— Мы знаем, что в этот раз было совсем плохо. Ральфу не нужно было объяснять нам, что случилось. Нам это знакомо.
— Да, — слабым голосом ответила Лаура. «Мой второй сын. Питер Кроуфильд, мой второй сын».
— Ральф сказал, что он звонил несколько раз, разговаривал с Томом. Как вы думаете… Сказать по правде, я надеялась, что Том снимет трубку. Как вы думаете… Вы не попросите его поговорить со мной? Он дома?
Лауре не нужно было спрашивать. Она и так знала, что Том не будет разговаривать с Маргарет. Проще было бы сказать, что его нет, но она не могла этого сделать.
— Я позову его, — сказала она.
Маргарет, видимо, уловила нерешительность в ее голосе и принялась торопливо объяснять:
— Мы послали ему книгу по астрономии. Артур подумал, что это могло бы стать темой для разговора. Я не знаю…
Лаура, думая про себя, что Маргарет так же близка к слезам, как и она сама, быстро проговорила:
— Не кладите трубку. Я попробую найти его. Том с Бэдом были в библиотеке. Оба стояли рядом с телефоном.
— Не трудись спрашивать, — сразу же заявил Бэд. — Я знаю, кто это. Я снял трубку одновременно с тобой.
Поджатые губы Тома и его поза — он стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, — выражали упрямство.
«Если бы эта женщина отступилась», — снова подумала Лаура. Однако вслух она умоляюще сказала:
— Пожалуйста. Всего несколько слов, Том. Ты не можешь вечно избегать ее. Кому-то нужно уступить.
— Пусть она и уступает, — ответил вместо Тома Бэд. — Какая же она настырная. Типичная для евреев черта. Они никогда ни от чего не отступятся.
— Поставь себя на ее место, Бэд. Имей жалость!
— Жалость! К кому? К паре мошенников, которые вторглись в нашу жизнь, заморочив нам голову своей ловко придуманной историей, и хочет отнять у нас Тома? Если бы убийство не каралось законом, я знаю, что бы я сделал. Взял бы пистолет и… и… — Бэд замолчал, прокричав последние слова во всю мощь своего голоса.
Лаура возмущенно предупредила:
— Что ты орешь. Она может услышать. Закрой дверь, Тимми.
Мальчик, услышав шум, прибежал из своей комнаты и теперь потребовал, чтобы ему объяснили, в чем дело.
— Это те люди, — ответил Том. — Она хочет поговорить со мной, а я не хочу. Мама тоже хочет, чтобы я поговорил с ней, но я все равно не буду. Мне очень жаль, ма, но я не могу. Тебе не понять. Я не могу.
Лаура положила руку на плечо сына и, подняв голову, — какой же он все-таки высокий — посмотрела ему в лицо — сердитое, испуганное и печальное лицо.
— Том, дорогой, я все прекрасно понимаю, гораздо больше, чем ты думаешь. Это же касается нас всех, мы должны понимать друг друга.
— Нас всех это не касается, — заорал Бэд. — Меня это не касается. Послушай, Лаура, если ты хочешь быть втянутой в эту историю и позволять этим мошенникам дурачить тебя, это твое дело. Но избавь меня от всего этого и Тома тоже.
Она повернулась к мужу. Упрямый, тупой… Впрочем, тупым Бэд не был. Он был ослеплен ненавистью. Если бы Кроуфильды были методистами, он вел бы себя по-другому. Конечно, он и тогда сопротивлялся бы и был убит горем, как и она сама, но он не пребывал бы в состоянии неконтролируемой ярости. В этом она была уверена.
Она спокойно сказала:
— Бэд, когда же, наконец, ты посмотришь правде в лицо? Эта женщина родила Тома. Она…
— Черт возьми, Лаура. Я сыт по горло этими выдумками. Выдумками! До сих пор я терпеливо относился к твоим сентиментальным слезам, учитывал несходство наших характеров — ты мягкая, а я практичный человек, готовый сражаться с кем угодно, чтобы защитить тебя, обеспечить тебе возможность без помех растить детей и давать свои уроки музыки. И…
Внезапно Тимми зажал пальцами уши.
— Мне это надоело, — закричал он. — Все без конца спорят друг с другом. Мы никогда не спорили, пока не появились эти Кро… Кро…, как их там зовут, и все не испортили. Я ненавижу их. Пусть бы они умерли.
На другом конце провода все еще ждала Маргарет. Все бесполезно. Надо сказать ей. Лаура пошла на кухню.
— Извините, Маргарет. Он не хочет брать трубку. Я пыталась уговорить его, я сделала все, что могла. Но я не знаю, как его убедить. Ему девятнадцать. Он волен поступать как хочет.
И в мыслях и в чувствах у нее царила неразбериха: негодование на судьбу, угрожавшую разрушить жизнь невинным людям, отчаяние, рожденное сознанием того, что Том страдает, и его неуступчивостью, мешались с болью, вызванной мыслями об умершем Питере, сыне, которого она никогда не знала, Питере Кроуфильде, произносящем речь в день бар-мицвы, похороненным под звездой Давида, и с пронзительной жалостью к Маргарет и с желанием, чтобы Маргарет уехала вдруг в Австралию и исчезла из их жизни.
— Я не знаю, как его убедить, — повторила она. — Что с нами со всеми станет? — И почти резко добавила: — Вы должны понять, что это бесполезно. Нам всем стало бы легче, если бы вы оставили Тома в покое.
Последовало недолгое молчание. Затем из трубки раздался убитый голос:
— Может, я напишу ему письмо. Звонить я больше не буду. Я слышала… мне было слышно… я не хочу осложнять вам жизнь.
Связь прервалась. Несколько минут Лаура сидела не двигаясь, пытаясь привести мысли в порядок. Она размышляла, какие неожиданные повороты делает порой жизнь. Несколько дней назад, когда они трое стояли у кровати Тимми, ничто в мире не имело для них значения кроме вопроса, выживет он или нет, а теперь, когда судьба, слава Богу, вернула им их дорогого мальчика, все другие проблемы вновь всплыли на поверхность в том же виде, что и раньше.
В последующие два дня ничего не происходило. Но ничто не стоит на месте, понимала Лаура. Что-то менялось, медленно, подспудно. К лучшему или к худшему. Время покажет, как. Надо только подождать.
Тимми, для которого многие занятия оставались пока под запретом, болтался без дела по дому и ныл, что было на него непохоже. Он боялся, что Тому придется уехать от них, будто ненавистные Кроуфильды с помощью какого-нибудь злого заклятия заставят его сделать это. Напрасно Лаура пыталась разубедить его. В конце концов она сдалась, не имея больше сил что-то доказывать и объяснять.
Потом пришло письмо от Маргарет Кроуфильд. Это было длинное, написанное от руки письмо, но Том даже не дочитал его до конца.
— Это жестоко, Том, — упрекнула Лаура сына, когда он бросил письмо в мусорную корзинку. — Ты мог бы, по крайней мере, прочитать, что она пишет.
Том покраснел и молча отвернулся. За него ответил Бэд.
— Мы с Томом обсуждали все это дело по дороге на работу и решили, что ты, Лаура, должна оставить его в покое. И эти мерзавцы должны оставить его в покое, будь они прокляты.
После этих слов отвернулась Лаура.
Старый солнечный дом погрузился в уныние, словно какая-то тяжесть легла на его крышу, так же как и на плечи Лауры, словно в нем теперь всегда присутствовало ощущение холодной темной безжизненной зимы. «Если бы я могла поговорить с кем-нибудь», — думала Лаура. Может, будь тетушки дома, она пошла бы к ним, но они были на другом конце света. О друзьях, а у Лауры было много друзей, нечего было и думать. Никто из них никогда не должен узнать о семейных неприятностях Райсов. Так захотели Бэд с Томом. Никогда.
Оставался единственный человек, с кем она могла бы поговорить — Ральф Маккензи. Лаура надеялась и ждала, что он позвонит, но когда этого не случилось, она, как ни парадоксально, испытала облегчение. Жизнь и без того слишком осложнилась.
Какая-то новая злость на Бэда, не похожая ни на одно из чувств, которые она испытывала при их ссорах прежде, родилась в душе Лауры. В ее смятенном сознании проносились подчас мысли о жизни без него, и от этих мыслей ей делалось нехорошо. Ведь несмотря на свое теперешнее поведение он всегда хорошо относился к ней. И мальчики очень его любили. Правда, он никогда не знал ее по-настоящему, но, возможно, она и сама себя не знала, по крайней мере, до недавнего времени. Одно она знала наверняка (осознание этого впервые пришло к ней в тот день, когда Тимми выписали из больницы): в ней происходят глубокие внутренние перемены.
