Нельзя не обратить внимания на важную и бесспорную деталь, о которой почему-то предпочитают умалчивать. Все происходящее на западных границах Иоаннова государства отдавало если не польским духом, то польским, безусловно, привкусом или оттенком. Литовские и ливонские события — это, в сущности, лишь продолжение решения давнего спора, о котором упоминал Александр Сергеевич Пушкин, между двумя славянскими государствами, двумя славянскими народами, сопредельными и претендовавшими на одни и те же земли и города. За спиной Литвы и Ливонии стояла Польша, германские княжества и Швеция пытались только использовать возникающие конфликты. Тяжба шла не пустяковая. Киев, Новгород и Смоленск — жемчужины, которые украсили бы любую страну на континенте, — служили призом в дипломатических и военных столкновениях. Купцов и путешественников восхищали новгородские деревянные мостовые и тротуары. Куда глаже и покойней, чем тряский булыжник в Париже! Живут же русские!

Представители западной ветви славянской расы — они же являлись представителями восточной ветви римской веры — держались — чего греха таить! — всегда высокомерно, считая себя людьми просвещенными и приобщенными к мировым культурным ценностям — словом, высшим выражением этой самой славянской расы. Они мечтали о захвате московского престола и смеялись над претензиями потомков варяжских конкистадоров выводить запуганную родословную от Пруса, брата римского императора Августа. Оскорбленная гордыня в долгу не оставалась. Во дворце московского властелина у трона на скамье стоял таз с двумя рукомойниками, поверх которых лежало полотенце. Говорили, и не без оснований, что государь считал людей римской веры оскверненными и нечистыми, а потому, подав руку посланнику и затем отпустив его, тотчас приступал к омовению, брезгливо хмурясь под пытливыми взглядами придворных.

Так или иначе, в эпоху Иоанна по-настоящему противостоять России находила в себе силы только Польша. Русских в их движении на Запад можно было сдерживать, укрепив стену, которую с противоположной стороны пытались нарушить. Однако и западная, по преимуществу католическая, экспансия не утихала. Но вот с благой ли целью? И кто инициировал, кроме римской курии, эти потуги? Ярче всего тайные желания своеобычных миссионеров проявились в деле Ганса Шлитте. Одни считают его ловким мошенником и авантюристом, надеявшимся подзаработать на нуждах отсталой Московии, другие — свидетельством умения Иоанна привлекать чужеземцев и использовать их в собственных целях.

Не дай Бог увязнуть в подобном споре! Без авантюрной жилки в Москве немцу нечего было делать. Он посулил Иоанну доставить в столицу умелых ремесленников и ученых. И действительно был на пути выполнения обещания. Но в Любеке его посадили в тюрьму, из которой выпустили через полтора года. Весьма показательна далеко не случайная деталь: Ливонский орден добился от императора Карла V — испанского и австрийского владыки — запрета пропустить в Россию собранных Шлитте разного рода специалистов.

Злое дело проистекало из самой сердцевины Ливонского ордена. Его магистр Фюрстенберг, чьи лета клонились к закату, отлично понимал потребности Москвы. Он успел повоевать против русских в плаще с красным крестом и теперь сменил эмблему на черную. Если он и обращал взор на Восток, то вовсе не затем, чтобы сделать дорогу в северную столицу безопасной для купцов и нуждающихся в справедливой оплате труда умельцев. Великое княжество Литовское рассматривало Ливонию в качестве то приза, то трамплина. И тоже усиливало блокаду. Ну как тут бросить камень в Ганса Шлитте, даже если у него наряду с коммерческими планами имелись и секретные — политические? И упаси Бог — религиозные. Опытных мастеров-то он созвал, чего никто не отрицает. Однако наши историки хуже таможенников. Им только бы с ангелами иметь сношения.

Но люди не ангелы. Они заботятся о личном благополучии. У них есть масса личных интересов. Иногда эти интересы толкают на рискованные предприятия. В середине XVI века дела английских экспортеров промышленных и сельскохозяйственных товаров стали идти все хуже и хуже. И в дальних и в ближних странах сократился спрос на добротное английское сукно и сахар, а хитроумные машины на континенте начали производить в южных жарких странах — Италии и Испании. В центре Европы никто теперь не нуждался в английских товарах, как раньше. Остро ощущалась необходимость в новых рынках сбыта и торговых путях. Ни пираты, ни неизвестность не пугали отважных мореплавателей, которые вовсе не были завоевателями. Дорогу им указал сын знаменитого путешественника Джованни Кабото, который в конце предшествующего столетия перешел на английскую службу и стал именоваться Джоном Каботом. Себастиан принимал участие в предприятиях отца и побывал с ним в Северной Америке в районе острова Ньюфаундленд. Затем он плавал под испанским флагом и добрался до Парагвая в Южной Америке. Словом, этот человек имел представление о географии. Он появился на свет в 1475 году и к моменту организации первой английской экспедиции на север был уже очень стар.

Англичане, как, впрочем, всегда, пытались убить двух зайцев. В поисках северо-восточного прохода в Индию и Китай они надеялись завязать торговые связи со всеми, кто встретится по пути. Эта превосходная мысль послужила основой для создания компании, снарядившей три корабля, которыми командовали Ричард Ченслор и Хью Уиллоуби. Первому повезло больше. Его судно «Edward Bonaventure» добралось до залива, красивой дугой вписавшегося в неведомую землю.

Это и была Россия. Холмогорские выборные головы тотчас же отписали Иоанну о богатых пришельцах.

Таким образом окно в Европу одновременно для Запада служило и дверью в Азию. Однако глуповатые и развращенные ливонские рыцари сего не понимали и не хотели понимать. Они интересовались больше тем, что было под юбками у испуганных пленниц, которых они захватывали в налетах мелких шаек на приграничные деревни и городища. Ливонский орден ослаблял себя изнутри. Доброму воину нельзя быть ни распутником, ни пьяницей. В обете безбрачия крылся определенный милитарный смысл. Но кто придерживается данных обетов?

Замки ливонский рыцарей превратились в бордели и харчевни, где царили самые грубые нравы. Только температура воздуха заставляла обитательниц этих притонов прибегать к одежде, которую они с удовольствием сбрасывали прочь при каждом удобном случае. Слухи о том, что вытворяли ливонские рыцари, — и, кстати, вполне достоверные слухи — вызвали бы у зрителей нашего похотливого и безвкусного телевидения и у посетителей особенно грубых и вульгарных московских секс-шопов просто состояние столбняка. Найденная мной в подвале развалин знаменитого дома Гинзбурга на Институтской, 16, после освобождения Киева от немецко-фашистских захватчиков готическая книга под названием «Порнография в эпоху Ренессанса» прекрасно передавала подробности того, чему предавались ливонские рыцари в разрушающихся замках на побережье Варяжского моря в ту эпоху. И уверяю тебя, читатель, что нет никакой возможности внятным языком и без специальной терминологии, соблюдая традиционное для русской литературы приличие, передать происходившее. Казалось, что сам дьявол — дьявол сластолюбия и извращенности — поселился среди тех или, скорее, вселился в тех, кто считал благородный янтарный край родиной и хвастался желанием выступить на его защиту, как в прежние времена. Отношение с женщинами и к женщинам — зеркало морали, в том числе военной и дипломатической. Альковы первых лиц каким-то странным образом связаны с посольскими миссиями при дворах государей. Приключения знаменитых рыцарей ордена тут же становились известны в России. Ливония металась в поисках спасения и молила царя Иоанна о продлении перемирия. Но ей, оставленной всеми, суждено было пасть под мощными ударами более могущественного соседа.

Малюта ненавидел ливонцев, Он был в числе военных, желавших побыстрее начать войну. А походу на Ливонию мешали всякие умники — от попа Сильвестра и Алешки Адашева до братьев Курбских и не выбитых еще бояр, норовивших отъехать на Запад. Сильвестр говорил Иоанну негромким зловещим голосом: