Ночью у Лобного места сколотили помост, обширный и прочный, с тремя колодами посередине. В каждую воткнута сверкающая секира. До нас дошло описание казни, в которое трудно поверить. Оно высокопарно и лубочно, нечто вроде предоставления последнего слова заключенному в демократическом суде. Полагаю, что все обстояло по-иному. Но возможно, что князь шел вместе с миловидным сыном — семнадцатилетним юношей, держась за руки. Малюта еще мог сию вольность стерпеть. Не исключено, что сын пожелал опередить в смерти отца и раньше успел склонить голову под секиру. Но далее Малюта ни за что не позволил бы разыграть объявленному изменнику трогательный и благородный спектакль. В костюме палача — красной рубахе и мешке с прорезями для глаз — Малюта распоряжался на помосте. Он грубо оттолкнул юношу и заставил замолчать ударом кулака истерзанного пытками отца.

— Да не зрю тебя мертвого, — прошептал окровавленными губами князь, опускаясь на колени перед плахой.

Мощным ударом секиры Малюта хлестнул по шее мужа достойного и ни в чем не повинного. Голова упала на помост, и юноша хотел ее поднять и прижать к губам. Предание гласит, что он это сделал, взглянул на небо и с лицом веселым отдался в руки палача.

Малюта не был бы Малютой и не сумел бы привлечь к себе Иоаннова сердца, если бы с его разрешения народ видел проявление благородных чувств у изменников, желавших гибели царя.

Когда юноша протянул руку, чтобы взять отсеченную голову отца, Малюта и его помощник схватили худенькое гибкое тело, распяли на иссеченной нечистой плахе, и сын последовал за отцом. Величественные жесты имел право делать лишь государь. Родственники Шуйских, двое Ховриных, потомки греческого князя, взошли на помост сами. Стянутые назад веревками локти сковали движения. Они медленно встали на колени, неловко подставляя шеи под острие запачканных черным секир. Малюта занес свою и свистящим ударом отделил голову старшего. Кровь крутой струей ударила вбок. Брызги окропили людей, застывших близи возвышения. Дотоле тишайшая толпа ахнула и отхлынула назад. Так уходит волна, наткнувшаяся на высокую скалу.

Малюта на мгновение прислушался — нет ли каких-нибудь мятежных выкриков. Его соглядатаи находились среди зрителей. Но нет — никто не посылал проклятий и не ругал палачей и государя.

Помощник Малюты действовал менее ловко, и его жертва еще жила. Малюта подскочил к залитой свежей кровью плахе и дорубил младшего Ховрина. Почудилось, что усатое лицо с нависшими на лоб слипшимися кольцами волос растянулось в улыбке. Трупы казненных помощник сбросил вниз. Князь Дмитрий Шевырев и князь Иван Сухой-Кашин заняли освободившиеся места. И они покорно уронили головы, упершись коленями в помост. Сверкнули секиры и померкли. И тут Малюта со странным, неизведанным прежде чувством робости увидел, как огромная толпа, которая долго ждала казни под ледяным ветром, дующим с реки, внезапно и стремительно начала таять, разлетаясь не быстро во все стороны. Похоже, идут круги по воде от брошенного камня. Когда смерть принимали еще два злодея, приговоренных к плахе, но не за изменные дела, площадь почти опустела. Малюта велел поднять обезглавленные трупы и выстроить их перед помостом, подперев жердями, а сверху положить отрубленные головы. Не всякому телу досталось собственное лицо. Юродивый Николка первым понял это и заплакал, подняв руки, опутанные веригами. Малюта приказал глашатаю вновь повторить вины умерщвленных. Перепутанные головы мертво и тупо взирали перед собой, и это было самое ужасное даже для Малюты, привыкшего к диким шуткам, которые иногда выкидывала смерть.

Через пять-шесть дней после казни суздальцев Иоанн возвратился в Москву. Еще в слободе он решил выслать самых подозрительных бояр и расправиться с князем Семеном Лобановым-Ростовским, который лет десять назад намеревался уйти в Литву да еще взял сторону князя Старицкого. Иоанн велел Малюте отправить опричников, чтобы захватить давно намеченную жертву и доставить князя в столицу.

— Веберу поручи это дело, — сказал Иоанн. — Веберу, и никому другому. Осторожность здесь не помешает. Чужеземца употреби. У чужеземца сердце суше.

Эриха Вебера одного из первых зачислили в опричное войско. Он обжился в Московии прочно, пустил корни, женился и с выгодой приторговывал изделиями из кожи и железа. Взяли его в плен вот уж как четыре года под Дерптом. Таких, как Вебер, в Немецкой слободе встречалось немало. Генриха Штадена тоже зачислили в опричнину по рекомендации Басманова-старшего. Иоганн Таубе и Элерт Крузе были лично известны царю. Как и Штаден, они приблизились к трону через Алексея Даниловича. Комиссия, набиравшая новобранцев, не брезговала и чужеземцами.

— Вернее служат, — одобрил Иоанн басмановские новации, — с изменниками не водятся.

«Им и водиться не надо. Они сами изменники», — подумал Малюта, но, памятуя приверженность Иоанна к германцам, благоразумно отмолчался.

Среди стрельцов иностранца не отыскать. Стрельцы сплошь русские и под немцем ходить не станут. А немец опричнине нужен. Это понимал даже Малюта, который терпеть не мог хитрых и ловких пришельцев, сумевших всеми правдами и неправдами вцепиться в русскую жизнь.

— Они еще нас за нашу же хлеб и соль отблагодарят, — бурчал Малюта, всячески пытаясь в удобную минуту отговорить царя принимать в службу иноземцев.

Однако жизнь требовала свое, и немцы оказались полезными не только на Пушечном дворе, в оружейных мастерских или при выпечке хлебов. Они и в Посольском приказе пригождались и вот сейчас в опричное войско просачивались. И не исключительно немцы. Среди начальников средней руки можно было встретить и шведов, и французов, и высокомерных англичан. Но самыми злыми недругами оказались все-таки немцы-опричники. Улизнув за пределы Московии, они, желая оправдаться за столь долгое и небезобидное отсутствие на родине, всячески настраивали Запад против русских, присовокупляя к известным и не оспариваемым самим Иоанном жестоким деяниям фантастические вымыслы, граничащие с горячечным бредом. Чутье Малюту не подводило. Но не довелось ему убедиться по-настоящему в правоте собственных догадок. Действия немцев в опричнине царь высоко оценил. Генрих Штаден получил разные льготы и обогатился, а со временем был пожалован на Старицком смотру «вичем» — Генрих сын Вальтера, а по-местному Андрей Владимирович. Для иноземца царское пожалование — что звание рыцаря для воина. Однако «вича» полагалось заслужить. Иоанн скуп на награды.

Отряд опричников во главе с Эрихом Вебером выехал в Нижний Новгород сразу после получения приказа. Останавливались только на ночевку. Шли ходко и без особых приключений. Вот только в Гороховце задержались. Потребовал посадский люд у Вебера за постой. Всем там верховодил железных дел мастер Тимофей Семенов, у которого в избе и расположился Эрих Вебер с двумя опричниками, Болотовым и Тыртовым. Мастер радушно принял государевых слуг. Пировали чуть ли не до рассвета. Хозяин — человек самостоятельный и любопытный — спросил:

— Что за такая опричнина? Зачем она?

— Цыц! — И Болотов прижал палец к губам. — Слово это секретное, и произносить его никому не дозволено.

— Как так не дозволено, когда приказные бросаются им налево и направо?! — удивился Семенов.

— А вот так! Не дозволено, и край! Иначе возьмем тебя в застенок, — пригрозил Тыртов.

Эрих Вебер помалкивал и в разговор не вступал. Он лишь пил вино, ухмылялся да щурился на жену Семенова — лицом не очень-то пригожую, но зато рослую и грудастую Саньку. Щурился, щурился да не утерпел и ущипнул за ляжку. Санька ойкнула и засмеялась, шутливо замахнувшись на Вебера:

— Не балуй, жеребец!

Тот отшатнулся и тоже засмеялся. Он и впрямь напоминал жеребца: высокий, сухощавый, тонконогий. А Семенов пока добродушно погрозил немцу кулаком. Еще поели и попили, посидели и спать собрались.