— Мои — что? — едва не поперхнулся Вильерс.

— И на твой перец, — добавил Тобиас.

Вильерс видел, что Финчли, едва сдерживает смешок, зная, что ему это запрещено.

— Ты просто боишься, что она с первого взгляда влюбится в меня, — усмехнулся Вильерс.

— В этот розовый камзол может облачиться лишь тот, у кого его груши совсем усохли. Только тогда это, быть может, будет прилично.

Финчли все-таки фыркнул, не выдержав, Вильерс строго посмотрел на него.

— Зачем прятать то, что хорошо сохранилось? — спросил Вильерс, влезая в рукава розового камзола и с гордостью поглядывая на свой низ, туго обтянутый панталонами.

— Мне нет до этого дела, — ответил Тобиас. — Пусть твоя жена пробует, мягко или нет. — Отвернувшись, он снова уткнулся носом в книжку.

Вильерс усмехнулся. Ни одна из близких ему леди не имела повода упрекнуть его в этом недостатке. Финчли не сдержал улыбки, он никак не ожидал подобного представления и чувствовал себя вполне вознагражденным за тот «сладкий кусок пирога», которого его недавно лишили, попросив выйти вон.

— Ты выглядишь весьма изысканно, — говорила Энн, суетясь в спальне Элинор. — Это твой цвет, он идет тебе больше, чем мне. Вышивка на шелке просто изумительна. И эта кружевная отделка… — Она поцеловала кончики пальцев. — Очень, очень изысканно!

Элинор взмахнула пышными фалдами юбки, любуясь переливами нежно-малинового шелка, затканного белыми цветами. Лиф и рукава были отделаны тончайшим розовым кружевом с крошечными блестками. Грудь, разумеется, была искусно приподнята и оголена до неприличия.

— Будь осторожнее с ним, — предупредила Энн, — и постарайся не порвать кружева. Тебе надо оставить привычку подтягивать лиф вверх. Поздно уже скромничать, дорогая. Теперь ты видишь, на что способна любящая сестра? Этот шелк пронизан золотом. Папа ворчал бы, что я разорила его, купив это платье. Ты должна пылинки с него сдувать.

— Моя грудь как будто выставлена на продажу, того и гляди, вывалятся соски.

— Вижу, — спокойно ответила Энн, — и пусть это увидит каждый джентльмен в гостиной.

— А что скажет матушка?

— Она велела тебе слушаться меня во всем, что касается одежды.

— Да, но то, что на тебе смотрелось бы лишь в меру пикантно, на мне выглядит непристойным.

— А ты, разумеется, считаешь это недостатком, — ответила Энн с усмешкой. — Ты должна благодарить Бога за каждый дюйм этой женской прелести, он не поскупился, одарив тебя. Да, а где твой мопс? — спросила она, усаживаясь в кресло.

— Вилла отвела его на кухню к слугам на этот вечер. Ближе к ночи вернет его мне.

Энн сморщила носик:

— Может быть, ты спишь с ним?

— Да, он ведь еще щенок, и ему холодно одному ночью, — ответила Элинор.

— Не хочешь ярче накрасить губы? Ты выглядишь как призрак леди Макбет.

— Я вообще не крашу губы, — заявила Элинор, — я…

— Тебе повезло, что у тебя есть сестра, которая знает в этом толк, — сказала Энн, раскрыв сумочку с косметикой и выкладывая содержимое на столик.

— Что это? — с опаской покосилась Элинор.

— Черный уголь для твоих прекрасных глаз. Смотри вниз и сиди смирно, не то я могу ненароком тебя ослепить.

Элинор замерла.

— Можешь открыть глаза, — сказала Энн, отступая на шаг и любуясь своей работой. — Теперь у тебя просто волшебные ресницы, Элинор, а до этого они были почти незаметны. Я и не подозревала, что ты можешь так преобразиться после нескольких штрихов.

— Мои ресницы были под цвет моих волос, — заметила Элинор. — Не знаю, как его назвать, коричневый или каштановый?

— Теперь немного розового на щеки и губы, — продолжила Энн. — Ах да, я совсем забыла про стрелки в уголках глаз, с ними ты станешь просто сказочной феей.

— Феей? — насмешливо фыркнула Элинор.

— Каждая новая леди — это сказочная фея для мужчины, — сказала Энн, кладя розовый тон на ее губы. — И Вильерс именно из тех самцов, на которых действует загадочность и недоступность леди. Если бы ты бросилась ему на шею, он почувствовал бы себя просто обесчещенным.

— Я не собираюсь бросаться ему на шею, — сказала Элинор негодующим тоном. — Я предоставлю времени и судьбе решить все за нас.

— Но подчеркнуть природную красоту несколькими яркими мазками все же не помешает? — озорно подмигнула ей Энн.

— Согласна, — отозвалась Элинор.

— Знаешь, сначала я была буквально шокирована количеством его бастардов, — осторожно начала Энн. — Но теперь я считаю, что вы просто созданы друг для друга. Если тебе нравится пыхтение щенка в твоей спальне, то уж с возней детей подальше от глаз, в детской, ты наверняка сможешь примириться, — хохотнула Энн, берясь за ее локон.

— Что еще ты собираешься сотворить со мной? — спросила Элинор.

— Хочу взбить тебе волосы! — воскликнула сестра.

— Взбить? О нет, — простонала Элинор.

— Да, да, да! Если Лизетт примерила на себя образ капризной рафинированной девицы, то ты должна предстать во всем сиянии распустившегося свежего бутона. Ты должна излучать чувственность, Элинор! Ты ведь на самом деле такая. Признайся, что ты уже с пятнадцати лет искала запретных наслаждений.

— С шестнадцати, — уточнила Элинор, повернувшись к зеркалу.

— Нет, — заявила Энн и повернула ее на стуле. — Посмотришь, когда я все закончу.

— Тогда будет поздно.

— Тогда ты станешь совершенством, — заверила ее Энн. — В своем новом стиле, конечно, который придумала я!

— О! — простонала Элинор.

— Может быть, ты хочешь свернуть волосы шишом на затылке, как какая-нибудь пастушка из мещанской пьески?

— А ты хочешь сделать из меня взлохмаченную овцу с золотой соломой в шерсти? И чтобы я в таком виде отправилась на призыв альпийского пастушка с его звонким: «Ала-ла, ала-ли, ала-ли-и!» Так?

— Ты четыре года проходила как бедная гувернантка, хватит, — сказала Энн, выуживая из своей сумочки изысканный серебряный портсигар и раскрывая его.

— Не думаю, что табак пойдет тебе на пользу, — заметила Элинор.

— Это вовсе не для меня, а для тебя, моя дорогая!

— Для меня?

— Да. Ты должна побить эту бледную моль Лизетт, этот сухой англоманский фетиш, затмив ее своей красотой. Ты предстанешь порочной и распущенной.

— Порочной, я?

— Тебе пора узнать способ вечно оставаться молодой. Для этого нужно уметь меняться, Элинор! Бог свидетель!

Годы, отданные оттачиванию добродетели, не прибавят тебе молодости, дорогая. Ладно, я пожалею тебя и не стану пичкать сигариллой до ужина, но уж после него тебе придется закурить, а я буду твоей наставницей.

— Вот это сюрприз!

— Можешь не затягиваться. Эта маленькая сигарилла станет той большой катапультой, которая отшвырнет нудную девицу, заморочившую твоего жениха. Я не хочу повторения истории с Гидеоном. — Энн вернулась к ее прическе. — Еще несколько правильных взмахов гребнем, и мы будем готовы спуститься вниз. Мне надо что-то срочно выпить, у меня в горле пересохло.

— Матушка утверждает, что выпивка перед едой вызывает умственную нестабильность.

— Только ратафия, которую лакают все эти глупые светские кумушки, — решительно заявила Энн. — Это отнюдь не герцогский напиток. Ром — вот что тебе нужно!

Спустившись в гостиную, сестры какое-то время помедлили на пороге, чтобы все могли вдоволь насладиться красотой их нарядов. Затем Энн незаметно подтолкнула Элинор, пропуская ее вперед.

Лизетт просияла, завидев их; она любила быть в окружении друзей. Их мать приоткрыла рот от изумления, увидев свою старшую во всей красе малинового заката, и снова благоразумно захлопнула его, задышав, как рыба, выброшенная на сушу. Вильерс молчал с непроницаемым, холодным лицом.

— Добрый вечер вам всем, леди и джентльмены, — произнесла с усмешкой Энн и тут же обратилась к Попперу: — Что у тебя на подносе, ратафия? Оранжад? Это нам не подходит. Будь любезен, приготовь нам ромовый пунш.

Лизетт растерянно поднялась, словно только сейчас поняла, что является здесь хозяйкой. На ней было очаровательное платьице из кремового шелка, расшитого незабудками, с целомудренно прикрытой грудью. Ее чашечки были довольно скромных размеров. Элинор почувствовала себя вавилонской блудницей рядом с ней.