— Рынок не решает главных проблем, — возразил Гидеон. — Что скажете о работорговле? Этот этический нонсенс стоит в парламенте в каждой повестке дня.

— Работорговлей правит сугубая выгода, деньги. Это зло надо вырубать под корень. Объявите работорговлю вне закона, и ей придет конец. Но вы продолжаете лоббировать ее, отделываясь мягкими полумерами.

— Это замечательно! — воскликнула мать Элинор. — Вы оба играете в одни и те же ворота!

— Как сказать, — начал Вильерс, скользнув глазами по Элинор, которая мгновенно поняла, что он обо всем догадался. Теперь он знает, что тот, кто, возможно, сгубил ее девственность, стоит сейчас перед ним.

— Не думаю, что мы играем в одни и те же ворота, — заявил Гидеон.

— Я верю вам, именно поэтому мои намерения чисты и благородны, — усмехнувшись, сказал Вильерс.

Гидеон задержал дыхание, отравленная стрела угодила точно в цель. Именно так и должно было случиться. Но даже Элинор не все поняла. Мать продолжала улыбаться.

— Это романтическое чувство должно быть совершенно внове для вас, — парировал Гидеон, видимо, располагавший слухами о беспорядочной жизни Вильерса.

Оба джентльмена были высокого роста, но Вильерс более крепкого телосложения. Он не ответил ни слова, но, судя по его виду, был разъярен. И это сразу почувствовала мать Элинор.

— Боже, взгляните, как нелепо сидит парик на мистере Бардслее, он сбит на сторону! — вскричала она, чтобы предотвратить скандал.

Вильерс с презрением отвернулся от Гидеона и улыбнулся Элинор.

О, эта улыбка! Она одна могла бы выманить уплывающую прочь Клеопатру из ее золотой гондолы, могла бы заставить Вирсавию выйти из купели во всей ее нагой красе.

Это была улыбка мужчины, пренебрегавшего честью и добродетелью, но весьма сведущего, разбиравшегося во многих и, других вещах…

— Я знаю, что вы желаете избежать шквала сплетен, — обратился Вильерс к Элинор, взяв ее за руку. — Сначала я подумал быть подальше от вас, но, найдя вас здесь, уже не мог сопротивляться желанию снова оказаться рядом…

Он вдруг медленно стянул перчатку с ее руки. Это было весьма неожиданно, скандально! Она услышала громкий вздох неодобрения, сорвавшийся с уст ее матери. Но Вильерс, преспокойно стянув перчатку, поднес кончики ее пальцев к губам, что выглядело очень интимно. Этот поцелуй был совершенно противоположен ровному и бесстрастному касанию губ Гидеона. Спектакль затянулся настолько, что любой в павильоне мог им налюбоваться.

В глазах Элинор весь мир заиграл, замигал огнями и перевернулся. Все изменилось в один момент. Когда ее взгляд вновь сфокусировался, она увидела перед собой густые ресницы и твердые мужские скулы. Увидела Вильерса во всей его красе, с черными не напудренными волосами и сильным мускулистым телом.

Элинор бросило в жар. Герцог Вильерс славился своим холодным пренебрежительным взглядом. Он смотрел свысока на этот мир, покорявшийся его звонкому титулу. Но когда в глазах его вспыхивала страсть, редкая леди могла перед ним устоять.

Элинор к ним не принадлежала. Поэтому отдалась Гидеону и потеряла невинность. Элинор и сейчас была охвачена страстью. И Вильерс почувствовал это. Вспыхнувшие в его глазах искры обещали наслаждение.

Вильерс поцеловал ее в раскрытую ладонь. Она инстинктивно отдернула руку. Она еще пыталась защитить себя. Но это был уверенный поцелуй мужчины, объявлявшего свой честный выбор.

Никто не мог бы усомниться в благородстве его намерений.

Лондон, резиденция герцога Вильерса на Пиккадилли, 15

15 июня 1784 года

Мальчику казалось, что герцог выглядит слегка сонным, хотя тот и держал смертоносную рапиру; он вычерчивал круги в воздухе, поигрывая ею, словно безделушкой. При этом он равнодушно поглядывал на противника.

Мальчик проскользнул в дверь, не сводя глаз с отца, который сделал неожиданно быстрый выпад. Зал наполнился звоном стальных клинков. Мальчик боялся, что может пролиться кровь.

— Резче сгибайте локоть, ваша светлость! — услышал Тобиас голос со странно знакомым акцентом. Француз, решил он. Один такой чужестранец однажды попросил мальчика посторожить его лошадь за плату, но удалился, не дав и пенни.

У этого француза были острый нос и бешеные глаза. Он не носил парика, и его взъерошенные слипшиеся волосы торчали, как иглы. Он тяжело дышал, и Тобиас разглядел капельки пота на его верхней губе.

Вильерс поднял выше локоть, защищаясь, но француз упорно, шаг за шагом теснил его в угол. Тобиас сполз вниз по стене, приседая на корточки и наблюдая за ними. Сердце его издавало глухие удары, хотя он и понимал, что это глупо, что это всего лишь упражнение.

— Я бы вам посоветовал… — Француз не успел договорить. Герцог сделал резкий выпад, и его рапира уперлась в горло француза.

Затем француз отступил.

— Ваш смелый выпад, пока еще очень легко отбить, — заметил он, при этом голос его дрогнул. Обернувшись к большому зеркалу в стене, он одернул жилет.

— Черт побери, — произнес Вильерс, — я весь вспотел!

Отставив рапиру, он стянул через голову рубашку и бросил ее на пол.

Тобиас вытаращил глаза. Он не видел отца таким, не предполагал, что под его вычурным платьем скрывается такая сила — такие мускулы и атлетическая грудь. Такой поджарый живот.

Тобиас с досадой подумал о собственном хлипком теле. Правда, теперь он уже выглядит намного лучше, чем месяц или два назад. Раньше он пребывал в «крайне нежелательных условиях», как объяснил это Эшмол, дворецкий Вильерса. Хотя Тобиас почти не думал об этом, прочищая канализационные трубы, наполненные отвратительной слизью. Он выискивал, в них серебряные крючки, золотые зубы и прочие ценности, случайно попавшие туда.

Между тем мужчины начали снова кружить друг за другом. В движении отцовский торс казался ему еще более совершенным. Все это было так необычно, он привык видеть отца застегнутым на все пуговицы, в шелке или бархате с позументами.

Только сегодня утром он навестил их детскую в красном бархатном камзоле, расшитом виноградным орнаментом, цветами и жемчугом.

Продав одну такую жемчужину, можно было объедаться пирожками с мясом неделями. Тобиас дольше всех пробыл с отцом и мог более спокойно относиться к его экстравагантным нарядам, но младшие сестренки, которых привезли пару недель назад, и его брат Колин, появившийся в доме неделей раньше, буквально онемели от восторга.

Внезапно Тобиас осознал, что его отец-герцог разглядывает его в упор. Он вскочил и прислонился к стене. Не успев ничего сказать, герцог был вынужден парировать удар француза.

Тобиас вновь ощутил, как сильно бьется сердце в его маленькой груди. Клинки звенели у самых его ушей. Одним резким выпадом герцогу удалось выбить рапиру из рук противника. Она глухо прозвенела, подпрыгнув и отскочив на несколько футов.

Француз выругался, но герцог не обратил на это ни малейшего внимания. Подхватив льняное полотенце со скамьи, он направился к Тобиасу.

Мальчик попытался расправить плечи. Быть может, в один прекрасный день его слабое тело тоже станет сильным и мускулистым, как у отца.

Тело его прежнего хозяина Гриндела было вялым и мягким, хотя он и умел со страшной силой выкручивать ему руки. Но Вильерс, несомненно, намного сильнее его.

— Ваша светлость, — произнес он, слегка наклонив голову. Дворецкий Эшмол учил его, как надо встречать герцога, но он не мог себя заставить кланяться. Пусть это делают слуги. Ему казалось, что если он начнет кланяться, то всю жизнь будет ходить с опущенной головой.

Вильерс заговорил, и мальчику снова показалось, что это лишь взрослая копия его собственного голоса.

— Что за чертовскую возню я застал у вас утром в детской? — спросил Вильерс, снимая ленту с волос и растирая их полотенцем.

Тобиас хотел усмехнуться, но он хорошо помнил наставление Эшмола — нельзя смеяться в присутствии герцога.

— Неужели дети всегда ведут себя подобным образом? — продолжил Вильерс.