— Я разговаривал с Маргарет и Артуром. Если они могут чем-то помочь… Извините, — тут же поправился он. — Не стоило мне об этом заговаривать. Сейчас не время.

— Не смущайтесь, Ральф, говорите.

— Нет, сейчас действительно не время. А, впрочем, скажу. Они беспокоятся за Тома. Из газет они узнали, что он был на месте происшествия и, естественно, задаются вопросом, правда ли это.

— Да, Том был там. Он поехал с Бэдом.

— Вот как, — протянул Маккензи.

— Передайте Кроуфильдам, что мне это не менее неприятно, чем им. Но во всем прочем с Томом все в порядке, пусть они не беспокоятся. А вот как раз и он.

— Я кладу трубку, Лаура. Вы знаете, как меня найти, если я вам понадоблюсь.

— Полагаю, это был Маккензи, — сказал Том.

Лаура повернулась, чтобы увидеть лицо сына — горькая складка губ, жесткий взгляд.

— Да, выражал соболезнование, впрочем, как и все остальные.

— Как и все остальные, — повторил Том и вышел.

Она вышла вслед за ним. Он сидел на своем обычном месте на ступеньках, упершись лбом в колени и обхватив голову руками. Рядом лежала нераскрытая книга. Лаура молча смотрела на него. Слишком глубокая печаль, словно пропитавшая воздух вокруг, слишком громкий треск цикад, слишком вялые и пыльные от жары листья на дубах мешали ей собраться с мыслями.

Том поднял голову.

— И кто только обо мне не беспокоится. Наверное, и Кроуфильды тоже.

— Да, они очень переживают за тебя, Том. Очень.

— У них нет на это права. Я им чужой и они мне чужие.

Она положила руку ему на плечо.

— Том, скажи, могу я хоть что-то для тебя сделать?

Он ответил так тихо, что она с трудом расслышала.

— Ничего. Ничего.

Она оставила его сидеть там. Ярость, сжигавшая его, исчерпала себя. В душе остался едкий пепел.

Этот Маккензи, доброжелатель, всюду сующий свой нос. Возможно, он заглядывается на маму. И те, другие, которые «очень переживают за тебя, Том». Ни за что. Никогда. Ему предстоит долгая борьба. Она может продлиться всю его жизнь, если только он не уедет и не затеряется где-нибудь на другом конце света. Бэда не стало, и теперь некому защитить и поддержать его. Мама не понимает, что он чувствует, а Тимми слишком мал, всего одиннадцать, да к тому же у него собственные проблемы, и какие!

Если бы Робби была здесь! Ему не пришлось бы долго объяснять, что случилось. Достаточно было бы изложить основные факты, и она сразу же все поняла бы и, обняв его, прижала бы к своему молодому горячему телу, твердому и одновременно упругому, как резина… и губы у нее такие мягкие, волосы гладкие, как шелк, рассыпаются по подушке, запах цветов и… Ах, если бы она была здесь!

Мрачные аккорды звучали с возвышения для органа, вспышки траурного багрового света озаряли церковь, когда солнце выходило из-за собиравшихся грозовых туч и его лучи проникали внутрь сквозь витражные стекла. «Обстановка как нельзя более подходящая для того, ради чего мы собрались здесь», — размышляла Лаура. На ней был черный льняной костюм, руки в перчатках сложены на коленях… Бэд, который все делал по правилам, одобрил бы темные костюмы и черные галстуки своих сыновей. Он бы остался доволен, увидев, сколько видных людей пришли проводить его в последний путь. Правда, Лаура не знала, пришли ли они из искренней симпатии или просто потому, что похороны были «событием» в общественной жизни города, но это и не имело значения.

Она все еще пребывала в каком-то странном оцепенении. У нее было чувство, будто она со стороны наблюдает за всем происходящим и на себя тоже смотрит со стороны. Она подняла глаза к окнам, за которыми теперь стало совсем темно. К тому времени, когда они попадут на кладбище, пойдет дождь. Взгляд ее переместился на гроб, стоявший прямо перед ней. Ее спросили, желает ли она «взглянуть последний раз» на усопшего, прежде чем гроб закроют, но доктор Фостер посоветовал ей не делать этого, скорее всего потому, что тело было сильно изуродовано. Вроде бы Том говорил что-то про лицо. И вот Бэд лежал, укрытый гвоздиками. Все для него кончилось: игры в мяч с Томом и Тимми, заседания в Торговой палате, дела фирмы «Райс и сын», зловещие ночные сходки в балахонах и колпаках. Лаура вздрогнула.

Доктор Фостер прочел замечательную проповедь. Обличая и осуждая, как того требовала справедливость, он отметил и заслуги покойного, как того требовала гуманность.

— Мы должны относиться с состраданием к любому человеку. Никто из нас не совершенен. Можно быть любящим отцом и уважаемым человеком и в то же время быть причастным к черным делам. Причин как внутреннего, так и внешнего порядка, толкающих человека ко злу, много и они сложны. Но мы собрались здесь не для того, чтобы анализировать поступки Омера Райса, а для того, чтобы помянуть его как друга, каким он был для всех нас, и помолиться за него и за того, кто лишил его жизни, и за всех нас.

Присутствовавшие слушали со склоненными головами; их тихое бормотание служило своеобразным аккомпанементом сочному голосу Фостера. Тимми и Том вытирали глаза. Орган заиграл последнее песнопение, и гроб понесли по проходу к выходу между вставшими в знак уважения мужчинами и женщинами. Следующей остановкой будет кладбище.

«Бэд всегда ненавидел похороны, — вспомнила Лаура. — Он боялся смерти, пожалуй, больше, чем большинство людей. Бедный Бэд».

Домой они возвращались под проливным дождем. Длинный черный лимузин не ехал, а полз. Лаура молча сидела рядом с сыновьями. «В конце концов, о чем сейчас говорить, — наверное в сотый раз подумала Лаура. — А может, наоборот, слишком о многом нужно было поговорить, так что было боязно начинать разговор».

— Маккензи был в церкви, — проговорил Том. — Я видел его в заднем ряду, когда мы выходили.

— Я его не видела. — Ему ни к чему было приходить в церковь, но он захотел прийти. Лаура была тронута. К горлу подступил комок, еще секунда и она прослезится. Она быстро добавила: — Это было очень любезно с его стороны.

— Я его ненавижу, — ответил Том.

Сложности. Слишком много сложностей. Дворник метался из стороны в сторону, не успевая справиться с дождевыми струями. Машина двигалась по городу к знакомому дому, ставшему теперь чужим и враждебным из-за обрушившихся на него сложных проблем. «Но почему? Почему я, почему мы?»

Самый главный вопрос заключался в том, как ей жить дальше. В первые дни после похорон Лаура усаживалась поочередно то за свой письменный стол, то за стол Бэда и бесцельно перебирала бумаги: банковские счета, письма с выражением соболезнований, копии лабораторных анализов, доказывающих, что Том был Кроуфильдом.

В один из таких дней дикая мысль пришла ей в голову, заставив подпрыгнуть на стуле так, словно над ухом у нее прозвучал выстрел. Им надо уехать. Уехать подальше от Кроуфильдов и от ку-клукс-клана. Тогда она и мальчики смогут вернуться к своей прежней мирной жизни. Закрыв глаза, Лаура крутанула большой глобус и вытянула палец. Должно быть, какая-то сила повернула глобус так, что палец ее ткнул в Патагонию — обширную пустынную область, расположенную в самой южной части Южной Америки, той части, мимо которой проходит путь к Южному полюсу.

— Что ж, все сходится, — вслух сказала Лаура. — Чего еще можно было ожидать при нашем везении в течение всего этого ужасного года?

В этот момент зазвонил телефон. Это была секретарша Бэда миссис Фаллон. Объяснив, что только крайняя необходимость заставляет ее беспокоить Лауру в такое время, она перешла к цели своего звонка.

— Никто не занимается делами фирмы, миссис Райс. Не поступает никаких распоряжений. Пять человек не вышли сегодня утром на работу, сославшись на болезнь. Конечно, это только предлог. Уверена, что в конце недели они явятся за зарплатой. — Миссис Фаллон, женщина очень ответственная, была сильно обеспокоена. — Этот крупный проект братьев Зальцберг, строительство кооперативных домов вдоль шоссе девять, знаете?