На помосте, примерно в десяти шагах позади священника, сидела мать девочки. Несмотря на расстояние, я узнал женщину по выражению ее лица. Во время Войны я видел такое на лицах юношей, потерявших конечности, — выражение страдания от полученных ран, от которых они должны были умереть, но судьба пощадила их жизнь. Такое выражение со временем оседает, словно влажная штукатурка, постепенно въедаясь в кожу. И, глядя на нее, я подозревал, что несчастная женщина уже никогда не расстанется с этой маской печали, и однажды холодной ночью, когда тяжесть муки станет невыносимой, она не вскроет вены стальным ножом.

Священник достиг кульминационной части, или, во всяком случае, мне так показалось. Я по-прежнему ничего не слышал, однако его торжественные жесты и благоговейное бормотание толпы вроде бы указывали на приближение финала. Я попробовал прикурить сигарету, но ветер задувал огонь, и, уничтожив полдюжины спичек, я отказался от своего намерения. Такой вот выдался день.

Вскоре все кончилось: речь произнесена, молитвы исполнены. Первосвященник поднял над собой золоченый образ Прачеты и сошел с помоста, процессия с гробом двинулась следом за ним. Часть толпы присоединилась к процессии. Но большинство разошлись по домам. Все-таки на улице было холодно, а до кладбища путь неблизкий.

Подождав, пока толпа на площади поредеет, я поднялся с места. Во время речи священника, из которой не слышал ни слова, я решил нарушить свое добровольное отлучение и вернуться в Гнездо. Я хотел поговорить с Синим Журавлем.

Чертовы похороны. Чертова мать. Чертов ребенок.

Гнездо царит над Низким городом, как Шакра Перворожденный царит над Чинватом. Изумительно стройный столп, темно-голубой на фоне серых доходных домов и складов, устремленный в бесконечность. Не считая королевского дворца, с его хрустальными бастионами и широкими воротами, это самое необычайное строение в городе. Вот уже тридцать лет башня штурмует небосклон, являя разительный контраст окружающим ее трущобам. Казалось таким утешением иметь наглядное свидетельство того, что видишь еще не все, что можно увидеть, и где-то существует иная жизнь, не изгаженная зловонием и испражнениями. Так думал я в юности.

Надежда, разумеется, оказалась ложной, но в этом не виноват никто, кроме меня самого. Много воды утекло с тех пор, и башня давно перестала служить мне напоминанием о расточительных обещаниях. То были лишь глупые надежды несмышленого юноши.

Чтобы освободить место для площади Торжества, как теперь называлось пространство вокруг Гнезда, целый квартал сровняли с землей, но никто не возражал. Это случилось в мрачные годы после великого поветрия, когда население Низкого города сократилось до жалкой доли того, что было в прежние времена. На месте снесенных домов построили белокаменный лабиринт. Башню со всех сторон окружили причудливо-замысловатой паутиной стен, высота которых едва доходила до пояса, и любой, кто пожелал бы выставить себя идиотом, мог перебраться через них вскачь. В детстве я часами развлекался здесь игрой в кошки-мышки, прячась за рядами гранита или носясь на цыпочках вдоль стен.

Похоже, площадь оставалась единственным местом Низкого города, которое пока еще не изуродовали его обитатели. Несомненно, репутация Синего Журавля, как одного из величайших магов нашего государства, способствовала в какой-то мере обузданию вандализма, однако в действительности жители Низкого города все как один преклонялись перед своим покровителем и просто не потерпели бы осквернения его твердыни. В любом кабаке между каналом и портом грязные высказывания в адрес волшебника грозили вам по меньшей мере побоями, а то и ударом ножа под ребро. Синий Журавль был нашим кумиром, самой обожаемой личностью, ценимой превыше королевы и патриарха, вместе взятых. Он не скупился на благотворительность, поддерживая деньгами полдюжины сиротских приютов, и раздавал милостыню, радостно принимаемую благодарной публикой.

Я остановился перед домом моего старейшего друга и прикурил сигарету. Ветер немного стих, позволив мне это маленькое удовольствие. Пять лет я не виделся со своим наставником, чему имелись веские основания, и я пускал табачный дымок в прохладный воздух, складывая в стопку причины нашей разлуки, пока они не нависли над блажью, что привела меня в такую даль. Я мог бы еще положить конец этой глупости, вернуться в трактир «Пьяный граф», зажечь сон-траву и проспать до утра. Мысль о мягкой постели и разноцветном дымке угасла, едва я переступил порог первой арки, и ноги медленно понесли меня вперед вопреки моим собственным предчувствиям, на которые я, должно быть, в последнее время обращал мало внимания.

Я пробирался все дальше сквозь лабиринт, полузабытые воспоминания вели меня то вправо, то влево. Сигарета потухла, но мне не хватало сил запалить ее вновь, и я просто сунул окурок в карман своей куртки, чтобы не оставлять мусор во владениях Журавля.

Последний поворот — и я очутился у входа, перед очертаниями двери в высокой лазурной стене, без дверного молоточка и прочих приспособлений для доступа внутрь. В нише над дверью сидела горгулья из того же белого камня, что лабиринт, с выражением, похожим скорее на самодовольную улыбку, нежели на звериный оскал. Пробегали секунды. К счастью, вокруг меня не было свидетелей моей трусости. Наконец я решил, что не напрасно прошел лабиринт, и ударил дважды по двери.

— Приветствую тебя, молодой человек. — Голос, созданный Журавлем для своего привратника, плохо сочетался с его миссией, так как был мягче и дружелюбнее, чем можно было бы ожидать от уродливой твари. Ее каменные глаза медленно осмотрели меня сверху вниз. — Теперь, пожалуй, уже и не такой молодой. Хозяин предупрежден. Он примет тебя в верхней комнате башни. Мне дано распоряжение пропускать тебя в любое время.

Щель на фасаде начала раздвигаться, камни заскользили по камням. Морда горгульи скривилась в ухмылку — вовсе не такой уж пустяк для существа, изваянного из куска минерала.

— Хотя я начал уже сомневаться, что когда-нибудь доведется исполнить его, — добавила горгулья.

Не в первый раз я задавался вопросом о том, что в целом свете побудило Журавля наделить свое творение чувством сарказма, в коем человеческая раса не испытывала ни малейшего недостатка. Я вошел в башню, не получив ответа.

Нижний холл был небольшим, немногим шире платформы длинной винтовой лестницы, бегущей вверх до самого неба. Я начал подъем. Мой путь освещали расположенные на равном расстоянии друг от друга стенные фонари, ронявшие чистый белый свет. Я сделал остановку на полпути, чтобы перевести дух. В детстве восхождение давалось намного проще, и я бежал по крутым ступеням с легкостью, неизвестной заядлому курильщику, которым я стал. После передышки я продолжил подъем, с каждым новым шагом сопротивляясь сильному желанию повернуть назад.

Просторная гостиная занимала большую часть верхнего этажа Гнезда. Мебель была опрятной и строгой по стилю, ее малочисленность компенсировалась тонким изяществом отделки. Два широких больших кресла стояли напротив камина, встроенного в простенок, что отделял гостевое пространство от личных покоев Учителя. Внутреннее убранство, казалось, не менялось с тех пор, как я впервые побывал здесь, и непрошеные воспоминания зимних вечеров у огня и почти позабытого детства захлестнули мой разум.

Темная фигура Учителя стояла возле огромного стеклянного окна, обращенного на юго-восток, в сторону гавани. На такой высоте зловоние и шум Низкого города уступали место далекому бескрайнему океану.

Учитель повернулся ко мне и накрыл сухими ладонями мои руки. Я боялся взглянуть на него и хотел отвести глаза.

— Как давно это было, — произнес он.

Годы взяли свое. Синий Журавль всегда был сухопарым, тело его казалось слишком худым, чтобы поддерживать такой рост, редкие пучки белесых волос торчали на голове и тощем подбородке. И вместе с тем он всегда обладал некой чудесной энергией, которая будто маскировала истинный возраст. Теперь я едва мог бы его определить. Кожа, тонкая, словно бумага, обтянула кости, в глазах появился желтоватый оттенок. По крайней мере, не изменились его привычки в одежде: скромное платье того же ярко-синего цвета, как и все прочее в его цитадели.