— Так, — сказал Артур и помолчал. — Ну, что ж, пусть Том об этом почитает. Я знаю только, что ведутся исследования, ведутся в университетах и в Национальных институтах здоровья. Что они делают, я не разбираюсь — я не биолог и не медик. Знаю только, что направление считается перспективным.

— Почему ж они не лечили Питера?

— Это — новое направление. Исследования еще не закончены.

«И сейчас еще не закончены», — подумала Лаура, и на глаза ей набежали слезы.

— Но они скоро закончат? — бодро спросил Тимми.

Артур умело уклонился от прямого ответа.

— Они надеются в скором времени закончить. И уж во всяком случае закончат вовремя для тебя.

— А пока, — сказала Лаура, — он должен строго соблюдать режим.

— Безусловно, — согласился Артур.

— А он не всегда соблюдает правила. Он должен соблюдать диету, не перегреваться, не переутомляться.

— Именно так, — подтвердил Артур.

— До чего ж некстати дикая жара, — пожаловалась Лаура. — Следовало бы его вывезти из города, а у меня дела, которые надо закончить с юристом. Бумаги…

Тимми было неприятно, что о нем говорят в его присутствии, словно он — маленький ребенок. Маргарет посмотрела на мужа; тот кивнул, и улыбка осветила его лицо.

— Если бы Лаура согласилась, и если бы Тимми согласился, — начала Маргарет.

— На что? — воскликнул Тимми.

— У нас есть коттедж на берегу озера, — сказала Маргарет. — Мы собирались туда на неделю, но отложили поездку в связи с вашим приглашением. Если ты захочешь, и если твоя мама согласится… Там свежий воздух, на десять градусов прохладнее, чем здесь.

Вмешалась Холли:

— Мы будем плавать под парусом, ловить рыбу. А в соседнем коттедже живут два славных парнишки твоего возраста.

Тимми выглядел заинтересованным. «Ему нужны перемены, нужно что-нибудь интересное», — подумала Лаура. Но ведь она едва знает этих людей. Она бессознательно бросила взгляд на Ральфа, и он ответил на незаданный вопрос:

— Мохаук — замечательное место. Белый песок на берегу, кругом горы, красота. Тимми понравится.

О, она помнила белый песчаный берег, солнце и ветер, жужжание пчел в цветущих кустах вокруг домика…

— Мне понравится! — воскликнул Тимми. — Мам, я хочу поехать!

— Хорошо, — уступила она и, повернувшись к Кроуфильдам, сказала: — Вы очень добры, не знаю, как вас благодарить!

— И не надо благодарить, нам это доставит удовольствие. Ну, что ж, нам пора возвращаться домой, упаковать вещи, и рано утром мы сможем ехать.

— Тогда и ты иди соберись, Тимми, — сказала Лаура. — Пара купальных трусиков, и свитер не забудь.

Когда он выбежал из комнаты, Маргарет сказала Лауре:

— Вы не должны за него беспокоиться. Мы знаем, как за ним ухаживать.

— Я это знаю.

Когда они уехали, Лаура подумала, как странно все сложилось. Они приехали к ней, чтобы побыть со своим сыном, а уедут, забрав с собой ее сына.

— Что случилось с Томом? — спросил Ральф. — Если не хотите, не рассказывайте.

— То же, что и раньше. Он сказал, что не хочет с ними встречаться. Хуже всего было, когда они приехали, и я должна была сказать им, что Тома нет. Я не знала, что будет, Маргарет расплачется или они оба разъярятся. Но они держались достойно.

— Плакать Маргарет будет дома.

— Мне так жаль их. Удивительно, что они захотели взять с собой Тимми.

— Для них Тимми — маленький Питер, они рады снова пережить его детство.

Ральф все еще стоял в дверях. «Он повернулся ко мне, чтобы вежливо попрощаться», — подумала она. Но он задумчиво посмотрел на нее и сказал:

— Когда я прихожу сюда, эти высокие старые деревья вокруг дома радуют мне душу, мне жаль, что я здесь не вырос. Когда я представляю себя в саду, в гамаке, с книгой в руках, моя комната кажется мне упаковочным ящиком.

— Хотите выйти в сад? — машинально пригласила она и сразу же в замешательстве вспомнила его заявление: «Я устраняюсь».

— Я бы с удовольствием.

Они прошли через дом на заднюю веранду и сели под деревом. День клонился к вечеру, и жара в тени казалась сносной. Тихо журчали фонтанчики для поливки лужаек, окаймленных флоксами, лилиями, астрами и космиями. Широкий цветочный бордюр переливался многоцветной радугой.

— Кто ухаживает за садом?

— Ухаживали Бэд и мальчики… — Лаура вспомнила, что Бэда нет, а Том… Часто ли он теперь будет жить дома? Предчувствие одиночества опахнуло Лауру словно холодный ветер, она закрыла глаза.

Когда она открыла их, Ральф глядел ей в лицо:

— Я просил сказать мне, если вам будет нужна помощь, — мягко произнес он. — А вы не просите помочь.

— Но ведь вы сказали, что устраняетесь, и я поняла, почему.

— Я говорил о Томе. Почему вы решили, что я говорю о вас?

Если бы она была слабая и плаксивая женщина, она не вызывала бы в нем такого желания помочь ей, не трогала так его сердце. Но с первой встречи он понял, что она — нежная и стойкая, как шелковистый бархат, прикрывающий стальную броню. И с первой же встречи он недоумевал, что связало ее с мужем, человеком, который стимулировал нравственную порчу собственного сына, — и радовался ей. И по такому человеку она скорбит, — он видит ее омраченное лицо и этот полутраур жаркого дня — длинную черную блузку и белую юбку. Или это — дань приличиям, а не выражение скорби? Может быть, она давно понимала, что такое ее муж, а обстоятельства его смерти еще больше прояснили картину? Тогда смерть мужа не должна была глубоко ранить ее, и если ей нравится другой человек… «Что произойдет между нами? Или ничего не будет?» — спрашивал он себя, стоя рядом с высокой стройной женщиной. Он был выше нее, и она удивленно подняла на него глаза, когда он настойчиво спросил:

— Чем я могу вам помочь? Скажите, почему вы не хотите сказать? Вы никогда не жалуетесь, держите все в себе.

Он увидел, как поднятые к нему глаза заволоклись слезами.

— Да, наверное так и есть. Я словно заперла себя на замок, но как я могу раскрыться? Все так смешалось… и все так изменилось… Смерть Бэда… Говорят, что он умер сразу…надеюсь, что он не страдал… сожалею о нем… Но я его не любила. Он был добр ко мне и любил наших мальчиков, но он не был честен со мною. И я не была честной, жила с ним, не любя. Я восстанавливала свою душу музыкой и любовью к сыновьям. Что теперь станет с моими сыновьями? — Она замолчала, отступила от него и вытерла слезы. — Вы, наверное, шокированы, что вдова в таких обстоятельствах делает подобные признания?

— Вот именно — в подобных обстоятельствах. Нет, я не шокирован. — Обняв рукой за плечи, он привлек ее к себе.

Объятие было нежным, это был порыв сострадания, а не любви, но у нее глухо застучало сердце. Если она не отпрянет… Она отпрянула. Да, это не только сострадание. Но разве возможно что-нибудь здесь и сейчас, когда на письменном столе лежит куча конвертов с траурной каймой и ненадписанными еще адресами… Когда мальчики еще так остро переживают потерю отца… Когда Ральф и Том стали злейшими врагами…

Он прочитал ее мысли. Отпустив ее, он прошептал:

— Настанет время, Лаура… Настанет время…

Вечернее небо уже стало темно-голубым; она проводила его до дверей; оба молчали. Он поцеловал ее в щеку и быстро пошел по дорожке.

Она пошла к дому.

Летняя ночь наполнилась стрекотанием насекомых, воздух был теплым, как щека ребенка. Лаура стояла у дверей дома, спокойная и задумчивая, глядя на заросли кустов у ограды, которые в сгущающейся темноте казались таинственным лесом.

В субботу ночью Том вскочил с постели и зажег свет. Три часа ночи. Уже воскресенье, в час дня явятся эти люди. Вся орава, как говорила тетя Лилиан. Вспомнив своих теток и их словечки, которые в детстве ему изрядно поднадоели, он вдруг затосковал по этим старым женщинам, настоящим американским леди. Они были бы на его стороне. Черт возьми, он удерет из дому.

Довольно с него, довольно! Конечно, он низко поступит с мамой, но он никогда не огорчал ее, и на первый раз она должна его простить. Да она и сама виновата перед ним. Он же видит, что между нею и Маккензи, этим ублюдком, который толкает его к Кроуфильдам, что-то есть. Есть, он это чувствует. Мама сама говорила, что у него, Тома, сверхъестественное чутье на чужие секреты.