Как только все было готово, я вернулся к заднему входу и отомкнул замок, возможно, не так мастерски, как сделал бы это Доктор, но без каких-либо затруднений. Проникнув внутрь, я начал осторожно продвигаться вперед, прижимаясь спиной к стене и отсчитывая секунды в уме. Я останавливался при каждом звуке. Охрана особняка неслась на удивление беспечно — никаких патрулей, ни поста возле лестницы.

Когда я открыл дверь в кабинет Клинка, его хозяин стоял перед широким окном позади письменного стола, потягивая ликер из пузатого бокала и наблюдая за тем, как падает снег. Герцог обернулся с завидной реакцией. В тот миг, когда Беконфилд узнал меня, он пришел в неподдельное изумление. Потом улыбка растеклась по его лицу, герцог залпом прикончил остатки спиртного и поставил бокал на стол.

— Это уже второй раз, когда вы врываетесь в мой кабинет без приглашения, — сказал он.

Я закрыл за собой дверь.

— Только первый. Вчера я посылал сюда своего человека.

— Разве друзья так поступают? Воспользоваться гостеприимством, чтобы выкрасть личную корреспонденцию?

— Мы не друзья.

Он принял чуть оскорбленный вид.

— Да, полагаю, мы не друзья. Это только стечение обстоятельств. Думаю, если бы дела приняли иной оборот, вы узнали бы во мне разумного человека. И даже любезного.

Две с половиной минуты.

— Я так не думаю. Вы, аристократы, голубая кровь, слишком неискренни, чтобы быть в моем вкусе. В душе я существо простое.

— Именно. Открытый и прямолинейный. Я дал бы вам именно такое определение.

Мы оба ждали, кто из нас первым сбросит маску любезности. Тем временем в моей голове часы продолжали работу — три минуты.

Веселый Клинок оперся о письменный стол.

— Должен признать, — сказал он, — я удивлен тому, как вы решили вести эту игру.

— Признаюсь, это несколько прямолинейно, но ведь и выбирать мне было особо не из чего.

— Значит, вас прислал Старец? Меня поражает преданность, какую внушает к себе этот выживший из ума старикан. Ведь не он же рискует собственной жизнью, отправляя вас на самоубийство.

— Преданность тут ни при чем. Я уговорил его сам. Мне практически пришлось выкручивать ему руки. — (Проблеск удивления мелькнул на лице герцога.) — И что заставляет вас думать, что это именно я не выйду отсюда живым?

Беконфилд залился смехом.

— Никто не называет вас дилетантом, и все-таки… не стоит преувеличивать вашу доблесть.

Три с половиной минуты.

— Вы говорите это тем, кого подсылаете убить меня?

Его глаза покрылись пеленой влаги — редкое выражение сожаления.

— Это была идея Брайтфеллоу. Он с самого начала хотел, чтобы я приглядывал за вами, и как только Майри дала нам знать, что вы вынюхиваете… Я надеялся, нам удастся только запугать вас или откупиться. Должно быть, Старца вы боитесь сильнее меня.

— Насчет этого вы правы, — ответил я. — Кстати, где сейчас ваш маг?

— Об этом мне известно не больше, чем вам. Я не видел его после вечеринки. Полагаю, он предпочел смыться. Не многим достает духу ввязаться в последнюю схватку.

— Не многим, — согласился я с герцогом, принимая его за лжеца.

Меня не покидала уверенность, что колдун прячется где-то в подвале особняка, держа Воробья за горло своими грязными лапами.

Беконфилд положил руку на эфес шпаги.

— Не делайте вид, будто мы с вами совсем не похожи. Мы оба воины, дети, рожденные под крики мужчин и кровавые брызги. Между нами не может быть никакого бесчестия, уклонения от удара или прямого ответа. Поэтому я говорю с вами, как с братом. Люди, которых вы убили, мои друзья, но они не стоили и моей тени. Ни один из них. На свете еще не рождался такой человек, который мог бы сравниться со мной. Никогда, вплоть до тех далеких времен, когда первый человек взял камень и ударил второго. Я идеальная машина смерти, высший хищник, мастер старейшего и самого почетного из занятий мужчины.

— Вы это репетировали перед зеркалом?

— Выбирайте выражения.

— За свою жизнь я достаточно повидал таких, как вы. Плохие мальчики, которые взяли в руку кусок стали и решили, что это делает их мужчинами. Вы думаете, вы особенный только потому, что ваша рука чуть быстрее? Каждое утро по дороге на завтрак я прохожу мимо дюжины таких, как вы, и вся разница между ними и вами — цена вашей одежды.

— Тогда зачем вы продолжаете разговор со мной, раз я вам настолько неинтересен?

— В самом деле — зачем. — По моим расчетам, должно было пройти пять минут. Так какого черта все так затянулось? Если бы лорд Беконфилд не был одержим столь неуемной манией величия, то я уже был бы мертв. И на этот счет я не питал никаких иллюзий. — Зачем вы это сделали? Я представляю себе, как развивались события. Я только хочу узнать, что будет дальше.

— Что рассказать? Я нуждался в деньгах, и у них они были. Или я считал, что они у них есть. Я никогда не горел желанием изменять своей стране, но потом, как говорится, все бывает.

Теперь я считал секунды отчаянно.

— Меня не интересуют ваши жалкие попытки заняться шпионажем. Как вы связались с Брайтфеллоу, когда начали свои опыты с детьми?

Герцог посмотрел на меня с выражением недоуменного любопытства, и, к своему ужасу, я понял, что оно неподдельное.

— С какими детьми?

Пол под нами взорвался — и меня отбросило взрывной волной к стене.

История великих битв, пожалуй, не знает более неумелой организации армейского снабжения, чем та, от которой страдал я во время Войны. В течение пяти лет мы учились обходиться без самых простых вещей: перевязочных материалов, сапожных гвоздей, маскировочной краски. Но через два дня после взятия Донкнахта поток поставок было не остановить. Седла для погибших лошадей; доспехи новейшей конструкции, которые не знаешь, как надевать; корзины шерстяных носков, будто Война приумножила, а не сократила число наших ног. Когда я вышел в отставку, у меня набралось достаточно мелких товаров, чтобы открыть торговую лавку, и имелось в запасе еще кое-что, что редко встречалось на прилавках местных купцов, — двадцать пять фунтов черного порошка и все компоненты, необходимые для того, чтобы взорвать его.

Часть порошка я употребил, еще когда носил серую форму. Часть его ушла у меня на то, чтобы заработать себе репутацию, после того как я оставил королевскую службу. Остаток я использовал на то, чтобы познакомить Веселого Клинка с прелестями современного военного дела.

Нас разметало взрывом по противоположным концам кабинета, однако я к этому был готов и потому сумел подняться на ноги первым. Вытянув из башмака свой кинжал, я бросился к Беконфилду с такой скоростью, на какую только был способен. Герцог лежал в углу, ослабленный, но в сознании. Меня это не устраивало. Я рассчитывал, что взрыв надолго лишит его чувств, что позволило бы мне полностью его обезвредить. Повернув нож рукояткой вверх, я накинулся на него. Глаза герцога взволнованно затрепетали, однако он отреагировал с невероятной скоростью, увернувшись от удара и вцепившись пальцами в запястье моей смертоносной руки.

Он оказался сильнее, чем я думал, и я с удивлением обнаружил, что герцог был еще и борцом. Не просто искусным фехтовальщиком — о чем я, конечно же, знал, — но борцом, человеком такого сорта, который продолжает атаковать, невзирая на раны, который не отступает перед болью и шоком. Герцог обладал завидным мужеством, о чем едва ли можно было судить по его платью. Пожалуй, это качество достойно памяти, хотя и служит слабым оправданием всему остальному. Я попытался нанести короткий удар в горло, но герцог блокировал мой кулак с привычным и необыкновенным проворством.

Не знаю, чем бы закончился наш поединок, сражайся мы в открытом бою. По правде сказать, я не так уж хорош в честной игре. Произошел взрыв второй бомбы, на этот раз прямо под нами. А потом я смотрел в потолок, и вспышка в глазах полыхнула так ярко, что, казалось, я не только оглох, но и лишился зрения. Немного спустя свет в глазах начал блекнуть, но в ушах по-прежнему слышался ужасный звон. Я прижал руки к ушам — крови не было, но это еще ничего не значило. На Войне я видел, как глохнут люди, не имея при этом ни одного явного признака ранения. Я заорал что есть мочи, до боли в глотке, но собственного голоса не услышал.