– Нет, – решительно произнесла Рикки, откидывая покрывало.

Несмотря на весенний день, утренний воздух все-таки был прохладным. Рикки подумала было закрыть окно, которое оставила на ночь открытым, но решила этого не делать – она надеялась, что холод вселит в нее бодрость. Потягиваясь, она с улыбкой вспомнила свою бабушку и почти явственно услышала голос Джулии, одновременно мягкий и наставительный: «Тебя нужно побить, Эрика, за то, что ты оставляешь окно открытым. Очень плохо, что ты упорно продолжаешь свой безрассудный поиск. Ты просто приглашаешь убийцу в свой дом, обеспечивая ему легкий доступ». Улыбка, появившаяся было у Рикки при воспоминании о Джулии, исчезла. Нет, он еще не придет, думала она, он подождет, понаблюдает, выяснит, что ей известно, а потом нанесет удар.

Она села на край кровати, сунула руку под подушку и вытащила пистолет. Она будет готова.

Кин был готов, как всегда готов, к посещению кладбища, которое он совершал каждое воскресенье. Его еженедельное паломничество, его епитимья.

Он открыл дверь, собираясь выйти, но задержался, увидев, что на дороге на холме ожил красный «чероки». «Интересно, – подумал он, – куда это она направляется в такую рань, когда большинство еще бездельничает?» Его интересовало не только это. На самом деле список вопросов, которые он задал бы ей, если бы все было по-другому, был бесконечен. Но по-другому не было и никогда не будет. Он сам предопределил это в ту ночь, когда уехал на Карибы.

Он провел рукой по лицу. Сколько ошибок! Как, черт побери, человеческая жизнь могла стать такой хреновой?!

Дрожащими руками она ставила цветы в вазу перед мраморной мемориальной доской, а слезы душили ее, легли ей глаза. Она подбирала букет так же заботливо, как готовят главное блюдо к торжественному обеду. Глупо. Их нет здесь, они не увидят ее стараний. От этой мысли слезы, не пролитые ею за пять с лишним лет, вырвались наружу и хлынули ручьем. Она села на землю и обхватила руками колени.

– О Боже, мне все еще так не хватает вас обоих!

Она прижала лицо к коленям и позволила излиться страданию. Она слышала, как на кладбище приезжали люди, слышала их шаги, их голоса, но ей не было до них дела. Она даже не взглянула вокруг, пока не пролилась последняя слеза. Тогда она вытерла лицо краем майки и посмеялась над собой.

– Верите, я даже не взяла с собой носового платка.

Слова были адресованы ее родителям. Нелепо, но все же успокаивает. Все эти годы она часто разговаривала с ними, но сейчас впервые почувствовала себя по-настоящему рядом с ними, поверила, будто они могут услышать ее. Не просто нелепо, а глупо, но ей стало легче.

Уткнувшись подбородком в колени, она снова заговорила с ними.

– Все думают, я ненормальная, раз вернулась сюда. Все. Вы бы только слышали моего босса в Бостоне. В течение двух недель после того, как я объявила ему, что ухожу из шоу, он произносил громкие речи, потом в конце концов смирился, но по-настоящему расстроился, когда узнал, что я здесь купила радиостанцию. Я пыталась объяснить ему, пыталась заставить его понять, что мне нужна независимость, что владение станцией – это единственный способ получить ее. Но он только качал головой и смотрел на меня, будто я одна из его капризных шоу-приманок.

Она снова усмехнулась – отрывистое «ха» было воспоминанием о былом веселье.

– Ох, но хуже всего было с Китом. Он пригрозил запереть меня, если я буду продолжать вынашивать свой план – вывести убийц на чистую воду… Тем не менее он отвез меня в аэропорт, не испытывая при этом особой радости. Помните, я рассказывала вам про него? Он был первым другом, которым я обзавелась в колледже. Он скучен тем, кому нет еще тридцати, но он хороший друг. Вот так. Во всяком случае, надеюсь, вы оба понимаете, почему я вернулась. Я не могла оставить все как есть. Вы заслужили лучшего. Вы были самыми замечательными на свете – не только потому, что вы мои родители. Хотя меня и могут обвинить в некотором пристрастии, но вы действительно были особенные – я поняла это потом. Сегодня я ощущаю это еще сильнее. Мир и вправду сошел с ума, ни у кого, даже у меня, нет времени спокойно сесть и просто полюбоваться его красотой, как это делали вы. Но я, так и сделаю… когда-нибудь, когда все останется позади.

Ещё одна слеза скатилась вдоль носа и упала ей на руку. Она улыбнулась дрожащими губами.

– Я не хочу, чтобы вы волновались обо мне. Я вернулась подготовленная. Я знаю, это опасно, и мне иногда делается страшно, но я должна это сделать. Кроме того, я знаю, вы присмотрите за мной.

Она поднялась с земли, отряхнула одежду и сказала:

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора идти. Я вернусь на следующей неделе. Возможно, к тому времени у, меня будет что рассказать вам. – Она пошла, потом остановилась и обернулась. – Я действительно люблю вас, ребята… и я тоскую о вас, как сумасшедшая.

Засунув руки в карманы джинсов, она повернулась на носках и быстро зашагала прочь, но, сделав всего десяток шагов, увидела его. Черт побери! Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она направилась прямо к нему.

– Это входит в привычку? – строго спросила она. – Я знаю, что Сент-Джоун мал, но, дьявол, думаю, я могла бы время от времени покидать свой дом без того, чтобы не натыкаться на тебя.

Он сидел на корточках, поэтому ему пришлось вытянуть шею и взглянуть на нее снизу вверх.

– Ты собираешься часто приходить сюда? – усмехнулся он.

– Собираюсь, – подтвердила она нерешительно. – При чем тут это? Каждое воскресенье… пока я здесь.

– Тогда, видимо, мы будем встречаться каждую неделю, если, конечно, ты не захочешь установить расписание. Понимаешь, ты приходишь в девять или в десять, а я в час или в два.

Тогда она обратила внимание на надгробную плиту.

Бертон А. Боухэнон и Барбара Джей Боухэнон

12 августа 1941 – 1 января 1987

9 марта 1943 – 28 августа 1986

– О, Боу, прости, я забыла, что здесь твои родители. – Она топнула ногой. – Я чувствую себя идиоткой.

Боу поднялся с легкой дружелюбной улыбкой:

– Не бери в голову.

– Ты приходишь сюда каждое воскресенье?

Он усмехнулся, услышав недоверие в ее голосе.

– Э, хоть я и дрянь, но не до такой степени. Я любил свою мать, и Берт, ну, он заслуживал больше, чем получал от меня. Я просто прихожу и смотрю, чтобы их могилы были ухожены. Неважно… Просто, я должен что-то делать.

– Это очень важно, – сказала она мягко, – это самые замечательные слова, которые я слышала когда-либо.

– Ты тоже здороваешься со своими родителями, да?

Ей мешали слезы, неожиданно набежавшие на глаза, и она отвернулась.

– До сегодняшнего дня я не понимала, как сильно мне их не хватает.

– Им не хотелось бы, чтобы ты делала это, Блю, – сказал он так тихо, что она с трудом уловила его слова.

– Навещала их?

Он нахмурился:

– Ты понимаешь, о чем я говорю. Они не хотели бы, чтобы ты подвергала себя опасности.

Она рассердилась. Разговаривая с родителями, она смеялась над всеми, кто отговаривал ее, но тут совсем другое. Это Боу, и у него меньше, чем у кого бы то ни было, прав учить ее, что делать.

– Мне жаль твоих родителей, – сказала она твердо, – они были добры ко мне, когда… Ладно, не буду мешать тебе.

– Все уже сделано, – ответил он, небрежно пожав плечами, – я вернусь к машине вместе с тобой.

Они больше не разговаривали, пока не подошли к ее «чероки». Настал неловкий момент, оба остановились – ни один из них не знал, как выйти из затруднительного положения и закончить неожиданную встречу.

– Думаю, я еще увижу тебя, – сказала наконец девушка.

– Несомненно. Как ты заметила, Сент-Джоун невелик.

Она изобразила улыбку, вертя ключи, которые вытащила из кармана. Он коротко отсалютовал ей и собрался уходить, но она остановила его.

– Я была огорчена, узнав, что твоя женитьба не удалась.