Сидеть на краю поля и смотреть, как Джастин бегает по полю за мячом, весь потный и разгоряченный? Какая заманчивая, какая великолепная идея! В моем воображении Джастин был весь покрыт потом, так и блестел на солнце.

— Ты превращаешься в одну из них, — добавил Тони, пока мисс Тейт распаковывала переносной холодильник.

— Из кого? — не поняла я.

— Из девиц, что за Джастином Иносом так и бегают. Становишься официальным членом Неразлучной Троицы. Точнее, если ты присоединишься, получится еще глупее — Неразлучная Четверка.

— Я не такая, как они!

— Ну это ж не я прыгал с моста, держась с Джастином за руки. Ты прыгала. Зачем ты вообще захотела, чтобы я ехал с вами?

— Думала… — начала я, но Тони меня перебил.

— Скоро ты будешь сидеть на краю поля и смотреть, как он играет во всякие идиотские игры. Будешь думать, как одеться под стать подружкам, и мозги у тебя совершенно расплавятся. Вот увидишь, просто погоди немного.

— Да я вовсе не…

Кто-то толкнул ко мне по столу металлический поднос с мертвой лягушкой. Кожа у нее от хранения во льду стала голубовато-серой. Да и вся тушка выглядела совершенно замороженной.

— Сосредоточьтесь, Лина, — посоветовала мисс Тейт. — Контрольная начинается.

Она отвернулась, чтобы поставить еще один поднос на следующий стол. Я все глядела на лягушку. Не думала, что она будет вот такой, — да вообще ничего такого не ожидала. Маленькое круглое брюшко, растопыренные лапки.

Взяв несколько булавок, Тони приколол разбухшие лягушачьи лапки к синей тканевой подложке подноса, чтоб удобнее было вскрывать крошечное брюшко. Я ахнула, на меня вдруг напала непонятная икота. Как странно — эта лягушка прыгала, скакала — жила. И жизнь эта оставалась еще в лежащем на столе тельце. Да, мертвая, покинувшая этот мир — но жизнь еще чувствовалась в ней.

Я хочу жить! Эта мысль неожиданно пронзила меня. Сколько раз меня умоляли о пощаде? Сколько раз я могла бы даровать жертвам жизнь? Руки у меня бессильно повисли вдоль тела. Ручка выпала из безвольных пальцев, покатилась по столу и свалилась на пол. — Лина, что с тобой? — спросил Тони.

Я смотрела в затуманенные неподвижные лягушачьи глаза. На какой-то короткий необъяснимый миг сама стала этой лягушкой. Я долго была мертвой и безжизненной, а потом меня колдовством вернули к жизни.

— Неужели нам не дано милосердия? — прошептала я.

— Что-что? — переспросил Тони.

Я все так же глядела на безжизненное лягушачье тельце. Сердце у меня билось часто-часто, на глаза навернулись слезы. Все словно расплылось, а перед мысленным взором возникло лицо Тони. Я ощущала вкус текущей по горлу крови, видела, с каким наслаждением Тони зачерпывает мороженое, видела оранжевый цветок на языке Джастина… дождь, милостивый дождь…

— Я хочу жить, — произнесла я, снова фокусируя взор на лягушке.

Одну за другой я вытащила из дряблых лапок булавки. Отъехала на стуле от парты, положила холодное тельце на ладонь левой руки. Встала и, подойдя к ряду высоких окон, что обрамляли наружную сторону класса по анатомии, отперла одно из них, распахнула створки. Я держала обмякшую лягушку, как держат стебли травы — почти прижимая к себе, к самой груди.

Высунувшись в окно, я перегнулась через подоконник. Под ним рос розовый куст — символ любви. Положив лягушку на опавшие лепестки, я забросала ее несколькими пригоршнями земли и произнесла по-латыни:

—  Indulgeo mihi… прости меня.

А потом повернулась к классу. Без единого слова собрала свои вещи и вышла вон.

Я сидела на фонтане со статуей мадам Кюри, гладя на кампус. Травинки трепетали на ветру. Я различала даже мельчайшие трещины на стволах деревьев, росших по другую сторону от дорожки. В груди было тяжело даже дышать трудно. Неужели я сейчас заплачу? Я все ждала этого, но нет, пока еще плакать я не могла.

Я выискивала взором всевозможные мелкие детали, которые трудно было бы разглядеть обычным человеческим зрением. Раз у меня зрение все еще вампирское, может, это значит, я не совсем еще превратилась в человека? В первый раз мне захотелось, чтобы исчезла и эта моя способность.

Кто-то опустился на парапет справа от меня.

— Не смогла вскрыть лягушку? — тихо спросил Джастин.

— Не смогла, — убито подтвердила я, зажимая руки между колен, и повернула голову к Джастину.

Он взял мою руку в свои. Несколько мгновений мы просидели молча. Джастин поглаживал тыльную сторону моей руки большим пальцем, и от этого мне стало очень уютно. Приятно. Каким-то образом он всегда умудрялся внушить мне чувство, что все и всегда будет хорошо. Что можно справиться с чем угодно. Мы посидели еще немного, и скоро мимо прошел весь наш класс, в том числе и Тони. Он остановился у фонтана.

— Ли… — начал было Тони, но тут взгляд его упал на наши с Джастином переплетенные пальцы.

Тони посмотрел куда-то вдаль, потом снова на нас — и без единого слова зашагал прочь к хопперовскому корпусу.

— Через минуту мне тоже пора, — со вздохом проговорила я, поднимаясь на ноги. — У меня одно дело.

— Какое?

— Семейное, — объяснила я, ковыряя носком ноги землю. И поглядела вслед Тони, но тот уже одолел половину дороги через лужайку.

— Послушай, через две недели Хэллоуин, — сказал Джастин. — Для моей семьи это важный день, потому что в местной старшей школе будет чемпионат по футболу. Мой папа адвокат, но еще он как раз тренирует местную команду. Словом, я еду домой посмотреть игру, и мне очень хочется, чтоб ты поехала со мной. Кертис с Роем тоже будут.

Родители. Родители Джастина. Мне вспомнилась лежащая на ладони золотая сережка — под дождем. Я постаралась выбросить видение из головы.

— К тебе домой? — переспросила я, заправляя за ухо упавшую на лицо прядь волос.

— Ну да. Тут всего-то с час езды.

— Не знаю даже. Наверное.

Внезапно меня бросило в жар. Я провела ладонью по волосам. Последними родителями, с которыми я встречалась, были мои же собственные — в далеком пятнадцатом веке.

Во взгляде Джастина пробежала тень. Он явно ожидал, что я буду в восторге.

— Понятно. Ну да тебе вовсе и не обязательно.

Он все еще сидел на каменном парапете, хотя я уже встала. Я повесила сумку на плечо и побрела к дорожке.

— Да нет же, я правда хочу. Послушай, мне пора. Я приду к тебе в комнату после смены в библиотеке, ладно? Около шести.

— Лина, постой?

Я отвернулась и бегом помчалась по дорожке к Мейн-стрит.

Через минуту я уже прошла общежитие «Искатель». Мое «семейное дело» состояло в том, чтобы отправиться на кладбище Лаверс-Бэй. Я прошла по Мейн-стрит мимо порта в глубь города, вступила под сень железной арки кладбища и по указателям разыскала офис. Внутри все было выдержано в белых тонах, лишь картины с изображением цветов на стенах чуть светились нежно-розовым. Из-за широкого антикварного письменного стола — тоже белого — навстречу мне поднялась молодая женщина лет тридцати с небольшим. На лице у нее застыло привычно-скорбное выражение.

— Чем могу служить? — спросила она профессионально-соболезнующим тоном.

— Мне бы хотелось установить надгробие, — промолвила я. — In memoriam.

Мне вдруг отчетливо вспомнилось, что останки Рода висят сейчас у меня на шее.

— У вас оно уже есть?

— Нет, — отозвалась я.

Женщина взяла из стопки в правом углу стола брошюрку, раскрыла ее и протянула мне.

— Позвоните по этому номеру. Это местная фирма по изготовлению надгробных памятников. Там вам помогут разработать эскиз.

Я вытащила конверт, набитый стодолларовыми бумажками. Как и говорил Род, мне приходилось пользоваться исключительно наличными. И, глядя правде в глаза, у меня их было более чем достаточно. Глаза женщины скользнули по купюрам и устремились на мое лицо.

— Сколько будет стоить все в целом? — спросила я.

Женщина оглядела меня с головы до ног и вздохнула.