— Как, кстати, проходит кампания? Последнюю неделю я ни за чем не следила. Начнись мировая война, я бы, наверное, и об этом не знала.

— Мы все еще лидируем, но, согласно опросам общественного мнения, разрыв между нами сократился. Джонсон — опасный противник, скажу я вам. Он умеет говорить. Женщины от него в восторге.

— Ну, смотря какие женщины. Это дело вкуса. Разве можно сравнить самодовольное гладкое лицо Джонсона, похожее на лица с рекламы мужской косметики, с лицом мужчины, сидящего напротив — удлиненным линкольновского типа лицом с крупным носом и чудесными яркими, добрыми, умными глазами. Такое лицо не забудешь. Она во всяком случае не забудет.

И она внезапно добавила:

— Если все пойдет хорошо, то как только Тимми выпишут, я бы хотела опять помогать вам.

— У вас столько обязанностей. И мать, и политик, и пианистка, и кто еще?

Она отметила про себя, что обязанности жены он в свой список не включил. Прежде чем она успела ответить, он заговорил снова:

— Я только недавно узнал о том, как вы играете. Один из моих партнеров слышал вашу игру у кого-то в гостях. Он был потрясен. «Блестяще», вот как он о ней отозвался.

— Ну, блестящей ее вряд ли можно назвать. Очень хорошей, может быть. Достаточно хорошей для того, чтобы давать уроки талантливым ученикам, но не больше. Но я счастлива. Я жду не дождусь сентября, когда возобновятся мои уроки.

Последовала очередная пауза и обмен взглядами, после которого оба опять отвели глаза. Ральф поспешно заговорил, словно опасаясь, как бы пауза не затянулась.

— Расскажите, с чего началось ваше увлечение музыкой, где вы учились.

Время поджимало Лауру, ее ждали дом, обед, больница. Слегка повернув руку, она незаметно бросила взгляд на часы. Прошло уже полчаса. «Еще пятнадцать минут, — сказала она себе, — и ни минутой больше».

И стала рассказывать незамысловатую историю о своих первых уроках, о дорогом рояле, купленном для нее ее экстравагантными тетушками, о последующих занятиях на более высоком уровне. Бесхитростная в общем-то история.

Потом Ральф поведал ей свою.

— Учась в колледже, я одно время по-настоящему увлекался испанской гитарой. Как-то летом я даже поехал в Испанию, хотел обучиться игре на этом инструменте на его родине. У меня был необыкновенный учитель — комичный, чудаковатый и мудрый. Он был виртуозом-исполнителем музыки фламенко, фанатичным ее поклонником. И меня сделал таким же. Эта музыка — как огонь в крови.

Они говорили и не могли наговориться. Каждый с удивлением обнаружил в другом тонкого ценителя музыки, разбирающегося в ней гораздо глубже тех, кто, желая показать себя знатоком этого величайшего из искусств, рассуждает о нем, изрекая заученные поверхностные суждения.

— Вы никогда не были за границей? — спросил Ральф и узнав, что она не была, посоветовал: — Вам следует съездить. Вы просто должны поехать за границу. Послушать Моцарта в Зальцбурге или Бетховена в Вене, ах… видите, все-таки я романтик, никуда от этого не денешься.

Лаура улыбнулась.

— Но не нелепый романтик.

Ее руки лежали на столе. Свет упал на часы и она с изумлением увидела, что несколько минут вылились в полтора часа.

— Вы знаете, сколько уже времени? — воскликнула она.

— Извините. Это я виноват. Пойдемте. Я доставлю вас домой за десять минут.

В машине оба замолчали. Это молчание было таким неожиданным и глубоким, что Лаура сочла необходимым нарушить его.

— Мы встретились, чтобы решить, что делать с Томом, и так ничего и не решили.

— Со временем, Лаура, все так или иначе образуется. Со временем утрясаются любые проблемы. Но Тому придется самому принять решение. Никто этого за него не сделает.

— Так или иначе, — повторила Лаура. — Скажите честно, чем, по-вашему, все это кончится?

— Не имею ни малейшего представления. — Ральф проницательно посмотрел на нее. — Но в одном я твердо уверен: вам будет тяжело в любом случае. Чем упорнее Том будет отвергать Кроуфильдов, тем настойчивее они будут пытаться повлиять на него, и он будет страдать от этого. Но если каким-то чудом он попытается сблизиться с ними — во что я, впрочем, не верю — тогда… думаю, можно не продолжать.

Она не ответила. «Потерять Тома», — подумала она и мысленно представила Тома, каким он был в разные периоды своей жизни — подвижный, улыбающийся малыш, восьмилетний озорник, старшеклассник, который писал стихи ко дню ее рождения, молодой человек, сотрудничающий в скандальной газете…

Она печально проговорила:

— Неужели нельзя найти какой-то средний путь?

— Будем надеяться на это.

Машина остановилась на подъездной дороге. У Лауры вдруг возникла крамольная мысль, которую она едва не облекла в слова: «Когда я вас снова увижу? Вы такой здравомыслящий, вы настоящий мужчина. Мне необходимо увидеть вас снова». Но тут же она раскаялась и мысленно упрекнула себя: «Ты идиотка, Лаура Райс, свет не видел такой идиотки. Что за мысли приходят тебе в голову».

— Надеюсь, когда я в следующий раз заеду в свою штаб-квартиру, я застану вас там за работой, — сказал Маккензи. — Это будет означать, что Тимми поправился. — Он засмеялся. — Ну и, конечно, чем больше у меня будет помощников, тем лучше. — И добавил, когда она вышла из машины. — Жаль, что мы так и не придумали, как повлиять на Тома. Передавайте ему от меня привет, хорошо?

— Хорошо. И спасибо вам за все — за вашу помощь, за искреннее участие.

Она вставляла ключ в замочную скважину, и в этот момент дверь распахнулась. Она оказалась лицом к лицу с Бэдом.

— Ради Бога, Лаура, где ты была? Кто привез тебя домой?

— Ральф Маккензи.

— Ральф Маккензи! Что происходит, Лаура? Что это такое?

— Происходит? — Она направилась на кухню, но он преградил ей путь. Она проскользнула мимо него со словами: — Ничего не происходит. Я помогаю ему в проведении предвыборной кампании. Ты же знаешь, что я не поддерживаю Джонсона. Я не делаю из этого секрета. Минут через пятнадцать я соберу на стол, а потом поедем в больницу.

— Да, у нас же сын болен. Но, конечно, кампания Маккензи важнее.

— Это несправедливо, Бэд. Я была с Тимми с половины девятого до половины второго. Доктор О'Тул сам посоветовал мне поехать отдохнуть несколько часов, потому что Тимми стало значительно лучше.

Пока она накрывала стол к ужину, доставая из холодильника то, что приготовила еще утром, Бэд стоял в дверях кухни. Лаура спиной чувствовала, как он сверлит ее взглядом. Вспомнив свои недавние мысли, она густо покраснела.

— Как ты добиралась до центра? Твоя машина в гараже.

— Ральф был настолько внимателен, что позвонил узнать, как здоровье Тимми. Я упомянула, что собираюсь поработать в его штаб-квартире и он предложил подбросить меня. У него все равно были какие-то дела в нашем районе, — добавила она.

— А что это ты покраснела, как свекла? Он заигрывал с тобой? В этом дело?

— Если я и покраснела, то только оттого, что ты говоришь глупости.

Сознание того, что она лжет, заставило ее покраснеть еще больше. Но все же это была не совсем ложь. «И вообще, к чему делать из мухи слона», — подумала она и сказала:

— Ральф проявил себя настоящим другом.

— Ах, какой хороший друг. Ну прямо друг семьи.

— Не издевайся. Он и вправду друг. Он столько сделал, чтобы помочь Тому.

— Тому не нужна его помощь. И нам не нужно новых друзей — ни Маккензи, ни Кроуфильдов с их телефонными звонками и подарками. Подонки все они.

— О каких подарках ты говоришь?

— Тому прислали книгу, большую книгу по астрономии. Ума не приложу, как эти ублюдки узнали, что он интересуется астрономией, если только Том сам не упомянул об этом, когда был у них. Во всяком случае Том очень расстроился и не стал это обсуждать. Ушел к себе, оставив книгу на столе в библиотеке.

Книгу даже не вынули из бумаги, в которую она была завернута. Это было роскошное тысячестраничное издание со множеством рисунков, диаграмм и великолепных фотографий. Рядом лежала карточка с надписью: «От Маргарет и Артура. Надеемся, она доставит тебе удовольствие».