Он положил в сумку свои лучшие брюки в обтяжку и красивую рубашку. Сегодня вечером он с Робби пойдет в ресторан. Он сложил пачечку банкнот, сунул их в карман и задернул молнию. Потушил свет и хотел выйти, но вспомнил про белого медведя. Взяв его под мышку, он тихо спустился по лестнице, прислушиваясь, но из спален мамы и Тимми не донеслось ни звука.

Он взял в гараже машину Бэда. Бедный Бэд…

Ключ от дома у него был, и, открыв дверь, он поднялся по лестнице, нашел комнату и постучал.

— Кто там? — послышался сонный голос.

— Белый медведь! — прорычал он. Она открыла дверь, и он бросил в нее мишкой. Она засмеялась, потом брызнули слезы радости, и они вместе упали на кровать. Он ласкал ее щеки и перебирал волосы, кровь звенела у него в ушах. Ее руки обвились вокруг его шеи.

— Боже, как мне тебя не хватало! Боже, как я тебя люблю. Томми, мы сто лет были в разлуке!

Ее гибкие пальцы расстегивали пуговицы, тянули, сдергивали одежду, и вскоре они уже ласкали обнаженное тело, — и Том, и она лежали голые на одеяле. Сначала он словно со стороны видел, как сплетаются тела, руки, ноги, прежде чем погрузиться во тьму, — опустив веки, он неистово прижался к ее губам. Он открыл глаза и, увидев влажный блеск ее глаз, прижался к ее груди и провалился в сладкую черную тьму.

Весь день они провели в кровати: спали, занимались любовью и снова спали. Вечером они проснулись отдохнувшие, бодрые и счастливые — и умирающие от голода. Из комнаты выходить не стали, сварили кофе и поели пончиков.

— Чему ты улыбаешься? — потягиваясь, спросила Робби.

— Тому, что ты у меня такая красивая, прелестная, да еще и умница. Я счастлив.

— Сколько времени ты у меня останешься?

— Еще ночь, потом пойду к себе, распакую вещи. Запишусь на лекции и семинары.

— Нам предстоит важная работа в этом году. — Робби вдруг заговорила серьезно. — Будем помогать на выборах Джиму Джонсону. Он к нам обоим хорошо относится. Это очень, очень важно!

— Я согласен, — сказал Том.

Озабоченный взгляд Робби смягчился, она посмотрела на Тома сочувственно и сказала:

— Я не хочу омрачать наш день, но позволь мне сказать, как я за тебя переживала. Тимми так серьезно болел, а потом — ужасная смерть твоего папы. Это ужасно, ужасно! Виновника стоит сжечь живьем. Без суда и следствия, просто сжечь живьем.

Том мрачно кивнул.

— И я хочу тебе сказать, что тоже многое пережила, но выкарабкалась, так что ты не падай духом. Все проходит. У меня был разлад в семье, и брат сел на иглу, я просто с ума сходила. А потом справилась. И ты придешь в себя, хотя теперь тебе трудно поверить в это.

Он собрался с духом и с трудом выговорил:

— Робби, я должен тебе что-то сказать.

Она не расслышала:

— Правда, чудесная комната? — спросила она его в третий или четвертый раз.

Он понял, как много значит для нее этот только что обретенный приют, она ведь жила в бедности, и вот впервые — своя, по своему вкусу убранная комната.

— Робби, сколько ты платишь за комнату? Я ведь тоже ее жилец и буду платить свою долю.

— Я согласна, но твои средства позволяют? Ведь положение твоей семьи, наверное, изменилось.

— Нет, я могу платить и буду.

— Ты такой добрый, Том. И подарки делаешь чудесные. Медведя я назову Том Младший. У-у, какие у него сладостр-растные глаза!

— О, Робби! Я хотел бы всегда быть здесь с тобой, в этой комнате! — воскликнул он.

Что-то в его интонации напугало ее, она уронила медведя и уставилась на Тома.

— Что с тобой? Что с тобой? — встревоженно спрашивала она.

— Я в отчаянии, — сказал он. — У меня большие проблемы.

— Расскажи мне. Я тебе помогу. Его ладони вспотели, губы пересохли.

— Ты, наверное, слышала, что иногда в больнице могут перепутать новорожденных и ребенок попадает не в ту семью?

— Да, я читала о таком случае в газете, а может быть в журнале.

Ему показалось, что какой-то комок подступил к горлу, он выпил воды.

— Ну, — пробормотал он, — не знаю как сказать.

— Что такое? — Глаза Робби округлились, она тревожно спросила:

— Так это с тобой случилось? Ты был подменен?

Он опустил лицо в ладони.

— Да.

Последовало долгое молчание. Когда он поднял голову, она плакала.

— Бедный мой мальчик… Бедный мальчик… Не говори больше об этом… Потом, когда сможешь…

Она прижалась к нему щекой, он почувствовал, как дрожат ее мокрые ресницы, почувствовал ее сострадание и понял, что может ей все рассказать. Всю эту немыслимую историю…

— Подумай, какая ирония судьбы — вестником был Ральф Маккензи. Именно он! — окончил Том свою повесть, которой она внимала, не шевельнувшись, не сводя с него взгляда, словно зачарованная.

— Да, — кивнула Робби. — Этот тип создан для роли недоброго вестника. Но, Бог Всемогущий, какая судьба! Прожить девятнадцать лет и вот однажды обнаружить, что занимаешь в мире чужое место! — Она сжала пальцы в кулачок, так что даже побелели суставы. — Не могу себе представить, что ты почувствовал. Не могу представить себя на твоем месте.

— Самое странное, — я не чувствую, что был не на своем месте…

— Скажи, как это приняли твои… родители? Отец? Наверное, такое известие может свести с ума!

— Мама, конечно, была потрясена, но она стойкая. Скрывала от меня слезы, пыталась успокоить. Ты маму не знаешь, но можешь себе представить, как себя ведут подобные женщины. Ими восхищаешься, и в то же время их спокойствие и выдержка могут свести с ума.

— А отец?

— Ну, это другой характер. Реакция была патетическая. Он отказывался признать это. Последние слова, которые я от него услышал:

— Это — коварный обман, Том! Они тебя хотят одурачить, не верь им!

Робби наморщила лоб:

— А что, если он был прав?

— Как бы я этого хотел! — вздохнул Том. — Нет, исключено. Проделаны все анализы крови, исследование ДНК… И какое-то новейшее обследование, знаешь, которым установили, что сожженные кости принадлежат русскому царю и его семье. И есть результаты всех анализов, сделанных парню, который умер от той же болезни, что у нашего Тимми. Ну, парень моего возраста, которого они, те родители, считали своим сыном. Значит, это он был братом Тимми, а я — нет. Отец, конечно, на самом-то деле не обманывался. Просто не мог примириться.

— Думаешь, потом он примирился бы?

— Как знать? Да нет, конечно, вынужден был бы примириться.

— А ты — примирился, Том? Ну, насколько возможно с этим примириться. Я хочу сказать — самый страшный шок уже позади?

Он нагнулся и отбросил волосы, закрывшие ее нежное лицо, искаженное волнением.

— Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.

— Том, мой Том, как же ты страдал!

— И это еще не все. — Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. — Эти люди хотят, чтобы я их признал — ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.

— А ты не хочешь?

— Нет. Но не знаю, как этого избежать. Все убеждают меня, даже мама. Я должен был сегодня встретиться с ними, они придут к нам. Поэтому я сбежал из дому. Посоветуй мне, что делать. Бог мой, как я нуждаюсь в твоем совете.

— Кто они такие?

— «Мелкая сошка», как они сами себя называют. Знаешь магазинчик на окраине, ну, там мы с тобой сидели поблизости.

— Знаю. Кроуфильдов. Я купила у них занавески для этой комнаты и ночную рубашку с черными кружевами. Они оба служат в этом магазине, или только муж служит?

— Они — владельцы.

— Владельцы лавки Кроуфильдов? Это — их фамилия?

— Да, они унаследовали магазин. Кажется, дед создал дело.

Робби была озадачена.

— Но ведь они же евреи. Все это знают. Они не могут быть твоими…

— Могут. Такое уж мое везенье, Робби.

— Но я не верю, — сказала она, ошеломленно глядя на него. — Не могу поверить…