— Я готова.

Я затаил дыхание, сердце у меня стучало так, что билось о ребра. Служитель морга откинул полотенце. Дав лежал на спине, видно было только его лицо, простыня была подтянута вверх, чтобы скрыть следы от веревки, на которой он повесился. Первое, что я подумал, глядя на него, — Господи, как же он похудел! Он потерял не меньше тридцати килограммов. И выглядел совершенно иначе: челюсть опустилась на грудь, щеки сползли на простыню, собравшись в складки. От густых волос остались лишь редкие клочки, а кожа утратила свой ярко-красный оттенок — даже под нанесенным служителем слоем грима можно было увидеть, что она желтовато-коричневая. Под действием силы тяжести она сползла с лица, так что резко выделялась носовая кость. Я смотрел на него не мигая, прислушиваясь к собственному дыханию. Мысленно я уже сотни раз побывал в этом морге, глядя на мертвое тело Дава.

— Анджелина, — откашлявшись, спросил патологоанатом, — это останки вашего отца, Малачи Дава?

Она повернулась ко мне, прижав руку к губам. Я обнял ее, и она уткнулась лицом мне в грудь.

— Боже мой, Боже мой!

— Анджелина! — мягко сказал Дансо. — Как ты себя чувствуешь, детка?

— Да, — кивнув, пробормотала она. — Да.

— Ты уверена, девочка? Может, тебе надо еще разок взглянуть, чтобы увериться? У тебя полно времени. Он немного похудел — в последнее время жил в суровых условиях.

— Это не имеет значения, — пробормотала она. — Не имеет значения.

— Не имеет значения?

— Да. Это он. Я бы всегда его узнала.

— С вами все в порядке? — После опознания Анджелина отправилась со Стразерсом выпить воды, а я вышел на улицу покурить. Дансо подошел ко мне, держа руки в карманах, и принялся смотреть на автостоянку и железобетонный пожарный выход, ведущий к отделению патологии. — По-моему, у вас не очень радостный вид.

Я покачал головой, сделал затяжку и посмотрел на звезды. Была ясная ночь, небо почти чистое — лишь несколько облаков, своим видом напоминающих кадры из фильма ужасов.

— Я полжизни этого ждал.

— Ну да, уж это точно.

— Но знаете, что странно? — Я искоса посмотрел на него. — Странно, что я всегда представлял себе это не так. Всегда думал, что будет по-другому.

— В каком смысле?

Я коротко и сухо рассмеялся.

— Не знаю. Наверное, я никак не мог забыть его слова: «Моя смерть будет эффектной». Помните? Эффектной. — Я повернулся к моргу. Льющийся из окон свет оставлял на земле прямоугольные полосы. — В общем, совсем не такой.

— То есть вы считали, что она должна будет произвести впечатление?

— Да.

— Так оно и получилось.

Я поперхнулся дымом.

— Да ладно!

Он достал из внутреннего кармана пальто пачку фотографий в пластиковом футляре и подал их мне.

— Будем считать, что я вам их не показывал, ладно?

Зажав зубами сигарету, я поднес снимки к свету, падающему сверху, из перехода. Сначала мне показалось, что я вижу развешанную на дереве одежду. Или развернутый парашют. Потом я разглядел руки, а затем и очертания неподвижного тела, с головой, свесившейся на грудь.

— Веревка была вот здесь, — сказал Дансо. — Вокруг дерева. Когда он спрыгнул с дерева, веревка сломала ему шею. А ветви подхватили под руки. Вот эта штука — что-то вроде плащ-палатки, в которую он заворачивался, когда жил там несколько недель. — Дансо немного помолчал. — Посмотрите на него, Джо. Он ведь похож на ангела, правда?

Я не ответил, глядя на плащ-палатку, которая простиралась над Давом, словно крылья.

— На ангела. Эта накидка хлопала на ветру как сумасшедшая. Нагнала на всех страху — ее можно было услышать раньше, чем увидеть. Хлоп-хлоп-хлоп — доносилось со стороны деревьев. Ну, и вонь тоже. — Он втянул носом воздух, словно все еще чувствовал запах. — И вонь тоже.

Я подал ему фотографии, выбросил сигарету и сел, привалившись спиной к большой двери, — руки уперты в колени, голова опущена.

— Джо! С тобой все в порядке, сынок?

Я утвердительно кивнул, но головы не поднял. Я молча смотрел в землю, и перед глазами вереницей проносились различные образы — мать Финна, мы с Лекси, Дав, каким-то дьявольским образом появившийся из-за деревьев и лежащий на мне сверху. Дансо ждал, что я начну прыгать от восторга и молотить руками воздух. Я знал, что он этого хотел — я и сам всегда именно так это представлял, — но ничего не получалось. Единственное, что я сейчас чувствовал, — это разверзнувшийся во мне океан усталости, который все ширился и ширился, пока я не ощутил такую слабость, какой не испытывал никогда в жизни.

В Лондоне весна была уже на подходе, она принесла с собой ветер и дождь. Половина восточной Англии и Глостершира была затоплена, и лондонцы не отрывали взгляды от телеэкранов, глядя, как машины движутся по воде, словно сплавной лес, и благодаря судьбу за то, что живут в достаточно цивилизованном городе, который защищен дамбой. Задняя калитка опять была раскрыта настежь. Вначале я было приписал это сильному ветру, но соседи сказали, что у них случилось то же самое и, вероятно, поблизости поселился какой-то бродяга. Везде, где он побывал, он оставил за собой затоптанные газоны, куски ткани и обертки от «твикса», которые приходилось собирать садовыми граблями. В сады он прокрадывался по ночам через задний проулок, пытаясь найти теплое место для ночлега. В некоторых сараях были сорваны замки.

Окружающий мир казался мне нереальным. Уход Дава перевернул всю мою жизнь. Усталость не проходила. Я спал подолгу, по девять, по десять часов, но вставал еще более измученным и в конце концов засыпал прямо за письменным столом, пальцы застывали на клавиатуре, оставляя на экране длинные цепочки букв. Мне приходила в голову мысль посетить врача, но я догадывался, каким будет первый вопрос: «Не пережили ли вы в последнее время какой-нибудь стресс, мистер Оукс?» И тут-то все и выяснится — смерть Лекси, беспокойство насчет книги и так далее. Не успею я глазом моргнуть, как окажусь в социальной консультации, сжимая в руках рецепт на сероксат. [45]Так что я пытался держаться, игнорируя постоянную тяжесть, когда каждый шаг дается тебе так, словно ты двигаешься под водой.

Через десять долгих дней я спихнул рукопись редактору. Отдел оформления направил нам макет суперобложки, и теперь они собирались организовать для Анджелины фотосессию в одной студии в Брикстоне. [46]Этот момент мы с Финном и Анджелиной долго обсуждали — каким образом показать ее миру. Она не хотела, чтобы снимали ее физический недостаток как таковой, поэтому мы остановились на кадре из видеозаписи и подобрали модельера, работавшего на одну медицинскую компанию, который должен был изготовить и сфотографировать фибергласовую модель дополнительной ноги в разрезе. Издательство собиралось в этом месяце направить Анджелину на остров Свиней, чтобы сделать там несколько снимков в церкви, но они хотели получить и несколько студийных портретов — только голову и плечи. Это случилось в первый понедельник марта. В первый день весны и, как оказалось, первый день перемен совсем другого рода.

— Ну что? — спросил я. — Как ты себя чувствуешь?

Мы сидели в гримерной и смотрели друг на друга. Войдя в помещение, Анджелина не стала снимать верхнюю одежду, оставшись в пальто и вязаной шапочке. Я захватил с собой бутылку виски и теперь, открыв ее, налил немного в пластмассовый стаканчик и подал ей.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю. — Взяв в руки стаканчик, она поежилась, бросила на дверь беспокойный взгляд. Уборщица впустила нас в пустую студию, но вскоре должны были появиться другие участники мероприятия — поблизости уже слышались их голоса. — Они видели пленку, и я не представляю, что они теперь думают обо мне. — Ее взгляд остановился на лежавшей в углу одежде. Она была завернута в полиэтилен, но под ним все равно можно было разглядеть длинные юбки. С Анджелины сняли мерки, чтобы ничего не было видно. — Что бы я ни надела, это бесполезно. Они все равно узнают.