. Местные рыбаки выходят на них в море. Мне говорили: катамараны настолько устойчивы, что не было ни одного случая, чтобы они переворачивались или тонули.

На причале он ведет меня мимо стоящих в ряд экипажей, дожидающихся пассажиров, которые еще плывут на тихоходных паровых катерах.

— Экипажи слишком медлительны на этих переполненных народом улицах, — говорит Селус.

Он ведет меня к двухколесным конструкциям с поднимающимся верхом. Они напоминают легкие двуколки, предназначенные для одного седока, только везет их не лошадь, а человек, небольшого роста и поджарый.

На ломаном английском и на языке жестов первый стоящий в ряду рикша доказывает, что он может вести нас обоих. Я не возражаю прокатиться на нешироком сиденье, прижавшись к красивому мужчине с поразительно синими глазами, но не хочу подвергать мучениям беднягу, который будет тянуть за оглобли.

— Вы уверены, что он не надорвется?

— Хрупкое телосложение сингальцев обманчиво. У них натренированные мышцы.

Как и во всех жарких странах, на мужчинах мало одежды, и она не отличается разнообразием — набедренная повязка и широкополая шляпа, похожая на большой гриб.

Красивое, напоминающее замок строение, которое я видела с парохода, — это гостиница «Гранд Ориентал». Когда смотришь на него с близкого расстояния, оно не теряет своей элегантности.

Сойдя с рикши, Фредерик спрашивает:

— Вы выпьете со мной чего-нибудь прохладительного, после того как мы зарегистрируемся в гостинице?

Я в нерешительности, но отвечаю:

— Да.

— А потом пообедаем?

— Если я с вами буду еще разговаривать. Вы мне не очень нравитесь.

— Я не виню вас. Я тоже себе не очень нравлюсь.

Махнув рукой, я свожу на нет его попытку пошутить.

— Почему вы не сказали мне, что женаты?

— А, понятно. Посплетничала ее светлость?

— Источник не имеет значения. А то, что вы бессовестный лжец, — имеет.

— Вы спрашивали меня, женат ли я. Я честно ответил — нет. Если бы вы спросили, был ли я когда-нибудь женат, я сказал бы правду: да, был. Моя жена умерла. Она была африканкой и заболела какой-то лихорадкой, которая вдруг приходит неизвестно откуда и сеет смерть. От этого брака у меня есть сын, он учится в школе.

— Извините меня за бестактность. Я сочувствую вам.

Два обстоятельства тревожат меня, когда я направляюсь к стойке администратора в гостинице. Не передумает ли Фредерик и не выдаст ли меня полиции, когда узнает о телеграмме, касающейся Кливленда, которую я собираюсь послать? И связанная с этой мыслью возникла внезапная догадка об исчезновении книг Кливленда и шифра.

Фредерик выдал себя: он знал, какое значение имеет путеводитель, когда заинтересовался справочником, который нашел в Адене. Но Кливленд не ограничился простым обладанием путеводителем, тем не менее Фредерик не проявил особого беспокойства, когда говорил о пропавших книгах.