Джозефина уже привыкла к неожиданным вспышкам гнева Марты — не они ее тревожили.

— Вы не понимаете, — устало призналась она, — я вполне довольна своей жизнью.

— Уверена, что так оно и есть. Но помните: умирающие часто говорят: «Оставьте меня в покое. Дайте мне спокойно умереть». Но если они выздоравливают, их трясет при одном воспоминании о своей глупости.

— Выходит, наши отношения — дело жизни и смерти? Боже мой, Марта, и это я считала себя самонадеянной. Почему бы вам не прислушаться к тому, что я говорю? Я не хочу того, чего, по вашему мнению, я должна хотеть, и ваши слова не убедят меня в обратном.

— Не убедят? Тогда, возможно, убедит вот это.

Марта наклонилась к гостье и поцеловала ее. Ощутив на губах вкус джина и нежность ее кожи, Джозефина вдруг осознала, что ей безумно хочется понять: что же таится в этой самозабвенной любви? И поскольку Марта, явно расстроенная ее сдержанной реакцией, остановилась в нерешительности, Джозефина нежно дотронулась до щеки этой женщины и притянула ее к себе. Джозефине показалось: то, что сейчас происходит, никому другому не может причинить боль, а ее саму ничуть не изменит. Но наваждение быстро рассеялось: Марта обязательно ее изменит, и Арчи безучастным к этому не останется. И Джозефина вывернулась из взаимных объятий.

Смущенная и растерянная, она повернулась, чтобы уйти, но Марта ринулась к двери и захлопнула ее.

— Простите меня. Пожалуйста, не уходите. Побудьте еще немного, давайте поговорим — мы ведь еще не договорили. Джозефина, прошу вас, не уходите.

— Так, давайте разберемся. Вы хотите без всяких вещественных доказательств арестовать секретаря престижного частного клуба — женщину с выдающимися достижениями в медицинском деле и народном благосостоянии, женщину, которой все восхищаются и которую все уважают, женщину, которая была правой рукой леди Каудрей? Хотите арестовать ее по обвинению в убийстве и по обвинению в попытке убийства? Вы что, Пенроуз, спятили?

Главный констебль бросил на Арчи гневный взгляд, и инспектор глубоко вздохнул:

— Я бы не сказал, что у нас нет никаких доказательств, сэр. Сержант Фоллоуфилд обнаружил следы трех женщин, которые погибли перед самым отъездом Селии Бэннерман в Лидс и чьи тела не были в свое время опознаны. Двух из них нашли в Темзе, а третья погибла под колесами поезда — в метро. — Пенроуз был уверен, что одна из этих женщин — Элеонор Вейл. В Лидсе ее следов не обнаружилось, и хотя из этого нельзя сделать определенных выводов — как Арчи сам объяснял Джозефине, люди нередко пропадают без следа, — он пока не смог найти никаких доказательств, опровергающих его версию. — На самом деле речь идет о трех убийствах и одной попытке убийства. Я считаю, что Селия Бэннерман убила Элеонор Вейл, и недавние преступления…

— Смерть бывшей заключенной тридцать лет назад меня не интересует, и вас она тоже не должна интересовать. Из того, что вы мне рассказали, ее так и так должны были повесить, а министерство внутренних дел, как вам следует понимать, требует от нас успешных расследований сегодняшних преступлений.

— Но в этом, сэр, и вся суть — тут есть прямая связь с тем, что мы сейчас расследуем. Я думаю, что причина убийства Бейкеров и будто бы несчастного случая с Люси кроется в том, что Марджори и ее отец, узнав о смерти Вейл, имели глупость шантажировать этим мисс Бэннерман.

— Да-да, Пенроуз, я понимаю то, что вы думаете. Вы это четко объяснили. Но я вас снова спрашиваю: где доказательства? Я не могу счесть неоспоримым доказательством трех неопознанных покойников, отправившихся в лучший мир в то время, когда Селия Бэннерман садилась на поезд в Лидс. В Лондоне полно без вести пропавших женщин, и никому нет до этого дела, и бог его знает, насколько чаще такое случалось в прежние времена. Не говоря уже обо всем остальном, обрисованный вами портрет женщины, которая с самыми добрыми намерениями вмешивалась в жизнь заключенных, никак не похож на убийцу, способную прикончить человека из одной только карьерной выгоды.

И в этом он был прав. Пенроуз и сам поначалу сомневался в своей гипотезе, но в беседах с Селией Бэннерман подметил и свойственные ей фанатичность, и безапелляционную уверенность в собственной правоте, которые порой стирают границы между добром и злом. Очевидно, по ее представлению, борьба за добро оправдывала творимое ею при этом зло. Однако главный констебль был вовсе не расположен вникать в тонкости человеческой натуры, так что Пенроузу пришлось вернуться к реальным фактам.

— В комнате Люси я нашел открытки. Они с Марджори явно ездили повидать Этель Стьюк, и хозяйка местной чайной это подтвердила.

И хорошо, что подтвердила, поскольку чудесных доказательств, которые он надеялся найти в фотокамере Люси, там не оказалось: на пленку было заснято лишь загородное путешествие двух девушек — болезненно грустное в свете последующих событий, но не более того.

— Денек, проведенный за городом, и кое-какие сплетни вряд ли повод для ареста.

Даже Пенроуз понимал неубедительность своих доводов и тем не менее продолжал настаивать.

— Сами по себе они, наверное, недостаточны, но вкупе с ложью Селии Бэннерман и тем фактом, что во время якобы несчастного случая с Люси она оказалась поблизости, я считаю, что у нас хватает обвинительного материала.

— А у Бэннерман была какая-то связь с Марджори Бейкер помимо того, что девушка шила ей платье?

— Нет, но у ее отца…

— И у Бэннерман есть алиби?

— Частичное алиби.

— Но у вас нет никаких доказательств того, что Бэннерман была в день убийства на месте преступления после половины третьего пополудни? И она охотно признается в том, что была там до этого?

— Доказательств нет, но ее былые отношения с семьей…

— И это практически все, Пенроуз, — былые отношения. А как насчет матери этой девушки? Может, я ошибаюсь, считая, что у нее нет алиби, что Марджори была не в ладах со своей семьей и что мать дралась с дочерью прямо на улице? Или вы упомянули об этом в вашем докладе для красного словца?

— Разумеется, нет, сэр.

— Тогда предлагаю вам сосредоточиться на том, кто уже находится в наших руках, и добиться каких-то результатов, пока всякие доброжелатели благотворительных организаций не начали нас обвинять в том, что мы содержим несчастных неимущих людей под стражей без всякого серьезного повода.

— После моего возвращения из Уолберсуика, сэр, я еще раз допросил Нору Эдвардс.

Пенроуз не стал рассказывать, что его вопросы в основном касались Элеонор Вейл и Селии Бэннерман и что ответы на них ничего не прояснили. Если Джейкоб Сэч и Марджори знали что-то об отношениях между этими женщинами, то ни с кем больше из членов семьи своими сведениями не поделились. Фоллоуфилду так пока и не удалось установить твердое алиби для Норы Эдвардс, но Пенроуза это ничуть не смущало. После их беседы он повел Нору для официального опознания тела Марджори, и у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что горе, проявленное ею, совершенно неподдельно. Эдвардс гладила искалеченные губы Марджори с нежностью, которую вряд ли проявляла к ней при ее жизни, но раскаяния в том, что она убила свою дочь, не было и в помине.

— По правде говоря, у нас нет никаких причин ее арестовывать, — как можно более сдержанным тоном сказал Пенроуз. — Я не думаю, что убийство совершила она.

— Но вы этого не знаете. Вы, Пенроуз, похоже, неправильно меня поняли. Я попросил вас заняться «Клубом Каудрей» из-за анонимных писем и потока мелких краж, но не просил вас заниматься расследованием личной жизни его членов, и в частности секретаря этого клуба.

— Я думаю, что данные события между собой связаны. — Это была полуправда. Он соглашался с Фоллоуфилдом, что злобные письма послала обозленная своей несложившейся карьерой Сильвия Тимпсон, однако Бэннерман могла получить угрожающее письмо из другого источника. — В пятницу утром Марджори доставила в клуб два письма, и только одно из них было от моих кузин — я это точно выяснил. Думаю, что второе письмо Марджори написала сама и в нем бросила вызов Селии Бэннерман…