— Я бы так не сказала, — покачав головой, возразила Фиона Элдрич. — Но… там будет видно.

Поскольку я понятия не имела, что на это сказать, повисла неловкая пауза. Сделав над собой усилие, я спросила Фиону, каким драматургам Елизаветинской эпохи она отдает предпочтение.

— Эдмунду Спенсеру, естественно, — с легким раздражением буркнула она, словно ничего, глупее нельзя было спросить.

Извинившись, она отошла, чтобы взять бокал шампанского.

— Не обращайте на Фиону внимания, — пробормотала декан Бук, взяв с подноса бокал и протянув его мне. — Она порой бывает резковата. Пойдемте, я познакомлю вас с Каспером фон-дер-Аартом, ректором факультета естественных наук. Думаю, он вам понравится.

Честно говоря, я не совсем понимала, какие общие темы для разговора могут найтись у меня и у человека, посвятившего себя изучению естественных наук, но не прошло и нескольких минут, как я поняла, что ошибалась. Этот жизнерадостный коротышка со стоявшими дыбом седыми волосами обладал невероятным обаянием. С ходу отпустив комплимент моему платью, он заявил, что я напоминаю ему одну шотландскую девчушку, за которой он волочился, когда был профессором Эдинбургского университета, после чего засыпал меня анекдотами о своих коллегах.

— Вон — Элис Хаббард, профессор психологии, — пробормотал он, указывая на безвкусно одетую, неряшливо подстриженную женщину в бесформенном твидовом костюме. — В прошлом году на конференции в Монреале кто-то спутал ее с Бетти Фридан — она дала им двухчасовое интервью, а они так и не догадались, кто она такая. А та высоченная дама рядом с ней — ее лучшая подруга Джоан Райан, она преподает химию.

Я вдруг обратила внимание на то, что у обеих женщин одинаковые прически. Интересно, может, тут один-единственный парикмахер на весь Фейрвик? Тогда придется ездить в Нью-Йорк, приуныла я.

— Пару лет назад Джоан устроила небольшой взрыв в лаборатории — напрочь сожгла себе брови. Они так до сих пор и не отросли!

Каспер фон-дер-Аарт горделиво пошевелил собственными кустистыми бровями, которым позавидовал бы даже сам Карл Маркс.

Я уткнулась в бокал с шампанским, чтобы не расхохотаться.

— А там кто? — спросила я, незаметно кивнув в сторону группы вновь прибывших: двух мужчин, высокого блондина и лысого коротышки, явившихся в сопровождении миниатюрной темноволосой женщины, — все трое были в одинаковых темных костюмах, сразу наводивших на мысль о бесчисленных часах, проводимых в сумраке библиотеки.

— Наши слависты. Специалисты по Восточной Европе и России, — сухо, буркнул Каспер. — Они обычно держатся особняком, так что и вам советую тоже держаться от них подальше… Ах, а вот и одна из моих любимиц, Суэла Лилли.

При одном взгляде на женщину, к которой он подвел меня, у меня вырвался завистливый вздох — безупречная оливкового оттенка кожа, изумительно подстриженные густые темные волосы (я мысленно дала себе слово при случае спросить, где она стрижется) и миниатюрная, весьма соблазнительная фигурка, ней было облегающее платье из тонкого кашемира — может, слишком теплое для такой погоды, — но выглядела она в нем потрясающе.

— Я вечно мерзну, — пожаловалась она, когда я принялась восхищаться ее платьем. — А сырость меня вообще убивает.

— Суэла родом с Ближнего Востока, — влез в разговор Каспер.

— Да, — подтвердила она. — Добиралась сюда по суше. Я бежала из Ирана сразу же после свержения шаха.

Я машинально отметила знакомое слово — Брок, говоря о предках Дэлии Ла Мотт, тоже обронил, что они добирались сюда посуху.

— Я училась в колледже с одной девушкой из Грейт-Нек, и предки явились туда… А почему вы сказали «посуху»?

Пожав плечами, Суэла скрестила руки на груди, и бриллианты на пальцах сверкнули, словно застывшие капли дождя. Они с Каспером обменялись какими-то странными взглядами.

— Мы, беженцы, часто так говорим, — обронила она.

— Это долгая традиция, — вмешался Каспер. — Фейрвик издавна служил убежищем тем, кто был вынужден бежать из родных мест. Об этом напоминает триптих над входной дверью, называется «Прощание с феями».

Профессор кивнул, указывая куда-то в самый дальний угол комнаты.

На таком расстоянии было незаметно, что это триптих. Только подойдя поближе, я разглядела тонкий шов, разделявший его пополам, и две крохотные золоченые ручки, вероятно, служившие для того, чтобы можно было открыть изображение целиком. Как-то необычно было видеть триптих в сложенном состоянии, однако я глаз не могла от него оторвать. Длинную процессию фей с крылышками за плечами и востроносых эльфов с милыми лисьими лицами возглавляли мужчина и женщина, оба верхом — они ехали через луг, явно направляясь к густому лесу, где между деревьями виднелся узкий, словно щель, проход. Сидевшая на вороной лошади женщина была одета в средневековый костюм, тонкую талию незнакомки стягивал широкий золотой пояс, исписанный теми же кельтскими рунами, что украшали потолочные балки и прикрывавшие стены дубовые панели. Длинные белые волосы женщины были перевиты цветами и листьями. Но сильнее всего меня поразило то, что в ее чертах угадывалось поразительное сходство с Фионой Элдрич. Я даже оглянулась на Фиону, болтавшую о чем-то в уголке со специалистами по России.

— А, так вы тоже заметили сходство! — воскликнул незаметно подошедший ко мне Каспер. Мне показалось, что он немного нервничает. — Фиона — внучка той женщины, с которой художник писал королеву фей.

— Ясно, — кивнула я. Что-то подсказывало мне, что Каспер многое недоговаривает. — Значит, это королева фей. А кто тогда мужчина рядом с ней?

Излишне было говорить, кого я имею в виду. Королева фей и ее спутник были непохожи как день и ночь. Всадник хоть и отличался своеобразной мрачной привлекательностью, однако казался лишь тенью на фоне ее сияющей красоты. Он сидел верхом на белой лошади, а его мертвенно-бледное лицо, будто призрачный лик луны, оставалось в тени. Оно тоже показалось мне странно знакомым.

— Странно, что вы не узнали его, — сказала Суэла. — Это Ганконер, персонаж кельтских мифов. Его имя в переводе означает «говорящий о любви» или «ласковый любовник». Шумеры называли его Лилу. Он инкуб, скачущий верхом на коне, ночной кошмар, являющийся по ночам женщинам, чтобы их соблазнить. Бедняжки, которым он является во сне, поддавшись его чарам, начинают постепенно чахнуть. Он высасывает из них жизнь, как вампир — кровь. Ганконер и есть то существо, о которых вы писали в своей книге, — демон-любовник. — Суэла зябко обхватила себя руками, словно от холода. — Он самый опасный из всех, потому что самый красивый. Остальные…

Кивком она указала на правую часть картины — обернувшись, я увидела лес, куда направлялась процессия. Среди густой чащи мелькали призрачные, точно сотканные из тени, существа. В отличие от сказочных фей и эльфов, составлявших свиту королевы фей, обитатели чащи выглядели пугающе. По большей части это были низкорослые гоблины, гномы с чешуйчатой, как у ящерицы, кожей, дьяволы с раздвоенными змеиными языками и похожие на летучих мышей чертенята.

— Почему он возглавляет эту процессию? — не выдержала я. — Или он… с ней? — ревниво спросила я, кивнув на королеву фей.

Какое-то время Суэла внимательно разглядывала меня.

— В некоторых легендах говорится, что королева еще ребенком украла его у людей и наложила на него свои чары. Поэтому, когда он соблазняет женщину, высасывая из нее жизнь, то делает это, чтобы снова стать человеком. Но всякий раз его возлюбленная умирает еще до того, как ему удается это сделать.

— О… — протянула я, — как… печально. И интересно, — спохватившись, добавила я. — Сказать по правде, я еще никогда не слышала такой вариант легенды о демоне-любовнике. — Я снова бросила взгляд на картину: — А куда они направляются?

— Назад, в страну фей, — объяснила Суэла. — В легендах говорится, что некогда феи и демоны жили среди людей, свободно перемещаясь из мира людей в мир фей и обратно. Но потом, когда в мире людей стало слишком тесно, люди стали постепенно терять веру в древних богов. Двери между двумя мирами стали закрываться. И феям, и демонам пришлось выбирать, в каком из них остаться. Большая часть их предпочла вернуться в страну фей, однако кое-кто из них, полюбившие смертных, решили остаться. Потом двери между двумя мирами закрылись окончательно, а спустя какое-то время и сами двери стали исчезать одна задругой. Сохранилось только несколько таких дверей — их чрезвычайно трудно отыскать и еще опаснее пытаться проникнуть с их помощью в другой мир. Обычно они скрываются в непролазной чаще, преграждающей дорогу в другой мир, которая с каждым годом становится все гуще. Только очень немногие рискуют открыть эту дверь. А те, у кого хватает на это умелости, частенько исчезают навсегда, затерявшись между двумя мирами и став пленниками нестерпимой боли. Именно поэтому створки триптиха всегда закрыты. Мы открываем их только один раз в году, в день зимнего солнцестояния…