От Маргарет и Артура собственному сыну. Книга, окруженная смятой бумагой, выглядела как некий символ печали, наводя на мысль о чем-то отвергнутом, мертворожденном. Впрочем, восприятие человеком окружающих предметов зависит от его настроения.

— До чего же наглые люди, — заметил Бэд. — Они что же, считают, что могут купить привязанность Тома? Если моему сыну нужна книга, я и сам в состоянии ее купить.

И взяв книгу, он как бы случайно выронил ее. От падения переплет порвался.

— О, — воскликнула Лаура, — ты испортил ее. Ты настоящий вандал. Как ты мог это сделать?

— А почему нет? Тому она не нужна. Выброси ее или отдай кому-нибудь. Я куплю ему другую, если он захочет.

Лаура ничего не сказала. Ее переполнял гнев. Но сейчас было не время давать выход гневу. Нужно было поскорее поужинать и ехать в больницу. Ужинали они в молчании.

С каждым днем, с каждым часом Тимми возвращался к жизни. К середине второй недели в больнице он стал вставать и выходить в холл. Правда, передвигался он пока очень медленно и внутривенный катетер ему еще не вынули. Но уже через несколько дней катетер сняли и Тимми в целях тренировки ног разрешили доходить до солярия в дальнем конце холла. Наконец он начал капризничать, что было верным признаком выздоровления.

— Здесь скучно, — пожаловался он. — Мне надоело здесь. Я так давно не видел никого из ребят и я беспокоюсь за Графа.

Доктор О'Тул подмигнул родителям.

— Я хочу, чтобы ты еще несколько дней побыл под нашим наблюдением. Твои приятели обрадуются ничуть не меньше, если увидят тебя в следующий понедельник, а не сегодня.

— Но я же еще беспокоюсь за Графа.

— Кто это?

— Моя собака.

О'Тул снова подмигнул.

— Уверен, твои родители хорошо о нем заботятся. Тебя с братом они воспитали очень хорошо.

— За Графом смотрит Том, — объяснила Лаура. — Он выгуливает его каждый день, Тимми, и вообще делает для него все необходимое.

Сейчас, когда Тимми был болен, она совсем забыла, что ему уже одиннадцать. Он казался ей малышом и Лаура разговаривала с ним соответственно.

— Выпишешься из больницы, — предупредил Тимми доктор О'Тул, — скажешь ребятам и Графу, чтобы всю первую неделю они сидели с тобой у дома, просто сидели и не втягивали тебя ни в какие игры. Через неделю сможешь совершать короткие прогулки ранним утром или вечером, когда прохладно. Я не хочу больше видеть тебя в этой больнице, мистер Тимоти Райс, ясно? — с напускной строгостью закончил он.

Лаура улыбнулась, показывая, что поддерживает эту игру. Все они знали, что пройдет какое-то время и Тимми наверняка снова попадет в больницу. Точно так же снова и снова оказывался в больнице его брат Питер Кроуфильд.

В комнате Тимми на столике у кровати так же, как и раньше, стояли пузырьки с лекарствами, стакан и графин с водой. В дальнем углу комнаты у окна лежал баллон с кислородом. Ничто не изменилось. И все же пройдет немало времени, прежде чем все вернется в обычную колею, восстановится прежний распорядок.

«Мы вернулись из далекого опасного путешествия, — размышляла Лаура. — Солдат, прошедший через жестокости и ужасы войны, должно быть, испытывает сходные чувства». Все они продолжали находиться в состоянии напряжения. Об этом свидетельствовали внезапные взрывы смеха, вызванные какой-нибудь фразой, в которой не было ничего особенно смешного, быстрые взгляды, которыми они обменивались за спиной Тимми, невысказанные вопросы, читавшиеся на лицах каждого из них — Лауры, Бэда, Тома.

Тимми, стремившийся поскорее выписаться из больницы, в первые дни дома быстро уставал и часто чувствовал слабость. Почти все время он полулежал в одном из стоявших у дома кресел, перемещаясь то в тень, то на солнце. Он читал, дремал, слушал свой транзисторный приемник, разговаривал с Графом, который, побегав немного за белкой, неизменно возвращался на свое место у ног Тимми.

К концу недели стало попрохладнее, и Тимми совершил свою первую прогулку. Судя по всему, прогулка его измотала. Он, правда, ни на что не жаловался, но спать отправился без долгих уговоров. Остальные не находили себе места, слыша доносившиеся из его комнаты приступы кашля.

— Может, мне не стоит уходить сегодня? — забеспокоился Том. — А вдруг понадобится моя помощь?

— Нет, нет, иди, — ответила Лаура. — В случае чего, мы позвоним Эдди, но, думаю, ничего не случится. Иди.

— Мальчик — прямо герой, — сказал Бэд, когда дверь за Томом закрылась. — Ты отдаешь себе отчет в том, что с той самой минуты, как Тимми привезли в больницу и вплоть до сегодняшнего дня он преданно заботился о брате?

— Конечно, отдаю.

««А ты отдаешь себе отчет в том, какой душевный разлад он сейчас испытывает», — хотела она спросить, но не спросила.

— Характер, — заметил Бэд. — Происхождение. У него прекрасная наследственность и с твоей стороны, и с моей. Здоровый закаленный материал.

Лаура подавила готовый вырваться тяжелый вздох.

— У Эдди, наверное, будут и девушки, — бодро продолжал Бэд. — Возможно, Том завел себе девушку где-то по соседству. Надеюсь, что это так. Пора. Девятнадцать лет. Я еще не настолько стар, чтобы не помнить, как чувствуешь себя в девятнадцать лет. Та, на фотографии у него на столе, совсем не дурна, — он усмехнулся. — Ты обратила внимание?

— Да.

Одна из девушек, которые пишут ядовитый вздор в этой газете. Фотография стоит там уже целый год, так что похоже это серьезно. Она и сама была не слишком стара и помнила, что значит быть девятнадцатилетней… На этот раз она все-таки вздохнула.

— Ты устала, — ласково сказал Бэд. — Я тоже. Так сразу не оправишься от того, что нам пришлось пережить. Пойдем в спальню.

Тимми, услышавший, как они поднимались по лестнице, прокричал им из своей комнаты:

— Спокойной ночи, мам, спокойной ночи, пап.

Голос его звучал гнусаво, что тоже было одним из следствий заболевания. Как же хорошо они изучили все возможные оттенки и тональности и его голоса и его кашля. Сколько ночей провели они между сном и бодрствованием, вслушиваясь в этот кашель, пытаясь определить длительность и силу приступов и спрашивая себя и друг друга, то ли это один из его обычных хронических приступов, то ли признак очередного кризисного обострения.

Они лежали, вытянувшись, рядом друг с другом и напряженно слушали, пока кашель наконец не затих и дом не погрузился в тишину.

— Кажется, все в порядке, — проговорил Бэд. — Он заснул. Бедняга. Одному Богу известно, что ждет его в ближайшие годы. Годы, когда мальчику положено играть в мяч и бегать за девочками. Бедняга.

Лауре были не в новинку эти причитания. Бэд не видел для Тимми будущего. Душа его была полна трагической безнадежности, и любые, несущие проблеск надежды слова, сказанные Лаурой, не находили у мужа отклика. Поняв это, она перестала говорить Бэду такие слова. Вот и сейчас, когда он обнял ее, Лаура ничего не сказала, а просто ждала того, что, как она знала, последует за этим объятием.

Секс может быть утешением. Одни, попав в беду, утрачивают вкус к сексуальной близости, другие, наоборот, черпают в ней отдохновение и успокоение для души. «Это зависит, — подумала Лаура, — от характера человека, от его настроения, от его гормональных особенностей, наконец. И от партнера».

Сейчас Бэд хотел ее. Он не был слишком изобретательным любовником, его любовный почерк всегда был одним и тем же — это было удовлетворение закономерной для нормального здорового мужчины сексуальной потребности. Он находил это удовлетворение с Лаурой, потому что любил ее. Сама Лаура, будучи нормальной здоровой женщиной, тоже получала удовлетворение. Ну, а кроме того, она не слишком задумывалась над этой стороной их отношений.

Руки Бэда гладили ее волосы, раскладывая их по подушке. Потом его рот прижался к ее рту, и он навалился на нее всем телом, готовясь перейти к заключительному акту, который по идее и был главным источником наслаждения. Он бормотал страстные слова, предназначенные для того, чтобы возбудить ее, подстегнуть ее эротические фантазии и, как правило, именно так и получалось. Но сегодня Лаура отвечала на его ласки механически, не испытывая страсти. В голове у нее мелькали бессвязные разрозненные мысли. То, что Бэд делал с ее телом, никак не затрагивало ее душу. Акт любви показался ей вдруг чем-то нереальным, не имеющим никакого значения.