Что-то происходило с ней. Что-то в ней коренным образом менялось.
Достигнув кульминации, Бэд, как обычно, повернулся к ней спиной и тут же заснул. Лаура лежала, уставясь в потолок. Летняя ночь была светлой, так что в комнате было не совсем темно, и она даже могла различить стык стены с потолком, вдоль которого шли лепные гирлянды из листьев. Широкое сильное плечо Бэда высовывалось из-под одеяла, напоминая тюленью спину. Он дышал тихо, обладая счастливой способностью никогда не храпеть. От его чистой теплой кожи исходил слабый запах хорошего мыла.
Жаль, что внезапно он стал ей безразличен. Она перестала испытывать к нему какие бы то ни было чувства. Даже ее гнев умер.
Было уже далеко за полночь и тихие шаги Тома давно прошуршали по накрытой ковром лестнице, когда Лаура встала и спустилась вниз. Дом, который она всегда любила, сейчас угнетал ее, и она вышла наружу. Темные верхушки деревьев образовывали причудливый узор на фоне светлого неба. Она села на влажную от росы траву в середине лужайки и обхватила руками колени. В голове не было ни одной мысли, и в душе была пустота и чувство одиночества. Легкий ветерок печально прошелестел в листве, отчего чувство одиночества почему-то усилилось. За живой изгородью, достигшей уже футов двадцать в высоту, виднелись трубы старого дома Элкотов, но Лаура чувствовала себя одиноким странником, стоящим на вершине горы, путником, заблудившимся в лесу или пустыне, путешественником, брошенным в океане.
Закрыв лицо руками, она заплакала. Глухие рыдания вырывались из груди, теплые слезы текли по пальцам. Она и не думала вытирать их, не пыталась сдерживать рыдания.
Две недели назад, когда она долгими часами ходила по больничным коридорам, пропахшим антисептиками, присаживалась ненадолго, а потом снова начинала мерять их шагами, у нее было куда больше причин для слез. Но тогда она сдерживала слезы. Почему же сейчас она дала им волю? Спустя некоторое время, однако, она перестала плакать, испытав облегчение и стыд.
— Подобному поведению нет оправданий, — твердо сказала она самой себе. — Поднимайся, Лаура, принимайся за дело. Видит Бог, забот у тебя предостаточно.
Утром у нее было много дел в центре: нужно было зайти в банк, к зубному врачу, в магазин — обменять свитер Тома. Занимаясь всем этим, она в конце концов оказалась неподалеку от отеля «Феникс», за углом которого находилась штаб-квартира Ральфа. Она обещала Ральфу и самой себе, что как только Тимми выпишут из больницы, она вновь будет помогать Маккензи в проведении предвыборной кампании. Решив, что сейчас самый подходящий момент выполнить это обещание, Лаура завернула за угол с сознанием, что собирается заняться благим делом. Сейчас в ней невозможно было узнать женщину, рыдавшую на лужайке прошлой ночью.
Маккензи арендовал помещение магазина. Через широкие окна было видно, что внутри кипит бурная деятельность. Она остановилась перед окном, сама не зная, почему это сделала. Потом ей пришло в голову, что Ральф, если он там, может подумать, будто она пришла повидаться с ним. Но это же было нелепо. Разве они не договаривались, что она ему поможет? Просто ей было присуще чувство гражданского долга. Десятки других женщин в городе точно так же помогают кандидатам, за которых они собираются голосовать. Маккензи был прекрасным человеком, очень обаятельным человеком. Он, не жалея, сил пытался помочь своим друзьям Кроуфильдам. Столкнувшись в результате этих попыток с Томом, он относился к нему с неизменной добротой. Вот собственно и все.
Да, если не считать того, что Маккензи восхищался матерью Тома, что его тянуло к ней. Ну и что из этого? Слава Богу, она была достаточно интересной женщиной, ею можно было восхищаться. Что из этого?
«Ты ведешь себя как школьница», — поругала она саму себя, осознав, что уже несколько минут стоит у двери. Вдруг кто-то видел, как она стоит здесь, словно не знает, как поступить? Вдруг Ральф подъедет сейчас и увидит ее? Вдруг он и в самом деле находится внутри и наблюдает за ней, удивляясь, что это с ней такое?
Она быстро пошла прочь. Сжимая в руках свитер Тома, она почти бежала, едва не упав по дороге, споткнувшись на своих высоких каблуках. Ее чувства вели себя как-то странно. «Не играй с огнем, обязательно обожжешься», — предупреждала ее тетя Сесилия. И это было правдой. Достаточно почитать газеты или посмотреть телевизор, чтобы узнать, как часто люди обжигаются. Держись подальше от этой предвыборной кампании, подальше от Ральфа Маккензи…
Напротив стоянки для машин тянулся ряд магазинов, среди которых был и магазин грампластинок, откуда доносились пронзительные голоса и ритмичный грохот музыки тинэйджеров. Лаура вспомнила, что обещала Тимми купить новые записи. Она вошла в магазин, выбрала то, что ей было нужно, и направилась было к выходу, но потом вернулась и спросила, есть ли у них записи испанской гитары.
— Кто вас интересует? Сеговия? Брим? У нас есть по нескольку пластинок с записями каждого из них, и мы можем заказать любую пластинку, какая вам нужна, если у нас ее нет. Вы ищете что-то конкретное?
— Нет, я плохо разбираюсь в гитаре.
— Зато у вас, наверное, богатейшая в стране коллекция пластинок с фортепьянной музыкой. — Продавец улыбнулся. — Уж не думаете ли вы заняться гитарой вместо рояля?
Лаура улыбнулась в ответ, подумав: «Странно, люди всегда стремятся вставить в любой разговор какую-нибудь милую, шутливую, ничего не значащую реплику. Всем это свойственно».
— Вряд ли. Просто я на днях разговаривала с одним знакомым, и после этого разговора у меня появилось желание послушать гитару.
И это не было ложью. Недавно она услышала по радио в машине концерт для флейты и сразу же пошла и купила пластинку с записью Джеймса Гэлвея. На этот раз захотелось послушать гитару, только и всего.
Вернувшись домой, она поставила пластинку: Сеговия исполнял «Гранаду» и «Севилью». В комнате было прохладно. Солнце к этому времени перекочевало в другую часть неба, откуда солнечные лучи не могли проникнуть в комнату через крону росшего у дома платана. В этой прохладе звучала музыка. Звуки танцевали и пели; они рождали представление о ручейке, журчащем в мавританском саду, пышных, развевающихся юбках, кастаньетах, влюбленном, изливающем свои чувства в серенаде.
«Это как огонь в крови» — сказал он.
Да, так оно и было. Лаура откинулась в кресле и закрыла глаза.
Хлопнула задняя дверь. Вошел Бэд, вытирая вспотевший лоб.
— Ну и жарища! А это что за какофония, черт возьми? Ее на ступеньках было слышно.
— Мне нравится, — ответила она и, встав, нажала кнопку «стоп».
— Не нужно было этого делать. Разве я попросил выключить пластинку? Если тебе нравится, слушай на здоровье. Мне она может и не нравиться, но ты тоже как-никак живешь в этом доме.
Она тут же устыдилась.
— Да, Бог с ней. Не так это и важно. Где Том?
— Сейчас придет. Дел сегодня было по горло, какой-то сумасшедший дом. И не подумаешь — в такую-то жару. Том трудился как вол. Я ему сказал, что был бы рад заиметь еще парочку таких работников. Как Тимми?
— Неплохо. Читал, потом пришли его друзья и они играли в настольные игры. Он почти не кашлял. Я соберу на стол, пока ты будешь принимать душ.
Зазвонил телефон. Лаура подняла трубку аппарата, стоявшего на кухне. Голос, ставший знакомым, произнес ее имя.
— Лаура? Надеюсь, Тимми стало лучше?
— Да, спасибо. Маргарет?
— Ох, простите. Я нервничаю, поэтому и не назвалась сразу. Да, это Маргарет. Маргарет Кроуфильд.
Лауре показалось, что сердце у нее упало в буквальном смысле этого слова, опустилось куда-то к животу. Этот голос был подобен присутствию живого человека в ее кухне, он напоминал, что он теперь является частью этого дома и этой семьи, что он никогда и никуда не исчезнет. Господи, если бы эти люди уехали куда-нибудь.
Но голос был умоляющим, он дрожал.
— Я не вовремя? Я вас оторвала от чего-то?
— Нет, нет, ничего. Признательна вам за ваше беспокойство о Тимми.
