— Я буду дома через полчаса! — кричал он. Его голос то усиливался, то слабел или вообще пропадал. Он даже не стал дожидаться, когда поймает хороший сигнал. — Ты… и не… скорее. Будь уже одетой.

— Ради Бога! — промямлила я, спросонья ничего не соображая. — Ради Бога…

— Делай, что тебе говорят. Будь уже одетой.

И когда он это сказал, я сразу проснулась. Приподнявшись на кровати, я вдруг вспомнила о Малачи Даве и о тех кошмарах, что меня посещали.

— Оукси! — испуганно позвала я, глядя на занавески и думая о густых лесах вокруг и обсаженной рододендронами длинной подъездной дорожке. — В чем дело? Что случилось?

— Жди возле парадной двери. Я скоро буду. И еще, Лекс, — пойми меня правильно, — будет, наверное, неплохо, если…

— Да? Если что?

— Если ты запрешь все двери и окна.

— Что? Что ты имеешь в виду? Оукси! — Но в телефоне слышалось лишь потрескивание. — Оукси! — Он уже отключился, оставил меня сидеть в темноте, держа в руке мобильник и глядя на окно.

Вы знаете, какая я хладнокровная — ведь так? Вы знаете, что меня нелегко разволновать. Но этот десятисекундный телефонный звонок меня действительно напугал — бунгало вдруг показалось мне ужасно темным. Вскочив с постели, я неровными шагами прошла на кухню, достала из шкафа первый попавшийся нож и встала в темноте, держа его перед собой. «Пойми меня правильно и все запри». Не зажигая света, я обошла бунгало, держа нож обеими руками, и дважды проверила каждый замок; руки мои дрожали. Проверяя оконные шпингалеты, я действовала очень быстро, лишь слегка отодвигая шторы. Мне не хотелось увидеть лицо, смотрящее на меня с той стороны.

Войдя в спальню, я зажгла свет и оделась, держась спиной к стене — чтобы видеть окно и дверь; руки дрожали так, что я едва смогла натянуть на себя джинсы. Надев туфли, я отправилась в гостиную и там села на стул между окном и передней дверью, все еще сжимая в руке нож. Из головы не выходили окружающие меня гектары леса, которые надвигались на бунгало. В тишине каждый звук усиливался в сотни раз: гудение, доносящееся из сушилки, шаги птиц на крыше. Когда телефон зазвонил снова, я схватила его с бьющимся сердцем.

— Да? Это ты?

— Я у двери. Я собираюсь войти.

Я услышала, как в замке поворачивается ключ. Дверь открылась, и он устало вошел внутрь, бросив рюкзак на пол.

— В чем дело? — Вскочив, я подбежала к нему. — Что происходит? Ты до смерти меня напугал.

Он не ответил, лишь молча стоял, глядя на меня красными глазами. Его футболка была порвана и залита кровью. Кожа под щетиной казалась белесой и какой-то нездоровой. Через минуту из темноты возникла вторая фигура, которая остановилась прямо в дверях, моргая и смущенно оглядываясь. Я не сразу поняла, что это женщина, так как ее волосы были очень короткими и редкими, сквозь них проглядывали участки кожи, а сама она была очень высокой, почти одного роста с Оукси. На ней были ужасное приталенное пальто из искусственной кожи и джинсовая юбка, доходившая до самых кроссовок — вы, наверное, видели такие, с мигающими огоньками, только на этот раз огоньки, кажется, не работали. Когда она повернулась и увидела меня, то сразу подняла вверх руки, как будто я собиралась на нее наброситься.

— Это моя жена, — сказал Оукси. — Он захлопнул входную дверь и запер ее на засов. — Лекс.

Женщина немного успокоилась. Медленно опустив руки, она повернула голову набок, окинув меня подозрительным взглядом. Она бы казалась даже хорошенькой, если бы ее волосы не были подстрижены чем-то вроде садовых ножниц, а выражение лица не было таким замкнутым и угрюмым. Она походила на подростков, околачивающихся в центре города в Обане, [13]нюхая клей, — у нее были такая же бесцветная кожа и круги вокруг глаз.

— Кто это? — спросила я.

— Анджелина, — ответил он. — Ее зовут Анджелина.

— Анджелина?

— Анджелина Дав.

— Анджелина… — Я осеклась. Мне показалось, что я неправильно его расслышала. — Анджелина Дав?

— Его дочь.

Я повернулась к женщине.

— Это правда? — Оукси никогда ничего не говорил о детях. — Это так?

Она не ответила, только настороженно смотрела на меня, словно была готова убежать.

— Эй! — сказала я, помахав рукой, чтобы привлечь ее внимание. — Привет! Я задала вопрос.

— Это правда, — быстро пробормотала она. — Это правда.

— Все в порядке, Лекс, — сказал Оукси.

Я перевела на него взгляд.

— Все в порядке.

— Она классная.

— Классная?

— Да. В самом деле.

Я покачала головой, прижав пальцы к вискам. Я слишком долго слышала все эти истории о Даве и думаю, меня можно простить за то, что теперь я была несколько удивлена. Разве нет?

— Оукси! — сказала я, переводя взгляд с него на Анджелину. — Разве я не заслужила право узнать, что происходит? — Я взглянула на ее пальто — дешевое, грязное, покрытое пятнами от травы, — потом на него: футболка порвана и вся в пятнах, голые ноги поцарапаны, запекшаяся кровь перемешана с грязью. — Почему она здесь? Что происходит?

— Прости, — печально сказал он. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. — Прости, Лекс, нам надо ехать в полицию.

Было тихо, словно весь мир затаил дыхание. Еще не рассвело, но на горизонте виднелся слабый отсвет приближающегося утра. Мы стояли в дверях, моргая, смотрели на деревья и прислушивались. Стояла тишина. Ни утреннего хора птиц, ни хлопанья крыльев на ветвях. Задержавшись на секунду, Оукси потащил нас к маленькой «фиесте» и затолкал в машину.

Он не стал рассказывать мне, что произошло. Не стал объяснять, почему так испугался, почему запер все дверцы, как только мы оказались в машине. Он очень быстро завел двигатель, и мы поехали — по подъездной дорожке и дальше, по темной аллее, ведущей к оконечности полуострова. Когда мы выехали на дорогу, ведущую вдоль берега, он наклонился вперед и стал осматривать пробегающие мимо леса и маленькие скалистые бухточки, словно что-то искал. В одном месте, проезжая галечный пляж, мы притормозили, чтобы получше рассмотреть лежавшую здесь лодку.

— Оукси! Что происходит?

Но он только покачал головой, словно его мысли были сосредоточены на чем-то очень важном, и не ответил. На заднем сиденье Анджелина Дав хранила молчание точно так же, как и он. Она сидела, неуклюже склонившись набок, ее рука вцепилась в переднее сиденье так, словно она была ранена. Время от времени я поглядывала на нее в зеркало заднего вида. Прижавшись носом к стеклу, она пристально смотрела на остров Свиней. Когда мы делали поворот и остров исчезал из вида, ее глаза становились пустыми, словно она снова уходила в себя. «Она классная», — сказал Оукси. Классная. Классная? Ну, она, конечно, совсем не похожа на своего отца и выглядит так, будто всю жизнь провела в темнице: кожа землистого цвета, а когда стало светлее, я заметила в уголках ее рта угревую сыпь. Пострижена она была так плохо, что в одном месте виднелись густые локоны, а рядом с ними просвечивала кожа. Боже мой, ну и ужас! Что у нее за мать!

Мы проехали около пяти километров, когда Оукси принялся возбужденно постукивать пальцами по рулю.

— Что такое? — сказала я, глядя на его руки. — Что случилось?

Но прежде чем я успела закончить фразу, автомобиль свернул с дороги и, разбрасывая колесами гравий, резко затормозил. Распахнув дверь, Оукси выпрыгнул из машины и быстро отошел, согнувшись и держась руками за живот. О Боже, подумала я, вот оно что — его сейчас вырвет. Я вышла из машины. Снаружи было холодно и тихо. Изо рта вырывался пар. Услышав, что я подошла, Оукси обернулся, и я увидела, что его не тошнит: он плачет. Лицо у него было опухшее и красное, из носа текло.

— Не могу, — сказал он, сгорбившись и вытирая лицо рукавами. — Не могу — я хочу сказать, не могу на нее смотреть. Она все это видела и не плачет.

— Все видела? Что это все? Как я могу разговаривать с тобой, если ты не говоришь мне, что случилось?