Но только отчасти.

Годы, проведенные в беспутстве, вперемешку с ощущением вины, грозили похоронить под собой золотое сердце. Именно поэтому Джорджиана очень хотела помочь Энтони отыскать путь к созидательной, осмысленной жизни.

Она поддержит его, потому что он ее лучший друг. И довольно…

Довольно!

Раз ей не суждено воплотить в жизнь наивные детские мечты, – а это определенно так, – значит, необходимо попытаться обрести счастье с человеком, которому она может помочь. С тем, кто нуждается в ней. С тем, кто желает ее.

С тем, кто ее любит.

Громы и молнии, бушевавшие за дверью, прервали раздумья Джорджианы. Она осторожно приоткрыла уши и поняла, что Тони и его мать переместились в смежные со спальней личные апартаменты маркизы. Те самые, которые леди Элсмир вынуждена будет покинуть, уступая дорогу Джорджиане. Боже милосердный!

– Энтони Эдвард Лоуренс Фортескью, она… она… деревенщина. Нет, хуже. Она убожество, ничтожество, пустое место. Я не стану жить под одной крышей с вероломной выскочкой, с дочерью нашего управляющего. Подумай, что сказал бы твой отец! Ты должен немедленно расторгнуть этот смехотворный союз. Мы сейчас же пошлем в город за поверенным. Благодарение Богу, я вовремя обо всем узнала, и вы еще не успели…

– Мама, – прервал ее Энтони. – Хватит. Дело сделано, и я не собираюсь ничего менять. Джорджиана вовсе не пустое место. Наш мистер Уайлд – достойный джентльмен, только обедневший. Разве его кузен не был графом… как бишь его? Впрочем, не важно. Вам просто нужно научиться ладить с ней. Она замечательная девушка и… я люблю ее. Всегда…

– А ее плебейская вульгарная мать? – перебила маркиза. – Разумеется, родители помогли ей заманить тебя в ловушку, воздействуя на твою тонкую чувствительную натуру. Подумать только, я почти сосватала за тебя дочь герцога Эддингтона! Теперь все мои усилия пошли прахом. Хотя, возможно; нам удастся избежать огласки. Кстати, это идея. Я могла бы уговорить…

– Мама, – голос Энтони был таким усталым и тихим, что Джорджиана с трудом расслышала его, – достаточно!

Раздался звук шагов, дверь, соединяющая комнаты, распахнулась, и Джорджиана увидела за спиной Энтони разъяренную леди Элсмир. Багровая физиономия старой мегеры исказилась от бешенства, совершенно утратив остатки былой красоты.

Маркиза погрозила пальцем: – Не смей смотреть на меня, ты, пронырливая мерзавка! Наша семья столько сделала для тебя и твоих родственников, и вот как ты отблагодарила нас! Ну, ничего, в тех краях, где обитает дьявол, заготовлено местечко для девиц подобного сорта. Я не успокоюсь, пока этот противоестественный брак…

В ответ на гневную тираду матери Энтони хлопнул дверью, задвинул щеколду и в пять больших шагов преодолел расстояние, отделявшее его от ночного столика, где стояла вторая бутылка бренди. Не позаботившись наполнить бокал, он надолго припал к горлышку, глоток за глотком вливая в себя янтарную жидкость.

Джорджиана молча смотрела, как в тени матовой зеленой бутылки ходит вверх-вниз его кадык. Энтони очень изменился. В юности он постоянно излучал обаяние и добрый юмор. Но после долгого отсутствия в Пенроуз возвратился совсем другой человек: за хрупким фасадом напускного веселья таилась темная, тягостная меланхолия.

За дверью по-прежнему бесновалась его мать. Очевидно, в лице дочерей и домоправительницы она нашла вполне благодарную аудиторию. Под аккомпанемент сумбурных выкриков про Лондон, поверенного и экипаж сию же минуту Джорджиана подошла к Энтони и ласково прижалась к его напряженной спине.

– О, Тони…

Вот и все, что она смогла произнести. Ей оставалось только проглотить обиду. Запоздалое сожаление ничему не поможет. Обратной дороги нет. Они должны идти вперед. Вместе. По крайней мере, она готова пообещать ему плодотворную разумную жизнь, даже если придется тащить его в эту жизнь насильно.

Она повернула его лицом к себе, протянула руку и мягко, но решительно отвела в сторону наполовину пустую бутылку. Он растерянно опустил глаза и с высоты своего великолепного роста посмотрел на Джорджиану чуть затуманенным взглядом, полным боли и горечи.

– Ничего страшного, – тихо сказала она, впервые обнимая мужа по собственной инициативе. – Все обойдется. Обещаю. Так всегда бывает. Пусть не сразу, но она свыкнется с мыслью о твоей женитьбе. Я постараюсь…

Он не дал ей договорить:

– Что я натворил? Прости меня. Я вечно все порчу. Я должен был предвидеть, чем это обернется для тебя, но думал только о себе. Джорджиана, я всегда был эгоистом. Мне просто хотелось заполучить тебя. Ведь ты моя маленькая Джорджи, мой друг, моя душа, моя любовь. Поверь, я смогу защитить тебя и загладить свою вину. Обязательно. Вот увидишь.

– Тсс… – успела прошептать она, пока он наклонялся к ее губам.

Пары бренди помогли ей немного успокоиться, притупив переживания. Удивительное дело – общие неприятности подтолкнули ее к Энтони гораздо быстрее, чем все его маневры откровенно романтического свойства.

Он смущенно отстранился и, растирая свое левое плечо, вновь забормотал извинения. Она поднесла к губам его ладонь и нежно поцеловала. Затем погладила длинные светлые волосы, отливавшие золотом в отблесках свечей.

– Не надо, Тони. Не надо просить прощения. Я рада, что мы поженились, и знаю, что ты любишь меня.

В его глазах отразилась непонятная тревога.

– И ты любишь меня, правда? Наконец-то… любишь меня. – Он убрал локон, упавший ей на глаза. – Страстно? Горячо? Хотя бы преданно?

У нее на миг перехватило горло.

– Я люблю тебя целую вечность. – Она замялась и через силу улыбнулась: – С того дня, когда ты подарил мне Ахиллеса.

Он рассмеялся:

– Боже, я и забыл. У него на спине был узор, похожий на карту Пруссии, да?

– По правде говоря, узор гораздо больше напоминал Италию, – поправила она с мягкой улыбкой.

– С моей стороны было невероятно великодушно отдать тебе этого лягушонка.

Она облегченно вздохнула. Слава Богу, Энтони воспрянул духом и стал прежним. Джорджиана чувствовала себя безмерно одинокой и беззащитной в те минуты, когда он терзался сомнениями.

– Безусловно, – ответила она, старательно придавая своему голосу шутливый оттенок. – Уверяю тебя, я и сейчас не променяла бы то скользкое создание на это нелепое кольцо.

На его губах мелькнула усмешка.

– Я знал, рано или поздно мы вернемся к драгоценностям. И тут уж подготовился, как следует. Ни у кого не повернется язык сказать, что Фортескью не умеет осчастливить свою жену. Хм… жена. Хорошее слово. Оно очень идет тебе. Не меньше, чем пойдет вот это.

Не сводя глаз с лица Джорджианы, он медленно извлек из кармана длинную нитку жемчуга.

– О, Тони, не надо. Ну, то есть не то чтобы совсем не надо, – улыбнулась она, – но, право же, для одного дня это явно многовато.

– Тсс… жемчуга сослужат хорошую службу. Ты вопьешься в них зубами, когда я займусь с тобой любовью, – сообщил он и без проволочек приступил к делу, для начала защекотав ее до того, что она упала на кровать, задыхаясь от смеха.

Игриво сжимая ее запястья одной рукой, Энтони как-то умудрился полностью раздеться и раздеть Джорджиану, одновременно целуя ее самым немилосердным образом. Последним событием, доступным ее пониманию, стал отдаленный грохот массивной парадной двери. Очевидно, то был прощальный залп взбешенной маркизы, и казалось, даже стены Пенроуза вздрогнули от обиды. А быть может, от облегчения.

Путаясь в тяжелых покрывалах, Энтони энергично демонстрировал, чем любовь отличается от дружбы. Но его поведение явно не укладывалось в общепринятые рамки. Во всяком случае, оно ни в малейшей степени не вписывалось в картину, которую в грубоватых крестьянских выражениях нарисовала мать Джорджианы. Бог с ними, с поцелуями, раз уж без них никак не обойтись. Но раздеваться донага? Какой ужасный стыд. Незамысловатые патриархальные нравы Корнуолла не предполагали ничего подобного. Муж должен просто задрать ночные сорочки – свою и ее – и совокупиться с женой. В первый раз ей будет больно. А потом…