– От тебя пахнет… – раздался его голос.

– Я знаю. Прости. Мне очень неловко, – перебила она, не поднимая головы и крепко зажмурившись.

– Я собирался сказать, что от тебя пахнет восхитительно. Детством и домом, – сказал он, вдыхая аромат ее волос. – Шалфеем и медом Пенроуза. Конечно, навоз с ноткой помоев несколько портит впечатление, но, возвращаясь на родину, не стоит придираться к мелочам.

Сильные руки и бархатный голос убаюкали ее страхи, она опрометчиво открыла глаза и увидела в нескольких дюймах от себя невыносимо прекрасное лицо.

Сейчас, когда простодушное мальчишество уступило дорогу зрелости мужчины тридцати одного года, безупречно правильные черты стали более строгими. Юношеская мягкость исчезла, высокие скулы и резко очерченный подбородок подчеркивали впалость щек, обрамленных темными бакенбардами. Тонкие лучики морщин разбегались от уголков глаз – кажется, эти глаза слишком много видели и слишком мало спали. Джорджиана ужасно хотела прикоснуться к его коротким каштановым волосам, но не решилась. Ореол таинственной мужественности делал его еще более недоступным, чем раньше.

О, теперь все куда хуже. Гораздо хуже. Куинн пробудил в ней новые, незнакомые чувства. И пока он держал ее, она – хоть умри – не могла вымолвить ни единого слова.

О Боже! Это Куинн. Он вернулся домой через пятнадцать долгих лет. И он несет ее на руках.

Помимо собственной воли Джорджиана обняла его за шею, прижалась щекой к широкой груди и затрепетала от проникающего сквозь грязь и одежду тепла его тела.

Она не смогла удержаться и, уткнувшись носом в его плечо, вдохнула едва уловимый запах. Особое сочетание можжевельника и розмарина… Сколько лет она искала в деревенских лавках что-нибудь похожее! Теперь от знакомого аромата ее бросило в жар, и у нее закружилась голова.

Ускоряя шаг, он крепче прижал ее к себе:

– Тебе очень больно?

– Нет-нет, все хорошо. Почти совсем прошло. Просто там было скользко, а сейчас я могу идти сама.

– Но топор упал на ту самую ногу.

– О, я совсем забыла.

Прекрасно. Как будто он в это поверит. Кто угодно, только не он. Ситуация просто подталкивала к тяжелым воспоминаниям.

– Все же, полагаю, мне следует отнести вас домой, леди Элсмир.

У нее перехватило дыхание.

– Не называй меня так, – прошептала Джорджиана.

Куинн молча поднял брови.

Порыв ветра с шумом пронесся по кронам деревьев, с неба упало несколько крупных дождевых капель, и через мгновение свинцовые тучи обрушили на землю потоки воды. Тут уж торопись не торопись, все равно вымокнешь до нитки.

Джорджиана внезапно почувствовала, что задыхается. Хватит! Хватит пустых дружеских колкостей, хватит его непроницаемой сдержанности, хватит мучительного аромата, исходящего от него. И главное – хватит объятий, которые для Куинна не значили ровным счетом ничего, а для нее – все на свете.

– Выпусти меня. Дальше я пойду сама. Я слишком тяжелая. И знаю, зачем ты здесь. Можешь не беспокоиться. – Она почти кричала, не желая, чтобы ливень заглушил ее слова. – Мне не нужны богатства Фортескью. Я вышла замуж за Энтони, потому что любила его.

Он словно не слышал ее и только крепче сомкнул руки, а мысли предпочел оставить при себе.

Ей удалось кое-как вывернуться и ступить на землю прямо перед причудливым сооружением, воздвигнутым на холме исключительно для украшения ландшафта. Куинн едва не упал, пытаясь удержать ее.

В темном небе сверкнула молния, и Джорджиана заторопилась под серый мраморный купол, покоящийся на ионических колоннах. Она изо всех сил старалась не хромать, но потерпела полный провал. Обернувшись, она смущенно посмотрела на Куинна.

Дождевая вода струилась по его убийственно спокойному лицу, задерживаясь в ложбинке на подбородке.

– Послушай, Джорджиана. Ты нездорова. Не время и не место обсуждать важные вопросы, – сказал он, убирая со лба блестящие мокрые волосы.

– Напротив, я думаю, именно сейчас самое время обсудить то, что привело тебя сюда.

– Я не способен отказать даме, – невозмутимо согласился он. Кажется, ничто не может вывести его из себя. – Почему бы тебе самой не рассказать мне, зачем я приехал, раз уж ты все знаешь.

– Леди Гвендолин Элсмир поручила тебе прогнать корыстную самозванку и всех ее родственников с благословенных земель Пенроуза, чтобы ее светлость могла снова здесь воцариться.

Надо отдать ему должное. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Нет-нет, Джорджиана, ты ошибаешься. Я должен гнать пинками тебя и твое наглое семейство до самого Уилтшира. И по возможности вымазать вас дегтем и вывалять в перьях. Но я верю, да, верю, что в награду удостоюсь чести стать супругом дражайшей кузины Генриетты. – Словно подчеркивая абсурдность этого заявления, сова, обитавшая в дупле старого дерева и растревоженная грозой, гулко заухала.

Джорджиана просто не знала, плакать ей или смеяться. Ужасно несправедливо, что ему почти удалось рассмешить ее, когда она желала продемонстрировать свое негодование. Но Генриетта! Она на семь лет старше Куинна. К тому же Господь, наделив ее редкостным мужеподобием, расщедрился и добавил злобный нрав, освободив окружающих от необходимости испытывать к ней мало-мальски теплые чувства.

– Что ж, видимо, я разучился смешить тебя. В таком случае, может быть, ты позволишь мне изложить главную причину моего приезда?

Он посмотрел на нее и склонил голову набок, в точности так, как обычно делал Энтони. У Джорджианы защемило сердце, и она только молча кивнула.

– Полагаю, ты знаешь лондонского управляющего мистера Тилдена? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Он ознакомил меня с положением дел во всех владениях Фортескью и показал отчеты из Пенроуза за прошлый год. Я обратил внимание…

– На значительное увеличение расходов. Я знаю, и могу объяснить… – Она остановилась.

Он выглядел таким спокойным, таким бесконечно терпеливым, как будто готов нести на своих плечах все тяготы мира.

Не говоря ни слова, он смотрел на нее, явно что-то обдумывая. Что? Она понятия не имела. Он всегда держал свои мысли при себе, позволяя любителям поболтать делать из себя дураков.

Не замечая ничего вокруг, Джорджиана смотрела в его глаза. Ах, какой дивный оттенок приобрели зеленые ободки, будто впитавшие частицу тумана, оставшегося после дождя. А когда кончился дождь?

– Итак, ты говорил… – сказала она, пытаясь сохранить остатки самообладания.

Он откашлялся.

– Я приехал в первую очередь затем, чтобы выяснить, почему изменился почерк, которым написаны отчеты из Пенроуза. – Он выдержал паузу. – Сначала почерк становился все менее твердым, а отчеты за последние месяцы и вовсе написаны другой рукой. Как здоровье твоего отца, Джорджиана? Заодно мне хотелось бы узнать, почему молодая маркиза Элсмир чинит кормушки в свинарнике?

Она же знала, что рано или поздно он спросит об этом. Но, как обычно, ему удалось усыпить ее бдительность, а потом застигнуть врасплох. Джорджиана набрала в грудь побольше воздуха, выпрямилась и постаралась принять величественную позу. Самую величественную из тех, что может принять дама, с ног до головы покрытая помоями, заляпанная грязью и вымокшая под дождем.

– Просто мне нравятся свиньи. Я люблю их кормить.

– Джорджиана… – Куинн тяжело вздохнул. – Послушай, я замерз и ужасно устал, а у тебя болит нога, и ты тоже продрогла, хотя, вероятно, и под пыткой в этом не признаешься. Сейчас нам надо добраться до дома. Однако в ближайшее время – в течение двадцати четырех часов, если быть точным, – я навещу твоего отца.

Она опустила глаза.

Он снова вздохнул:

– Но ты отчасти права. На следующей неделе я продолжу осмотр имений и отправлюсь на север. До моего отъезда нам нужно обсудить еще один вопрос. Твой брак с… моим кузеном. И связанные с этим формальности. Оставляю за тобой право выбора времени и места для нашей беседы.

Джорджиану неприятно задела его странная пауза и нежелание назвать Энтони по имени.