Джозефина притихла, пытаясь вообразить, что чувствовала Уолтерс, прижимая к себе мертвого ребенка и расхаживая с ним по городу, в то время как у нее был существенно более легкий способ от него избавиться. Она снова вспомнила, как эта женщина с мертвым тельцем в руках заглянула в харчевню выпить какао и как приносила младенцев домой, вместо того чтобы немедленно от них избавляться.

— Наверное, я зря стараюсь ее понять. Возможно, она была попросту чудовищем.

— Тогда, мисс, она скорее всего исключение. Я за свою жизнь арестовал немало убийц, и, как это ни печально, большинство из них обычные люди — жертвы трудных обстоятельств, из которых они не знали, как выбраться. Злодейство встречается намного реже, чем слабость, — добавил он мягко.

— Злодейство это было или слабость, а результат для жертв один и тот же. Я не думаю, что мы хоть когда-нибудь узнаем, сколько их всего оказалось.

— Нет, не узнаем. В те времена мертвых детей находили довольно часто, и не только из-за подобного рода убийств. Для нас это были самые трудные дела, и от того, что такое случалось не так уж редко, легче не становилось.

— Судя по тому, что я прочла в отчетах сегодня утром, в Ист-Финчли таких случаев было больше, чем где-либо. Незадолго до ареста Сэч и Уолтерс трупы детей там находили один за другим, а на суде данный факт почему-то не обсуждался.

— В этом не имелось нужды: чтобы вынести смертный приговор, одного убитого ребенка было достаточно.

— Интересно: а что, если Уолтерс работала и на других женщин? — предположила Джозефина, когда они возвращались к машине. — Ее доля дохода в сравнении с тем, что получала Сэч, была мизерной, и мне пришло на ум, что у Уолтерс могли быть и другие клиенты. Убиение младенцев, как мы теперь знаем, в те времена являлось не таким уж редким преступлением.

— Однако такие дела делались на разном уровне. У одних женщин — вроде Сэч и Уолтерс — был процветающий бизнес, а других — за гораздо меньшие грехи — представили так, будто они все одним миром мазаны.

— Да, я читала об одной женщине, которую судили в то время, когда Сэч и Уолтерс взяли под стражу. Об этих двух историях какое-то время писали в газетах одновременно. Ту женщину звали Элеонор Вейл.

— Не помню такого имени.

— Она не была столь известной, потому что не убивала младенцев, оставляла в вагонах поездов, где их, конечно же, находили. Но чтение материалов о ней навело меня на мысль о том, насколько выгодным был этот промысел.

— Но ее ведь не повесили?

— Нет. Кажется, дали два года принудительных работ. Но что парадоксально: тот адвокат, что защищал Сэч, в деле Вейл выступал обвинителем.

— В этом суть правовой системы, мисс.

Джозефина рассмеялась:

— Билл, вы упомянули, что можете связать меня с кем-то еще. Кого именно вы имели в виду?

— Я могу найти ребят, которые знали полицейских, что жили в одном доме с Уолтерс. Одного из полицейских звали Сил, но он, насколько я знаю, умер, однако у него есть сын, который пошел по его стопам и тоже работает в полиции. Парня нетрудно будет разыскать. Даже если ему не довелось встречать Уолтерс, он по крайней мере должен помнить, как в то время выглядел их дом.

— Это было бы замечательно. А как насчет юриста? Я не говорю о том, кто участвовал в их суде — на это, я думаю, нельзя и надеяться, — но мне бы очень пригодилось мнение о данном деле специалиста. Мне в этой истории довольно многое кажется странным, хотя, наверное, потому, что я незнакома с правовой системой.

— Здесь, мисс, вам поможет инспектор Пенроуз. — Фоллоуфилд открыл ей дверцу машины. — И хотя все это случилось в старые времена, он вас свяжет с корифеями. — Билл посмотрел на часы. — Он уже, наверное, в Ярде. Хотите подъехать туда и поговорить с ним?

— Нет-нет. Я не хочу отвлекать его от работы.

Сержант улыбнулся и включил зажигание.

— Вы же знаете не хуже меня: он только обрадуется. У вас ведь разговор недолгий — объясните ему, что вам требуется, и он…

Его последние слова потонули в звуках ворвавшейся в машину полицейской радиосвязи. Знакомый голос сердито рявкнул:

— Фоллоуфилд! Где вы, черт подери, пропадаете?!

Джозефина удивленно подняла брови, а Билл поспешно нажал на газ.

— С этим разговором, наверное, лучше повременить, — предположила она.

— Пожалуй, вы правы, мисс. — Билл одной рукой вел машину, а другой шарил в поисках радио. — Можно, я вас высажу возле Холборна?

Уайтчепел — Ислингтон, пятница, 14 ноября 1902 года

Часы на шпиле Сент-Мэри едва пробили четыре, когда Энни Уолтерс пересекла расположенную в районе Уайтчепел-Хай-стрит и потрусила в сторону харчевни Локхарта, не сводя глаз с вывески, на которой два ряда белых букв однозначно свидетельствовали о том, чем потчевали в данном заведении. В эти послеполуденные часы, в пятницу, широкая улица была запружена народом — правда, малолюдной ее Уолтерс никогда и не видела, — и сквозь высыпавшую на улицу толпу Энни решительно ринулась на дорогу, почти пробежав последние несколько ярдов, чтобы увернуться от стремительно приближавшегося трамвая. Ступив же на тротуар и почувствовав себя в безопасности, она прислонилась к фонарному столбу, чтобы отдышаться, и проводила глазами удалявшийся вагон, раздумывая о том, как было бы хорошо, если бы ее собственная жизнь шла по накатанной колее вроде привычно скользящего по рельсам трамвая.

В ноябрьском воздухе стоял какой-то противный, дымный запах, а заведение Локхарта, хоть и не было из самых желанных, снаружи выглядело довольно привлекательно. Прошатавшись по улицам города почти целый день, Энни, прежде чем избавиться от ребенка, хотелось пусть немного погреться в тепле. Она переложила младенца на левую руку и толкнула дверь харчевни, добавляя следы своих грязных пальцев к слоям грязи на медной засаленной ручке, напоминавшей посетителям, что заведение обслуживает трудовой люд и церемонии тут не в ходу. Нижний этаж харчевни был уже битком набит, но Энни в любом случае предпочитала менее посещаемый второй этаж и, поднявшись по ступеням, направилась к столику в углу, как можно дальше от стойки. Публика вокруг представляла собой обычную смесь: докеры, таксисты, хозяева мелких ларьков, уличные женщины и некий народец, который, казалось, не имел определенных занятий, но для еды в харчевне кое-какие деньжата всегда мог наскрести. Кивнув одному-двум знакомым, Энни уселась за столик с видом человека, который никому не позволит совать нос в ее дела.

Обслуживание у Локхарта было сведено до минимума, и не успела Энни усесться за стол, как официантка плюхнула перед ней кружку с какао.

— Будете есть? — резко спросила она, казалось, совершенно не заботясь о том, что ей ответят.

— Как обычно, — сказала Энни, и женщина кивнула.

Какао было сладким и таким горячим, что жгло губы.

Энни рассеянно потягивала его из кружки, размышляя над тем, показалось ей или нет, что женщины возле стойки обменялись понимающими взглядами, однако когда официантка вернулась, она беззвучно поставила на стол тарелку с сосисками и пюре и удалилась, оставив Уолтерс наедине с едой. Пища была, как всегда, простая и вкусная, но Энни почему-то ела с меньшим удовольствием, чем обычно, ощущая на своих коленях тяжесть младенца и понимая, что неписаные правила этого заведения вот-вот будут нарушены. Женщины возле стойки болтали без умолку, вроде бы не обращая никакого внимания на посетителей, но Энни инстинктивно чувствовала, что ей без перепалки отсюда не уйти. И точно — не успела она закончить есть, как к ней подошла молоденькая официантка.

— Что у вас там такое? — спросила она, забирая пустую тарелку, но при этом не собираясь никуда уходить.

Энни, пытаясь прикрыть малыша, опустила руку на тельце, но неловким движением нечаянно отвернула шаль, в которую он так тщательно был укутан. Она в ужасе взглянула на открывшееся взору личико — бледное и неподвижное в ярком свете комнаты.