— Готов заказать вам статью на полторы тысячи слов, — продолжал он. — Собрание будет выходить невесть как долго. Так что можете не торопиться.

— Охотно напишу, — сказал я, пожалуй, чуть слишком поспешно. — А вам известно, что Генри Джеймс лет в восемнадцать получил удар пожарным шлангом в пах?

— Нет, но кто его знает, быть может, тот непрошеный удар по яйцам как раз и явится исходной точкой для ваших критических построений, — без улыбки проговорил Хивидж.

Марвуд захихикал, а Беллами громко расхохотался.

Я не сомневался, что Хивидж сделал мне такое предложение только потому, что встретил меня здесь, у леди Макс, а его натужное комикованье было проявлением дружелюбия. Англичанину, особенно такого, беспощадного типа, трудно делать щедрые жесты, не подпустив снисходительного высокомерия, но мне было все равно — во всяком случае, Хивидж уже не обращался ко мне по-французски в присутствии всех этих людей.

Леди Макс держалась в отдалении, но всякий раз, взглянув на нее, я не мог отделаться от ощущения, что она неотрывно на меня смотрит. Даже когда она сидела и курила сигарету, казалось, что она руководит здесь всем, — прелестная, словно фарфоровая статуэтка, кожа пленительно бледная, как часто бывает у женщин в этой вечно пасмурной стране.

Я был обескуражен тем, что она со мной не заговаривает; да и облик самой леди Макс, такой яркой и хрупкой, никак не вязался с этим огромным сумрачным домом; не слышно было запахов готовящейся еды, и это тоже почему-то беспокоило. В поисках туалета я выскользнул в коридор; заметив мою нерешительность и угадав, что я ищу, служанка-филиппинка указала мне нужную дверь. Там было еще сумрачнее: густые тени, влажные, холодные кафельные стены, — и я снова пожалел, что не остался дома. Над умывальником висел сатирический эстамп Роуландсона [39].

Когда я вернулся в зал, гости уже надевали пальто.

— Мы идем обедать, — сказала леди Макс. — Здесь рукой подать.

Мы гурьбой двинулись по Бромптон-роуд к французскому ресторану «La Tour Eiffel»; там нас провели в отдельный, обшитый деревянными панелями кабинет, в моем представлении подходящий скорее для влюбленных парочек или забубённых гуляк. Окна были занавешены пыльными бархатными шторами с толстыми золотыми кистями. Мы сбросили пальто на руки прислуге, и леди Макс рассадила нас за столом. Я был в замешательстве; неужто и остальные испытывают то же самое, думал я. Низко наклонив голову, миссис Лаш что-то взволнованно шептала мужу. Справа от меня сидела женщина по имени Пиппа, слева — Марвуд.

— А где Уолтер Ван Беллами? — спросила леди Макс.

Он исчез — испарился по дороге, но леди Макс рассмеялась и заявила, что это вполне в его духе.

— Он же чокнутый. Причем не на шутку.

В кабинет со скучающим видом вошел официант-француз в чересчур облегающей сорочке, волосы у него были влажные, лицо горело; раздав нам меню, он с пародийным французским акцентом перечислил фирменные блюда дня и те, которые уже кончились.

— Вы уж простите, — сказала Пиппа, — но меню мне подали липкое. Противно, сил нет.

Скорчив гримасу, она вернула меню официанту, который явно обиделся.

— Не принесете ли хорошего вина? — обратилась к нему леди Макс. — Ваше фирменное вино подается в залапанном графине и по вкусу напоминает лак для ногтей. Две бутылки «Мерсо», даже три, и подайте их сразу.

— Когда я пью «Мерсо», у меня возникает ощущение, что я вступаю в атмосферу «L'Etranger» [40]Камю, — заметил, обращаясь ко мне, Хивидж.

Леди Макс тем временем продолжала давать указания официанту. Сидя во главе стола, она превратилась в деловитую, внимательную хозяйку. Властная сила чувствовалась в ее позе, в поднятом подбородке, в повороте корпуса — словно наэлектризованная, она чутко реагировала на каждую реплику и была сама любезность.

Вино разлили по бокалам, и официант вынул свой блокнот:

— А кг'оме того, сегодня имеем свежий омаг'. В меню их, пг'авда, нет.

— Да у них не настоящие омары, — сказала леди Макс, содрогнувшись, будто от оскорбления. — Всего лишь жалкие маленькие бесцветные шотландские лангусты.

В ответ официант лишь щелкнул шариковой ручкой.

— Зато паштет из креветок у них превосходный.

Мы дружно заказали паштет из креветок.

— И рагу из зайца, — добавила леди Макс и, облизнувшись, пробормотала французское название блюда.

— Civet de lièvre, — педантично чеканя слоги, произнес Хивидж.

Слушая его, я подумал, — англичане — нация педантов; вечно-то они вас поправляют и сами себя за это ненавидят, потому что сознание собственной правоты — довольно-таки пресное удовольствие.

Улыбнувшись Хивиджу — весьма неодобрительно, — леди Макс сказала:

— Здесь его готовят с каштанами.

Большинство собравшихся, кроме Пиппы, тоже заказало рагу, а Пиппа объявила, что она вегетарианка. Услышав ее слова, Марвуд раздраженно заворчал. Пиппа возбужденно посовещалась с официантом и в конце концов заказала овощное рагу.

— И я принесу вам овощной гарнир на выбор.

— А это уж на ваше усмотрение, — сказала леди Макс. Она закурила сигарету и отпустила официанта, ведьминским жестом швыряя в него пальцами клочья дыма. — Шуму много, а на деле ни словечку верить нельзя.

Все принялись болтать с соседями по столу, как вдруг Пиппа громко обратилась к леди Макс:

— И часто вы здесь ужинаете?

— А что такое ужин? Еда такая? — поинтересовалась леди Макс.

Пиппа вкратце объяснила, что значит это слово.

— Но ведь это же обед, правда? — сказала леди Макс.

— Рабочий люд называет это ужином, — объяснил Марвуд.

— Обожаю этот эвфемизм: «рабочий люд», — отозвалась леди Макс.

Официант принялся обносить всех паштетом из креветок — пузырчатой розовой пастой в керамических мисочках — и возле каждого поставил тарелку со стопкой поджаренных хлебцев.

Мы принялись намазывать пасту на хлеб, а леди Макс, продолжая курить, заметила:

— Терпеть не могу, когда мой заказ выполняют немедленно. В этом есть что-то оскорбительное, и у меня всегда закрадывается подозрение, что приличной еды тут не жди.

— А я прихожу к такому же мнению, когда меню липнет к рукам, — сказала Пиппа.

— У них чай — это полноценная еда. Ланч они называют «обедом», — продолжал свое Марвуд. — Я знаю это от моих помощников. У них непременно бывает что-то «на третье».

— Вот уж удивительная публика, — сказала леди Макс. — Я всегда считала, что придумывание таких странных названий для обычного приема пищи — это просто способ сэкономить на еде.

— А еще, — во всеуслышание объявил Хивидж, — они ходят исключительно «в туалет».

Он достиг той степени опьянения, когда человек глупеет и норовит подколоть окружающих, но это подкалывание вскоре приобретает жестокий, а потом и садистский характер.

— Я имею в виду рабочий люд.

В улыбке леди Макс читалось отвращение. Она сказала:

— Терпеть не могу этого слова. Неужели кто-нибудь в самом деле им пользуется?

Чтобы доставить удовольствие хозяйке, мы все, кроме Пиппы, рассмеялись, как будто никто из нас и вправду его не употребляет.

— «Туалеты» — почти полная анаграмма слова «алеуты», — сказал мистер Лаш, но никто его не услышал, потому что Марвуд снова начал возмущаться:

— А еще ненавижу, когда говорят «будем здоровы».

Услышав это, вернее, недослышав, Хивидж воскликнул: «Будем здоровы!» — и осушил свой бокал.

Глядя на меня, леди Макс сказала:

— Обожаю выражение «белая шваль» [41]. Американцы мастаки по части ярких оборотов речи. Как вы думаете, нам удастся ввести его в здешний обиход?

— Извините, но я нахожу весь этот разговор крайне оскорбительным, — заявила Пиппа.

Перегнувшись через меня, Марвуд приблизил лицо к лицу Пиппы и сказал:

— Мисс «Мелкая буржуазка, о чем она сама прекрасно знает» сейчас снова пытается стать праведной пролетаркой, да?