— Я полагаю, что способ убийства Марджори натолкнул вас на вопрос о том, чем именно она занималась в тюрьме, — сказала мисс Сайз.

— Частично да, — удивился ее прозорливости Пенроуз. — Наверное, именно такой иглой пользуются для шитья дерюжных мешков и почтовых сумок?

— А я подумала о найденном у нее во рту стекле. Это одно из самых мерзких тюремных насилий, и, к своему удовольствию, должна заметить, что при мне здесь никогда ничего подобного не случалось. Однако известны случаи, когда заключенным подмешивали стекло в еду. И все-таки я никак не могу понять: почему с Марджори так жестоко поступили?

— Когда вы вчера видели ее у Мотли, вам не показалось, что она вела себя как-то необычно? Была чем-нибудь встревожена, или, может быть, она чем-то с вами поделилась?

— «Встревожена», наверное, слишком сильно сказано, но она призналась мне, что отец снова торчит возле мастерской Мотли и надоедает ей. Марджори беспокоило, что это может отразиться на ее работе, и, мне кажется, она хотела, чтобы я замолвила за нее словечко — в чем не имелось никакой нужды. У Мотли все и так были ею очень довольны, о чем я ей и сказала. — В этом сообщении не было ничего нового, и Пенроуз уже собрался задать ей следующий вопрос, как вдруг Мэри добавила: — Марджори еще упомянула, что отец недавно рассказал ей о чем-то, чему она не поверила, но это оказалось правдой.

— А если конкретнее?

— Я спросила ее, и она, похоже, задумалась, сказать мне или нет, но в конце концов решила не говорить.

Пенроуз мог поспорить, что Марджори вчера чуть-чуть не рассказала Мэри Сайз свою семейную историю. Судя по всему, Селия Бэннерман была права: Марджори сначала получила сведения от отца, а потом сама их проверила. Если подозрения Джозефины оправданны, то это нанесло сильнейший удар по Норе Эдвардс, а если по его недосмотру ей уже удалось сбежать, ему можно прямо сейчас писать заявление об отставке.

— Вы знаете что-нибудь о ее матери?

— Я знаю, что Марджори была весьма низкого мнения и об отце, и о матери. По ее словам, любовью в семье и не пахло.

Пенроуз решил, что не нанесет делу никакого вреда, если расскажет Мэри Сайз об истории семьи Бейкер; правда, откуда он о ней узнал, Арчи объяснять не стал. Это сообщение Мэри явно поразило, и по выражению ее лица он понял, что она готова засыпать его вопросами, но благоразумие подсказало ей, что сейчас не самое удачное время удовлетворять личное любопытство. Под конец мисс Сайз сказала лишь одно:

— Я и не предполагала, что у вашего расследования и поисков мисс Тэй так много общего. Странно, что эти две тропы пересеклись.

— Действительно, странно. А может, кто-нибудь из вашего персонала или заключенных знает что-либо о связи семьи Бейкер и семьи Сэч?

— Не думаю… если только об этом не ходили слухи. Узнав о просьбе мисс Тэй, я стала старательно искать кого-нибудь, кто мог бы ей помочь, но, увы, никого не нашла. Об этом может знать Селия, но ведь, наверное, именно она вам все и рассказала?

Пенроуз кивнул.

— Вы можете поговорить здесь с кем угодно, но, боюсь, я тут ничем не могу вам помочь. Вы ведь считаете, что смерть Марджори связана с ее происхождением?

Пенроуз снова кивнул.

— Что ж, думаю, вы правы, но вот что я скажу: по-моему, Марджори, как и ее родители, не стала бы стремиться к тому, чтобы правда вышла наружу. К сожалению, слухи о такого рода позоре разлетаются мгновенно, и Марджори знала лучше, чем кто бы то ни было, как трудно отмежеваться от ошибок прошлого.

Пенроуз с ней согласился, но тут же подумал о том, что, поддавшись панике, Нора Эдвардс могла потерять всякую способность мыслить разумно.

— Для Марджори это было начало новой жизни, — заверила его мисс Сайз.

— У Мотли?

— Да, у Мотли. Как это ни парадоксально, но для меня важнее всего то, что случается с женщинами, когда они выходятиз тюрьмы. Мы стараемся сделать все возможное, чтобы женщины были готовы к жизни на свободе: даем им стипендии для занятий кулинарией, учим их ведению домашнего хозяйства и уходу за детьми, — но лучше всех нам помогают компании вроде той, что у Мотли.

Арчи улыбнулся.

— Вы знакомы с Леттис и Ронни?

— Они мои кузины, не иначе как в наказание за грехи.

— Ну да? Что ж, я рада, что в такое время у сестер есть человек, который может их поддержать. Как только после убийства Марджори я оправилась от шока, то сразу же подумала о них. Страшно представить, как такое можно пережить, — зверское убийство прямо у тебя под носом.

Мэри Сайз говорила о Леттис и Ронни так, словно те были приставлены к Марджори стражами ее благополучия, подумал Пенроуз. Хотя кто знает — может, она и права.

Тут Мэри, по сути, повторила то, что Арчи недавно услышал от Селии Бэннерман:

— Существование вышедших на свободу женщин теряет смысл, если у них нет стоящей работы, нет возможности содержать самих себя и найти собственный путь в мире, а для бывших заключенных это трудно, особенно для молодых. Хозяева не хотят брать их на работу, а когда берут, другие работники их травят, а полицейские вечно к ним придираются. Извините, я не хотела вас обидеть.

— Вы и не обидели. Я знаю, что такое случается.

— Раньше, пытаясь выйти из этого положения, мы бились головой об стену, а теперь сосредоточились на нескольких прогрессивных компаниях, которые искренне хотят делать добро, и все пошло по-другому: сразу после войны мы устроили на работу около ста пятидесяти бывших заключенных, а в этом году — уже двести пятьдесят. И все благодаря таким людям, как ваши кузины и Селия Бэннерман.

— А какое у вас мнение о клубе? Я никогда бы не подумал, что у вас найдется для него свободное время.

— Вы имеете в виду, для еще одного клаустрофобного женского заведения?

Пенроуз рассмеялся.

— На самом деле у меня, конечно, на это времени нет, хотя должна признаться, что порой так приятно сменить обстановку. К тому же там можно завести важные связи — поэтому я и участвую в их попечительском совете. Некоторые из наших медсестер — выпускницы связанного с клубом колледжа, а многие дамы из нашего Общества содействия заключенным — члены клуба. Цинично говоря, в «Клубе Каудрей» как нельзя лучше вербовать дам, у которых времени и денег хоть отбавляй, и Селия Бэннерман очень в этом способствует — она одна из наших, хоть и перешла в совсем иные сферы. Благотворители от таких комбинаций просто в восторге. К тому же еда там превосходная. — Мэри добродушно улыбнулась. — Хороший обед, скажу я вам, отличное противоядие от тюремного заключения.

— А вы обедали прошлым вечером в клубе?

— Какой очаровательный способ выяснить, есть ли у меня алиби! Нет, я была здесь. Я пришла сюда сразу после примерки — уладить кое-какие неприятности в больничном крыле. Когда кто-то из сотрудников болен, нет ни минуты покоя: все при деле, а в данном случае — при «утке». И мое присутствие здесь многие могут подтвердить.

— А у Марджори были какие-то дела в клубе, помимо подготовки к представлению?

— Насколько мне известно, нет, хотя вчера в обеденный перерыв я на нее там наткнулась: она что-то привезла. Похоже, Марджори чувствовала себя в клубе как рыба в воде. И этой дамочке Тимпсон всыпала по первое число.

— Да? Каким же образом?

— Ну, вы знаете женщин такого сорта: ужасные снобы и терпеть не могут, когда девушки вроде Марджори выходят в люди, — а Марджори явно получала удовольствие от того, что имела ничуть не меньше прав находиться в клубе, чем эта Тимпсон.

— Но никаких мстительных выпадов не было?

— О нет, Марджори вела себя несколько вызывающе, но я ее не виню. На самом деле я ее даже на это подвигла.

— Не знаю, известно вам это или нет, но некоторые члены совета получили довольно неприятные письма.

— Знаю. Я сама такое получила.

— Неужели? Но в списке, который нам дала мисс Бэннерман, вы не значитесь.

— А я о нем никому и не докладывала. Мне, на моей должности, приходит уйма писем — в основном доброжелательные и в основном подписанные, но не все. Как только оно пришло, я его порвала.