– Как и вы, милорд.
– Здесь вы ошибаетесь. Я упрямых женщин всего лишь терплю.
– Прошу извинить меня, но, знаете ли, учитывая характер вашей дочери, я бы посоветовал вам изменить свое отношение к женскому упрямству. – Пожилой мужчина как будто хотел добавить еще что-то.
– Говорите же, мистер Браун.
– Ведь есть еще Джорджиана Уайлд – или Фортескью?
– Будьте осторожны, сэр. Мне кажется, у вас и так достаточно поводов для беспокойства. Что подумает Ата, если увидит, как вы провожаете гувернантку?
– Не беспокойтесь обо мне, сэр. Я знаю бабушку Дьявола уже пятьдесят лет. Мою старую тушу уже ничем не напугать.
– Вы храбрый человек, мистер Браун. Храбрее, чем я.
– Не знаю, милорд. Я думаю, вы понимаете, какое удовольствие можно получить, общаясь с умными женщинами…
Куинн не дал ему закончить:
– Спасибо, мистер Браун.
Через четверть часа Куинн, ускоряя шаг, вышел из амбара, не обращая внимания на прилипшие к одежде соломинки. Ему вдруг стало страшно, и он побежал. Ло-Пул. Нет. Она не сделает этого. Он специально запретил Фэрли ходить туда одной. Она не сумеет плавать. Не умеет…
Спускаясь по склону поросшего лесом холма у озера, он увидел вдалеке две фигуры – одну грациозную и темноволосую, другую – маленькую и белокурую.
Остановившись и глядя на них, он попытался успокоить дыхание, но не улегшийся еще страх за дочь мешал ему. Или, по крайней мере, он пытался уверить себя, что причина в этом. Он уже больше полутора суток старался не думать о Джорджиане.
Тот поцелуй…
Впрочем, можно было ожидать чего-то подобного. Он уже давным-давно не удовлетворял свои естественные потребности. Много лет назад он отказался от близкого общения с женщинами – включая жену и даже шлюх, предлагавших свои услуги по очень выгодной цене в лучших борделях худших районов города.
От них он отказался в последнюю очередь. Временное облегчение не стоило возможных последствий, и он не мог позволить себе пуститься по скользкому пути разврата.
Возможно, подумал Куинн, именно поэтому он вдруг решил пожить в Пенроузе. Здесь ему было легче избегать приглашений от матерей со свадьбой на уме и распущенных жен городских знакомых.
Он считал, что спокойно может обойтись без женщин. Куинн всегда гордился своей способностью сохранять самоконтроль даже в самых отчаянных ситуациях.
До поцелуя.
Неистовый взгляд Джорджианы – отчаянное желание в ее глазах – было почти невозможно выдержать. Если бы ему хватило смелости признать это, он бы, наверное, испугался открытости, которую увидел – ведь его душе не было ничего, кроме такого же чувства… Он безжалостно отогнал эту мысль.
Вздохнув, Куинн взглянул на Джорджиану и дочь. Кажется, они рисовали – ему и самому много лет назад нравилось проводить так время. По крайней мере, они не в свинарнике. И не плещутся в озере.
Он направился к ним, отмечая запачканные краской фартуки, распущенные волосы и буйный смех. Теперь, когда мисс Бидцлуорд, наконец, сбежала, очевидно, придется искать кого-то нового на незавидную роль гувернантки для его дочери-сорванца. Кого-то, кто подаст Фэрли безукоризненный пример женственности, а также возбудит в ней жажду знаний через привычку читать и желание обучаться вышиванию, музыке и прочим необходимым девочкам навыкам. Кого-то, совершенно не похожего на Джорджиану.
– Фэрли, – начал он, когда его дочь подняла взгляд, – ты должна немедленно вернуться в Пенроуз и оставаться в классной комнате, пока не сделаешь все, что задала тебе мисс Бидцлуорд этим утром.
– Но, папа…
– А потом, – продолжил он, – ты должна провести целый час, вышивая, а еще час играть на пианино. – Он старался не смотреть на расстроенное лицо дочери. – И ты попросишь прощения за то, что вынудила мисс Бидцлуорд уволиться.
Его дочь счастливо улыбнулась:
– Хорошо, папа. Но мне кажется, ты должен поблагодарить меня. Она так ничему меня и не научила. Я сэкономлю тебе немалую сумму денег, ведь мне больше не нужны гувернантка или учитель. Они не нужны мне уже много лет.
Он подавил желание слегка придушить ее.
– Фэрли, – предупредил он, – ты должна сделать, как я сказал…
– Джорджиана и я, – перебила Фэрли, – как раз обсуждали твое поведение.
Куинн уставился на нее.
– Твою манеру извиняться, – уточнила его дочь. Пока он не мог произнести ни слова, – она сказала, что ты поцеловал ее очень даже…
– Фэрли, возможно, я уговорю твоего отца разрешить тебе опять порисовать завтра, если ты сделаешь, как он сказал.
Джорджиана встала из-за своего мольберта, заметно покраснев, даже несмотря на загар.
Он перевел взгляд с одной на другую и уже не в первый раз подумал: то, что миром правят мужчины, а не женщины – странная причуда природы.
– Фэрли Фортескью, я считаю до трех. Если ты не отправишься сейчас же в классную комнату и если я не найду тебя там, когда вернусь, я буду вынужден заставить тебя выбрать хороший березовый прут, которым я тебя…
– Ты никогда не сделаешь этого, папа. – Дочь пристально посмотрела на него. – Во всяком случае, ты никогда не делал этого раньше. Ты просто раздражен из-за ухода старой Бидцлуорд. Я уверена…
– Раз, – произнес он угрожающе.
– Но, папа…
– Два…
Фэрли дерзко взглянула на него, повернулась и удалилась, всем видом демонстрируя, что она о нем думает.
– А если бы ты досчитал до трех? – тихо спросила Джорджиана.
– Я отвечу тебе, если ты расскажешь, о чем вы говорили с моей дочерью.
Джорджиана наклонила голову. Солнечный свет блеснул в ее глазах и подчеркнул выгоревшие на висках волосы – деталь, которой он никогда раньше не замечал. Ее кожа была медового цвета, удивительно привлекательна. Бледные, прозрачные лица дам, которых он знал, казались в сравнении с ее лицом больными. Джорджиану совершенно не заботил цвет ее кожи, ее шляпа висела на тесемках за спиной. Только вена, бившаяся на шее, выдавала ее чувства.
– Она очень настойчива, – ответила Джорджиана.
– Неужели? – с подчеркнутой медлительностью произнес Куинн.
– Черт возьми, я пыталась быть доброй к ней. Она мне очень нравится, даже несмотря на свою неуемную энергию. Я уверена, ты знаешь, что у нее есть талант к рисованию.
– И никакой склонности к чтению, письму или еще чему-либо, что требует самоконтроля, дабы дисциплинировать ее ум и подготовить к обязанностям, которые ей придется исполнять в жизни.
– Детям редко нравится концентрироваться на чем-то, – улыбнулась она, – в детстве все стараются сбежать из классной комнаты, пойти рыбачить, охотиться с соколами, кататься на лошадях или карабкаться по деревьям. Разве ты не помнишь?
– Я уже давно оставил в прошлом глупости молодости.
Он смотрел, как она собирает кисти и складывает их в маленькую деревянную коробочку. В какой-то момент ее колено, казалось, подвернулось, но она восстановила равновесие прежде, чем он ее поддержал.
– Уж кто-кто, а ты должна знать, что невнимательность к учебе и глупости могут привести к… печальным последствиям, о которых потом придется сожалеть всю жизнь.
Джорджиана наконец посмотрела на него. От ее груди к шее поднимался румянец.
– Я мало, о чем сожалею. Я не считаю свой… дефект постоянным напоминанием о детской глупости. Я считаю его свидетельством моей трусости.
– Что?! – недоверчиво воскликнул Куинн. – В тебе нет ни капли трусости!
– Джентльмены всегда видят храбрость в физических подвигах. Но иногда трусость проявляется в невозможности сказать то, что должно сказать. – Она странно засмеялась. – Не обращай внимания. Я не жду от тебя понимания, тем более теперь, когда тебя совершенно не интересуют ни детские забавы, ни поиски приключений, а только скучный долг.
– Это совершенно не так.
– Хм. – В глазах у Джорджианы плясали веселые искорки. – В таком случае я бросаю тебе вызов: устрой какие-нибудь интересные развлечения для всех – особенно для твоей дочери. Ведь ей нужна награда, за которую она согласилась бы провести все назначенные тобой часы в классной комнате.
