— В жизни не ездила на лифте.

— Что-что? Да ты, Лина, редкая птица.

Может, я как-то неправильно себя вела? Должно быть, слегка преступила черту, когда вскрывала кошку и смотрела, что там у нее внутри.

Тони поднимался следом за мной.

— Просто в голове не укладывается, как это ты так преспокойно разрезала кошку и чуть ли не нос внутрь нее засунула. Да еще и живешь в квартире Беннета. Он был учитель что надо, спору нет. Но ей-ей, Лина, как-то оно жутковато.

Остановившись перед дверью, я сунула ключ в замок.

— Хватит глупостей, а?

— Старикан же тут и загнулся, — не унимался Тони, стоя перед дверью. Не успела я открыть ее, он весь подался вперед и понюхал розмарин, который я повесила на дверь. — Не знаю, как ты, а я вот верю в привидения, призраков, духов и все такое. И все говорят, Беннета убили.

— Будь это правдой, едва ли школьная администрация разрешила мне тут жить. Кроме того, люди где только не умирают.

— А зачем эти цветы?

— Это розмарин, — пояснила я, открывая дверь первой заходя внутрь. Очки и панаму я положила на черный лакированный столик справа от входа. — Цветок, который вешают на дверь для защиты. Чтобы напоминал о безопасности.

— Для защиты от чего? — спросил Тони, пока я закрывала дверь. — Ух ты! Да тут клево! Мой сосед страшно воняет, а ты живешь в таком месте!

Проведя рукой по мягкому дивану, он бросился к висящим на стенах картинам. Особого интереса удостоился меч Рода. Тони отправился прямиком к нему и замер.

— А что значит эта фраза, Pectus pectoris? — прочел он латинскую надпись на мече Рода и осторожно провел пальцем по мечу.

— Эй, поаккуратнее, — предупредила я. — Не трогай лезвие, порежешься. — Тони торопливо спрятал руки за спину, а я продолжала: — Это значит «Сердце желает того».

— Так это настоящий меч? А какого века? Кто его тебе подарил?

Вместо ответа я отправилась в спальню за бумажником.

— Выглядит совсем настоящим, — восторженно заявил Тони, только что не уткнувшись в меч носом.

Бумажник отыскался на ночном столике. Когда я вернулась в гостиную, Тони уже отлип от меча и теперь стоял над книгой по истории ордена Подвязки, разглядывая гравюрный портрет Рода. Буквально в двух шагах от трюмо. От фотографий! Взгляд мой метнулся со спины Тони на фотографии. Во рту пересохло. Язык словно к нёбу прилип. Тони молчал, все так же стоя ко мне спиной.

— Я готова, — кое-как пролепетала я.

— Скажи, а есть какой-нибудь учебный предмет, который бы тебе не нравился? — поинтересовался Тони, поворачиваясь ко мне. — Ты еще и истории фанатка?

Я вздохнула от облегчения и улыбнулась. Он не заметил фотографии!

— Идем, — позвала я. — Умираю с голоду.

— Отлично, Лина. Теперь включай мотор, — велел Тони.

Настала суббота. Мы сидели в моей машине на парковке возле «Искателя». Я так крепко вцепилась в руль, что костяшки пальцев побелели, а под ладонями проступил пот.

Ключ зажигания был уже вставлен. Я повернула его, и мотор тихонько загудел, замурлыкал.

Тони объяснил мне, как работают педали газа и тормоза, поворотники и зачем нужен задний ход. Все было очень интересно и слегка напоминало команды, которым научил меня отец в пятнадцатом веке, когда я наблюдала, как он управляется с волами и лошадьми у нас в саду. Начало века было омрачено чумой, работников стало совсем мало, отец с меня глаз не спускал. Должно быть, мое исчезновение убило его. А я-то в свое время даже не удосужилась выяснить, что сталось с моей семьей.

Через час или чуть больше я остановила машину на парковке напротив «Искателя» и выключила мотор. Мы опустили окна, и я закинула ноги на раму.

— А все люди загорают? — спросила я, глядя на Тони из-за темных стекол очков.

Меня-то саму сейчас более чем устраивало, что мы остановились в тени под деревом.

— А ты солнца не любишь, верно? — спросил Тони. Он откинул свое сиденье назад и лежал на спине.

— Не люблю всего, от чего мне неуютно, — откликнулась я.

— Ну, в присутствии Джастина Иноса очень многим становится неуютно. Вот я и стараюсь держаться подальше от него и всех фанатов футбола, любителей лакросса и так далее. А ты заставляешь меня к ним идти!

— Встречала я и похуже, — засмеялась я.

Мы оба ненадолго замолчали. Я покосилась вниз, на свою одежду, тихо надеясь, что ничего в ней не выдает моей «ненормальности». Сегодня я была в черных шортах, надетых поверх черного цельного купальника, купленного по настоянию Тони. Он отправился со мной в магазин и минут десять приставал, настаивая, чтобы я купила мини-бикини. Я с трудом его заткнула. Сам он был в купальных трусах до колен, но и в них оставался всем тем же Тони: на пальцах серебряные кольца с драконами и скрещенными костями, а трусы черные, с алыми языками пламени.

— А это что такое? — вдруг спросил Тони, приподнимаясь и уставившись мне на грудь.

Я проследила его взгляд, слегка удивленная, но тут же поняла, что он таращится не на саму грудь, а на флакончик, что висел у меня на шее. Флакончик с прахом Рода. Золотые крупинки в пепле чуть посверкивали в свете солнечных лучей, проникавших за ветровое стекло.

Я невольно сжала подвеску — закрытый серебряной пробкой кусочек хрустального стекла в форме кинжала. Повертела его в пальцах и тяжело вздохнула.

— А если скажу, обещаешь не проболтаться?

— Ага, — отозвался Тони, хотя голос у него звучал чуть более возбужденно, чем мне бы хотелось.

— Один мой друг умер. Это его прах.

Улыбка Тони поблекла, как будто я ее с него стерла. Выпрямившись, он весь подался ко мне, точно собирался схватить флакончик. Но вовремя остановился.

— Можно? — спросил он, наклоняясь еще ближе, не сводя глаз с моей груди.

— Конечно, — ответила я почти шепотом и протянула ему флакончик на ладони — но с шеи снимать не стала.

Тони поднес его так близко к глазам, что я видела, как крохотные янтарные отсветы танцуют, отражаясь в его зрачках.

— А оно так и должно искриться? — спросил он, кидая на меня быстрый взгляд.

— Да, — прошептала я, в свою очередь выпрямляясь на сиденье, так что флакончик снова упал мне на грудь. Сейчас я жалела, что надела сегодня кольцо с ониксом. Надеялась только, что хотя бы на него у Тони наблюдательности уже не хватит.

Через окно в машину проникали счастливые голоса и гул проезжающих по Мейн-стрит автомобилей. Глядя вверх, я видела очертания листьев и узоры на древесной коре. Сколько бы я ни отвлекалась уроками вождения и обществом друзей, Род по-прежнему был мертв, и у меня остался лишь этот прекрасный прах.

— У меня был брат, но он умер, — неожиданно произнес Тони.

Взгляд его был таким сочувственным, что я даже удивилась. Тони снова откинулся на спинку сиденья.

— Когда? — спросила я, вдруг услышав, как из стерео в чьей-то машине гулко звучат басы. Далеко, но я все равно услышала.

— Когда мне было десять. Так неожиданно — вчера он был еще жив, а сегодня — мертв. Автокатастрофа.

Я кивнула, не совсем зная, как на такое реагировать.

— Так что я не выношу, когда люди все время рады и счастливы. Жизнь иногда — ужасно паршивая штука, а они этого не понимают. Думают — во всяком случае, в этой школе большинство прямо-таки уверено, — что вся жизнь принадлежит им и только им. Им все легко. Как будто никогда не приходится бороться за то, чтобы прожить еще один день.

Я на несколько мгновений накрыла ладонью руку Тони. А что я могла сказать? Я привыкла приносить смерть. Да еще с какой радостью. У меня-то самой так здорово получалось быть мертвой.

— После смерти брата я, бывало, воображал, что могу разговаривать с ним. Когда я был маленький, то часто ложился и шепотом рассказывал ему все мои беды. А потом, засыпая, видел его во сне. Как ты думаешь, может, он и в самом деле мне отвечал?

Кожа у него была такая чистая, росистая, глаза — невинные. Мне очень, очень хотелось солгать. Но я повидала смерть. Такой, какая она есть. Те, кто умер, покидают нас навсегда — до скончания времен.