— Иди передохни, Ингри, — сказала я с осторожностью.

Солдат моргнул, словно его разбудили. Посмотрел на меня широкими мертвыми глазами.

— Но этого не может быть… — сказал тихо.

Не так уж, видно, Ингри надоели мои расспросы, коль он опять остался коротать ночь у камина. Все же каждую мелочь, каждое слово об Отряде Судьбы приходилось вытягивать из парня клещами. Единственное, о чем он мог говорить без конца, были его драгоценные карты.

— Откуда они у тебя?

— Сагвер ходил… скажем, в запретное место… и вынес их оттуда. И это стало его благословением. И его проклятьем.

— Если сам не гадаешь, отдай кому другому.

Он невольно коснулся висящего на груди футляра.

— Нет. Ты не понимаешь. Я не могу с ними расстаться. Это как болезнь. Как… страсть. Сначала пробуешь из любопытства. Раз, другой, третий… А потом понимаешь, что ничего не можешь решить без них. И кроме того, карты сами выбирают себе хозяина.

— Как это?

— Они открываются не всякой руке.

Я смотрела с любопытством.

— Значит, вместо того, чтоб советовать, они начинают тобой управлять? И как же ты теперь… без их советов?

— Я говорил — мне все равно. Знаю одно — однажды я умру. И этого довольно.

— Все мы умрем, рано или поздно, экая новость! А почему ты предложил мне открыть карту?

Он, видно, и сам в первый раз об этом задумался.

— Ты… — он помолчал, глядя в стол. — Ты была такой неспокойной… беззащитной…

— Я? — Он меня удивил. Я — крепкая, уверенная женщина, твердо стоящая на своих ногах. Скорее, мужчина будет искать у меня помощи — как Самур последние годы, что бы он там ни говорил и как бы ни бранился… — Так поэтому ты и остался? Решил мне помочь?

— А разве тебе не нужна помощь?

— Нужна. А тебе, Ингри?

Он поперхнулся пивом. Прокашлялся, посмотрел на меня повлажневшими глазами.

— Помощь? Мне?!

— Всем людям время от времени нужна помощь.

— Но не мне.

Что ж, пусть так. Я хлебнула пива — оно, это пиво, выручало нас в годы войны, когда в корчме месяцами не появлялись постояльцы. Забытье и веселье нужны людям в любые времена. Конечно, все было по-другому, когда через перевал шел оживленный торговый тракт…

Словно подслушав мои мысли, Ингри спросил:

— Что охотник говорил о могиле Картежников?

Я помолчала. Что ж, сам нарываешься, парень…

— То, что многие говорят, — сказала нехотя. — Что они прокляты, и души их не могут найти покоя… что ночами они выходят из могилы и убивают живых…

Ингри молча смотрел в стол.

— Перевал горел три дня, — осторожно продолжила я. — До сих пор мы не знаем, что и как там было. Потом туда пришли люди и… собрали то, что можно было собрать… что осталось от Картежников. Похоронили, насыпав сверху холм из камней. Теперь, говорят, над могилой кто-то поставил каменный столб, и на том столбе выбиты имена всех двухсот… и…

И мне словно снег за шиворот сунули.

— Ингри? Но ведь вас всегда было двести… только двести…

Он еле, через силу, усмехнулся.

— Мое имя тоже есть на этой стеле… Не пугайся, я не призрак! Я живой. Видишь?

Он поднял руку. Сжал-разжал сильные пальцы. На широком запястье пульсировала жилка.

— Я должен был умереть вместе с ними. Но не умер. Ты тоже веришь в эти россказни?

Старый Сунган — громадное кладбище древних сказок и тайн. Усыпальница Истинных Королей с непресекающимся родом Хранительниц; дороги, упирающиеся в скалы; мосты, ведущие в небо; развалины замков, в которых живут лишь ветры да призраки. И сами сунганцы — светловолосые северяне, бойцы меча и руки, из которых, по слухам, была и моя бабка… Даже скалы здесь, кажется, беременны легендами. А уж сколько их родилось, когда на перевале полегли непобедимые прежде Картежники…

Я говорила. Ингри слушал. Слушал — и молчал. Молчал и думал — и эти его мысли мне совсем не нравились.

Очень не нравились.

— Ну, я так и знала!

Ингри наградил меня мрачным взглядом.

— Входи, садись и молчи.

Я послушно уселась в угол комнаты и стала смотреть на Ингри.

Ингри заговаривал меч. Не тот, похожий на большой нож, что он обычно носил на поясе, — настоящий, боевой. Он держал меч на ладонях над стоящими в ряд свечами — семь хороших свечей, которые я берегла для неведомо как попавших в Сунган знатных лордов (руки бы оторвать этой Кэти, паршивке), и, закрыв глаза, обведенные темными кругами, говорил что-то на чужом языке чужим, не похожим на его обычный глуховатый, голосом. Глубоким, страстным, гортанным… Голосом, от которого у меня дрожь шла по спине.

Он говорил, и пламя свечей вздрагивало в зеркале меча — то ли в такт его словам, то ли в такт его сердцу. Огонь, танцующий на лезвии, казалось, раскалял сталь, рисовал на ней свой собственный узор, пламенные руны; скользил по мокрому от пота смуглому телу Ингри, подчеркивая твердость мышц и белизну шрамов… Голос Ингри низился и низился — до рокота далекого грома, до шороха дождя, до шелеста песка…

Ингри смолк.

Я тоже молчала, глядя, как медленно, осторожно, будто стеклянный, он опускает клинок на стол. Руки его затряслись, словно только сейчас ощутив тяжесть меча. Ингри сгибал и разгибал локти, крутил запястьями, сжимал-разжимал пальцы… И внимательно смотрел на меня.

— Как ты догадалась?

Как? Он о чем-то долго говорил с Хоггардом, и тот наверняка вывалил на его глупую голову все слухи о могиле Картежников. Он не ел весь день — как солдат перед решающим боем. Он то и дело касался (видно, сам того не замечая) своей колоды, словно испрашивая совета… Этот чертов дурень решил встретиться с какой-то ночной тварью и выяснить, правда ли все то, что болтают о его погибших друзьях.

— Ты был не в себе, — только и сказала я. Ингри медленно качнул головой. Уголки его плотно сжатых губ дрогнули в усмешке.

— Мне бы в отряд такого разведчика!

— Оружие ты заговорил, а как насчет себя?

Он провел рукой по мокрой груди.

— Серебро?

— Возьми вот еще…

Я сунула ему в руку маленький полотняный мешочек. Он взвесил его на ладони.

— Что это?

— Охранные травы.

Ингри поднес травы к лицу, глубоко вздохнул.

— Пахнет тобой…

— Это женский оберег. Может, и тебе сгодится.

Солдат медленно, словно неуверенно, улыбнулся.

— Спасибо, хозяйка.

— Провались ты… — проворчала я. Оглянулась на пороге — Ингри смотрел мне вслед.

— Где тебя искать… если что?

— На старой мельнице.

Я прикусила губу. Значит, снежная кошка…

Я вновь прислушалась — в который уже раз за ночь. Кажется? Ветер — или человек — скребся в дверь. Неслышно подойдя, я положила руку на засов.

— Ингри? — спросила с сомнением. И снова шорох — еле слышный, на грани тишины и звука… Я сжала зубы и, отодвинув засов, толкнула дверь. Ингри ввалился внутрь вместе с холодом и снегом и, едва коснувшись плечом косяка, пополз вниз.

— Дверь… — просипел он. — Дверь…

Я вышла из столбняка и, захлопнув дверь, задвинула засов. Ингри сидел на полу, закинув голову, смотрел на меня. Цел? Не одежда — лохмотья, снег, лед… красный лед…

— Ну-ка, парень, — я опустилась на одно колено, взваливая его на плечо — Ингри зашипел, — с трудом поднялась, качнувшись, и потащила к себе в комнату. Свалила на кровать, выпрямилась, отдуваясь: тяжел, дьявол… Начала снимать располосованную куртку. Ингри снова зашипел, но продолжал молчать, глядя на меня напряженными ввалившимися глазами.

— Вижу, свиделся-таки со своей красоткой! — сказала я, разглядывая его. На груди — ни царапины, в бедро левой ноги как вилы воткнули… Взяв приготовленные тряпки, я склонилась над ним, прикидывая, как бы ловчее перехватить раны. Мне все не верилось, что он так легко отделался. Ингри беспокойно задвигался, поднял руку, потянулся ко мне — упрямо, оскалившись от напряжения… Я склонилась ниже, ожидая, что такого важного он скажет. Пальцы Ингри коснулись моей распустившейся косы.