Встав, я нетвердой походкой подошла к окну. Ноги подгибались точно ватные. Что за чертовщина… может, я заболела? Заразилась чем-то от этой Мары — вид у девчонки был не слишком здоровый. Но разве можно вот так мгновенно заболеть? А если нет, почему мне так жарко?
К тому времени как я доковыляла до окна, бредовая мысль «выпустить на свободу лунный свет», слава Богу, исчезла, но мне отчаянно хотелось глотнуть свежего воздуха. Я попыталась отодвинуть шпингалет, но он даже не шелохнулся.
— Давай же! — взмолилась я, дергая деревянную раму. — Я сейчас задохнусь, слышишь?
Створка вдруг подалась — и окно распахнулось настежь, так быстро и с такой силой, что мои руки, прижатые к стеклу, прошли сквозь него. Я была так ошеломлена, что поначалу даже не почувствовала боли. Только потом, опустив глаза, увидела два осколка, торчавших из моей ладони наподобие крылышек бабочки. Словно в замедленной съемке, я осторожно вытащила их. К моему изумлению, крови почти не было. Мне крупно повезло — еще немного, и осколки задели бы артерию. А сейчас на моей руке красовались две маленькие точки, как от укола булавкой. В лунном свете, без помех вливавшемся в открытое окно, они смахивали на укус какого-то крохотного насекомого. Или на укус крохотного вампира, машинально подумала я.
Глава 7
На следующее утро, позвонив Броку Олсену, я попросила его заняться разбитым окном. Не прошло и четверти часа, как он уже был у меня. Невысокий, крепко сбитый бородач с приятным лицом, которое могло бы показаться даже красивым, если бы не следы юношеских прыщей — о таких говорят, что на них «черти горох молотили». Пока я показывала ему разбитое окно, он покачивался на каблуках, с глубокомысленным видом почесывая бороду и разглядывая оконный проем с таким видом, будто перед ним была «Мона Лиза».
— Заело, что ли? — наконец буркнул он.
— Да, — кивнула я. — Все окна слегка заедает, но только когда опускаешь вниз, а не поднимаешь.
Он одобрительно покосился на меня — как будто я наконец казала что-то умное, — потом покачал головой.
— Дом-то ведь старый. Дерево рассыхается… или ссыхается. Как бог на душу положит. Попробую что-нибудь сделать. Сильно порезались?
— Да нет, только поцарапалась слегка.
Я показала ему руку. Две крохотные точки уже слегка подсохли и выглядели как укус какого-то насекомого.
Обхватив мою руку широкой мозолистой лапой, Брок уставился на нее во все глаза. Он рассматривал крохотные ранки к долго, что мне стало слегка не по себе, потом слегка потрогал их кончиком пальца. Странно: вместо того чтобы окончательно смутиться, я вдруг успокоилась. Теплая волна разлилась э всему моему телу. Мне почему-то вспомнились истории о людях, которые исцеляли других одним лишь прикосновением. Руки Брока Олсена говорили о том, что и ему в жизни пришлось немало страдать, — мозолистые, покрытые шрамами и следами от ожогов, казавшимися особенно белыми на фоне смуглой кожи. Верхней фаланги безымянного пальца на левой руке недоставало. Возможно, боль и страдания, через которые ему пришлось пройти, наделили его способностью облегчать мучения других, подумала я. Как только Брок отпустил мою руку, боль мгновенно прошла.
— В следующий раз будьте осторожнее, — пробормотал он, окинув меня взглядом теплых карих глаз.
Только взяв с меня слово, что я непременно последую его совету, Брок оставил меня в покое и спустился к своему грузовичку за инструментами.
Утро я провела, разбирая дневники Дэлии Ла Мотт. Пока я занималась этим, Брок ходил из комнаты в комнату, подгоняя все оконные рамы и двери. Прислушиваясь к стуку его молотка, я вдруг поймала себя на том, что чувствую себя на редкость уютно. Потом я сварила кофе и подогрела блюдо коржиков с корицей — накануне я нашла их на крыльце с запиской от Дианы Харт. По ее словам, коржики остались после отъезда ее постояльцев. Ароматы кофе и корицы, наполнив дом, смешиваясь со смолистым запахом стружек.
Посчитав, что для кабинета, который я устроила себе в башенке, коробок многовато, я решила часть из них перенести в одну из маленьких спален. Увидев, как я таскаю коробки, Брок тут же вызвался мне помочь. Распаковав их, я принялась складывать бумаги стопками на полу, используя железных мышек в качестве пресс-папье.
Среди бумаг оказалось немало исписанных от руки тетрадей, вероятно, оставшихся еще с тех времен, когда отец Дэлии занимался судовыми перевозками, — наброски сюжетов будущих книг, догадалась я, узнав ее почерк. Помимо тетрадок, в коробках были еще кипы машинописных листов и пачки старых писем. Я попыталась разложить письма по годам, а тетради и рукописи — по названиям книг.
Я так заработалась, что не заметила, как наступил вечер. Опомнилась, только когда Брок принес мне полную тарелку сандвичей с сыром, порезанное дольками яблоко и чашку кофе.
— Господи, Брок! — устыдилась я. — Это ведь я должна была покормить вас ленчем!
— Ну, я ведь заметил, что вы забыли обо всем на свете, — смущенно краснея, пробормотал он. — Это все вещи Долли? — полюбопытствовал он.
— Долли?
— Да, мы тут, в Фейрвике, звали ее Долли. А для всего остального мира она была Дэлия Ла Мотт.
— Тут еще остались те, кто помнит ее? — спросила я, слегка удивленная тем, что в городе помнят Дэлию.
По губам Брока скользнула улыбка.
— Фейрвик — маленький город. Здесь много старинных семей. Например, моя — Олсены живут тут с самого основания Фейрвика.
— Да что вы говорите! А откуда родом ваша семья? Наверное, из Скандинавии?
— Типа того, — уклончиво ответил он. — Только они не сразу перебрались сюда — добирались, так сказать, с остановками. А предки Дэлии — они перебрались сюда позже, по суше.
— По суше? — удивилась я, гадая, что он имеет в виду.
Насколько я могла судить, затерянный в горах Катскилл Фейрвик был обычной деревушкой, а отнюдь не портовым городом. Как еще сюда можно было добраться?
— Вы хотите сказать, они приехали на поезде или на повозке?
Изрытое оспинами лицо Брока вдруг стало стремительно заливаться краской. Мне бросился в глаза не замеченный мною раньше рубец на скуле, похожий на след от укуса какого-то насекомого.
— Угу, на повозке… а то как же? То есть я хотел сказать, в то время ведь не у всех были экипажи. А мои предки вообще шли пешком — через леса, так что лиха им пришлось хлебнуть через край.
Брок машинально потер рубец покрытой шрамами рукой. Вид у него при этом был рассерженный — но сердился он не на меня. Казалось, он злится на себя самого — на свое неумение связно выражать свои мысли, на корявые фразы. Интересно, откуда у него эти оспины на лице? Может, он в детстве переболел ветрянкой, и болезнь оставила след не только на его коже, но и как-то задела мозг?
— Ваши предки, наверное, искали безопасное место, где они могли жить и растить детей, — мягко проговорила я. — Вы моете ими гордиться.
Брок только молча кивнул — его лицо мало-помалу приняло нормальный оттенок.
— Долли это понимала. — Он ткнул пальцем в стопку тетрадей на полу. — В свое время она помогла моему двоюродному дяде — дала ему денег взаймы, когда он решил заняться садоводством и открыть магазин. Кузнецы тогда стали уже не нужны, и Долли частенько звала его помочь — то одно сделать по дому, то другое. Ее хлебом не корми было — только дай послушать, как он травит свои байки.
— Правда? — Я машинально покосилась на стопки книг, неужели она черпала в них сюжеты для своих романов? — Как интересно! А вы не поможете мне разобраться, что из рассказов вашего дяди легло в основу ее книг?
Брок улыбнулся, и я поразилась, каким привлекательным вдруг стало его рябое лицо.
— Угу, а то как же! Только кликните! Со всем моим удовольствием, мисс!
Остаток вечера я провела, составляя перечень оставшихся после Дэлии Ла Мотт дневников и блокнотов с заметками, найденные мною письма, к моему разочарованию, были посвящены исключительно деловым вопросам — она писала либо своему издателю в Нью-Йорке, либо своему поверенному в Бостоне. Ни о каких любовных делах, ни о скелетах в шкафу и речи не было, зато письма к издателю могли помочь восстановить хронологию написания книг. Бегло просмотрев их, я с удовлетворением отметила, что Дэлия скрупулезно сообщала, как продвигается работа над каждым романом. «Только что закончила рукопись «Темной судьбы»», — говорилось в одном письме. — Завтра начну перепечатывать ее на машинке.
