— От меня так легко не отделаться. В конце концов, и у меня есть кое-какой навык — с семью-то братьями… И вообще, нас перебили на очень важном месте!

— Насколько важном? — она охотно вернулась к нему, и Саймон, наконец, поцеловал ее так, как ему давно хотелось. Он был совсем не против продолжить, но девушка выскользнула у него из рук. Саймон с удовлетворением увидел ее раскрасневшееся лицо, блестящие глаза — поцелуи ей понравились тоже. О чем она и заявила со своей обычной прямотой:

— Это гораздо лучше, чем с Кейджем!

Саймон нахмурился.

— Уверен, что лучше. Кто такой Кейдж?

— Ты не знаешь! — отмахнулась она.

— Но узнаю! — пригрозил он. Он не собирался делить свою женщину еще и с людьми.

Ему хватало драконов.

— Идем. Я все-таки покажу тебе нашу Гавань, — Гейджи протянула ему руку. — Конечно, она тебя недостойна — такой жалкий клочок земли… У тебя еще есть время передумать!

Она пошла впереди. Саймон машинально оглянулся на море. Он уже предчувствовал, что теперь это станет его постоянной привычкой…

Море сияло.

— Ну вот, — с удовлетворением сказала Санни. — Мне нравится, когда истории хорошо кончаются… Какая там карта следующая?

Она уже не протестовала, когда Дайяр пошел к очагу за новой порцией пива. Гадалка увидела, что девушка с интересом разглядывает его крепкую ладную фигуру.

— Хорош, правда?

— Симпатичный, — пробормотала Санни.

— А он и вовсе с тебя глаз не сводит.

— Ну уж!..

Санни уставилась в стол, когда Дайяр возвратился и поставил перед ней кружку. Лишь поблагодарила негромко.

— Ты убрала цветок! Зачем? — Дайяр вертел в руках карту. Показал ее Санни. Красное на черном. — Роза… Разве цветок — не благоприятный знак?

Гадалка мягко забрала карту из его пальцев.

— Только не этот. Мое счастье, что я еще ни разу не открыла ее. Или счастье того, кому я гадала. Но я знала человека, кто выложил разом двести таких карт…

— И что произошло?

— Произошло предсказанное. Вы никогда не слыхали об Отряде Судьбы, или Картежниках, как их еще называли? Ну да, вы ведь слишком молоды и ту войну не застали…

Она обвела сощуренным взглядом спящую корчму.

— Все началось — или продолжилось — или закончилось в такой же корчме, здесь, в Сунгане, может, где-то совсем недалеко отсюда, а может, даже прямо здесь. Был такой же морозный вечер, и…

— …этот парень раздражал меня до смерти…

Этот парень раздражал меня до смерти. Он уже битый час играл с самыми отъявленными драчунами в округе — и беспрерывно выигрывал. С таким каменным лицом мог играть только шулер — или заядлый картежник. Мне в корчме не был нужен ни тот, ни другой.

Наконец один из игроков вскочил, отшвыривая карты.

— Он жульничает! — завопил Самюэль во всю глотку, а глотка у него луженая. Видно, он проигрался больше других, но и остальные с облегчением побросали карты и нестройно его поддержали. Пальцы и кулаки мелькали в опасной близости от лица счастливчика, со стола летела посуда и кое-кто уже хватался за ножи…

— Пиво за счет Гвенды! — рявкнула я, грохнув о стол кружками. — Дэнни, лапушка, помоги выкатить бочонок из погреба, ты у нас такой сильный, пятерых заменишь. Гасс, не забыл, тебе с утра на ярмарку? Твой парень, Бэн, растет не по дням, а по часам, здоровяк, весь в тебя!

Представление имело успех, хоть и не полный. Парни отвлеклись, слегка расслабились. Только Самюэль продолжал вопить как резаный.

— Погоди, Гвенда! — орал он, пытаясь дотянуться до моего постояльца — тот сидел неподвижно, опустив глаза, пряча под столом руки, и мне очень не нравилась эта неподвижность: так цепной пес, выжидая, готовится для решающего броска, который порвет и железную цепь и прочный ошейник…

— Этот сукин сын пытался нас надуть! У него крапленые карты!

Я мельком взглянула на каменное лицо постояльца.

— Да? Ты сам видел? Где? Покажи!

— Ну если не крапленые, то еще какой фокус! Отдай мои деньги, ворюга!

Парень продолжал молчать, что еще больше выводило Самюэля из себя. Зарычав, он бросился через стол к горлу игрока, я вздохнула и со всей силы опустила кружку на его глупую пьяную голову. И кружка и голова выдержали — только Самюэль ткнулся носом в стол и затих.

— В другой раз не играй с тем, кто играет лучше! — сказала я. Огляделась. Народ радостно скалил зубы. Нет чтобы помочь слабой женщине… Я стянула пьянчугу за ремень со стола — он мешком свалился на мокрый пол. Сказала устало:

— Все, представление окончено! Вы, картежники, расплачивайтесь и тащите его домой. Корчма закрыта.

Начала убирать посуду. Парень, по-прежнему сидевший на своем месте, сказал негромко:

— Спасибо, хозяйка, но я бы справился сам.

Я посмотрела на него. Худое смуглое лицо, черные, коротко стриженные волосы, черная строгая одежда — монах, да и только, если б не эта красная эмблема на его левом плече… Отозвалась с той же ледяной учтивостью:

— Не за что, солдат. Я пеклась не о тебе — о своем заведении.

Он поднял глаза — черные, чуть отливающие коричневым, вроде слегка недозрелой смородины. Мне всегда казалось, что такие глаза должны быть яркими, горячими, живыми, как сами южане. Эти, казалось, были подернуты ледком, как темные осенние лужи…

Я наклонилась к нему.

— У нас здесь редко бывают богатые купцы или лорды, если ты промышляешь картами, парень. Учти это.

Его губы едва шевельнулись.

— Учту, — сказал он.

Кивнув, я вернулась к очагу. В конце концов, он платил мне за комнату наверху, а не за ненужные советы.

Постояльцы разбрелись по своим комнатам, завсегдатаи — по домам. Служанка, убрав посуду и вымыв пол, давно спала в своей каморке. Я сидела у очага, довязывая безрукавку. Но дело не шло. Путались петли, путались мысли. Отбросив вязанье, я подошла к окну. Прижалась лбом к холодному стеклу, вглядываясь в темноту, откуда, как бабочки на свет, летели снежинки. Было тихо, так тихо, что можно было услышать слабую песню ветра за стенами: он обегал корчму, шуршал по обледенелым бревнам сухой крупкой — и летел дальше, сдувая снег с черных скал Сунгана. Я не находила себе места. В такую ночь чудилось: явись кто из темноты, позови, помани — пойду, не оглядываясь, не задумываясь…

— Не спится, хозяйка?

Вскрикнув от неожиданности, я оглянулась. Этот дьявол, черный дьявол! Он по-прежнему сидел в своем углу, сливаясь с темнотой; при свете гаснущего камина можно было различить лишь блеск его глаз. Я вздохнула, успокаивая испуганное сердце. Подошла к нему.

— И тебе не спится, солдат?

Сейчас он держал руки на столе — жилистые сильные руки. Между сдвинутыми ладонями покоилась колода карт. Не та, потрепанная, вечерняя, — ночная. Черно-лаковая, с пылающей розой на «рубашке». Такая же роза, по слухам, была вытатуирована на плече каждого Картежника. Кому-то, может, и казалось смешным прозвище солдат Сагвера, или что двести здоровых мужиков выкололи на своих мускулистых руках нежный цветок… Кому-то — но не мне.

Поэтому я сказала:

— Если хочешь задержаться в наших краях, сними свою форму, парень. Люди Сагвера оставили после себя недобрую славу.

Он едва поднял темные веки.

— Даже после того, как они полегли на перевале?

— Даже после этого.

Я ждала, что он разозлится, вступится за своих приятелей, но парень вел себя как чурбан — молчал и не двигался. Лицо словно вырезано из темного дерева, слабый свет углублял впадины щек и глазниц. Помстилось на миг — присел у моего очага один из тех, с перевала…

Но солдат зашевелился, длинные пальцы сдвинули верхнюю половину колоды.

— Сегодня особая ночь, хозяйка, — сказал глуховато. — Не хочешь узнать свою судьбу?

Цветок был как живой. Я глядела на него насторожено.