— Пойдем, — торопила меня Коко. — Мне надо переодеться.

Я взглянула налево сквозь открытую дверь, а мама тянула меня за руку дальше. Там было что-то похожее на ресторан с белыми скатертями и золотыми занавесками. Справа светилась неоновая вывеска с причудливыми белыми буквами «Комната отдыха». Надпись манила и, казалось, за ней скрывается что-то исключительное, необычное, и это не просто вывеска. Возле нее стояли двое мужчин в черных смокингах. Они не улыбались. Мы прошли мимо них через двойные двери в зрительный зал. Я тут же споткнулась на ступеньке лестницы, которая вела вниз, обозначенная по краям маленькими светящимися лампочками.

Здесь было еще темнее. В центре зала размещалась квадратная сцена. Женщина с очень загорелой кожей и длинными светлыми волосами танцевала под песню Майкла Джексона. На ней было белоснежное маленькое платье с меховым воротником, едва доходившее до бедер. Белоснежные чулки, заканчивавшиеся вверху двумя большими кольцами. Серебряные туфли на шпильках. Такие наряды валялись у моей мамы по всему дому. Мой взгляд привлекла неоновая табличка с надписью «Гостиная с шампанским». Рядом был изображен покачивающийся неоновый бокал. В зале было пусто, зато у бара на высоких табуретах сидели, закинув ногу на ногу под высокими круглыми столиками, несколько красивых женщин в длинных вечерних платьях. Они серьезно и мрачно курили. Перед стойкой бара на мягкой, как подушка, кушетке, сидели ровным рядком другие красивые женщины. Они тоже скучали в своих вечерних платьях. Прекрасные. Ожидающие.

В зале появились несколько мужчин в черных смокингах.

— Кто это? — спросила я маму.

— Вышибалы. Хватают и бьют.

— Кого?

— Тех, кто плохо себя ведет.

«Я буду хорошо себя вести».

Чуть позже появились четверо гостей-муж-чин. Они сидели в удобных кожаных креслах возле низких столиков с блестящим верхом, пили и смотрели на танцующую женщину. Мне было не понятно, почему мужчины сидят отдельно от женщин и почему женщин здесь намного больше, чем мужчин.

Зал казался громадным, он словно уходил в бесконечность, может из-за того, что был пустым. Вокруг сцены располагались ряды кресел, уходившие в глубь зала, и мне не верилось, что кто-то захочет сидеть так далеко от сцены. Вокруг танцующей женщины было пусто, и я жалела, что никто не смотрит ее выступление.

— Почему здесь так пусто? «Может, плохо идут дела? Может, мама потеряет свою работу?»

— Еще рано, — сказала она. — Пошли.

Я оглянулась на танцовщицу. Она успела снять свое мини-платье и осталась в трусиках-стрингах, выставив напоказ грудь. Она у нее не такая большая, как у моей мамы. У меня-то вообще ничего не было, даже намека на то, что когда-нибудь на этом ровном месте появится бюст. У этой женщины груди были очень загорелыми, с бледными розовыми сосками. Не такие, как у моей мамочки, которая была светлокожей, зато соски имела темные.

Позади сцены, в гримерной, еще с десяток танцовщиц готовились к выступлению.

— Посмотрите на эту малышку! — умилилась одна из женщин. — Какая хорошенькая!

— Она просто твоя копия! — добавила другая.

— Приучается прямо с детства, — сказала еще одна, и все захохотали.

Меня это просто взбесило. Они что, смеются надо мной? Лучше бы я осталась дома перед телевизором. В глазах рябило от ярких нарядов, кругом сияли зеркала и стоял невообразимый шум от их болтовни. Всюду валялась косметика. Карандаши для подводки, помада, баночки с гелями и маленькие пластиковые чемоданчики, которые громко защелкивались, коробки с розовыми ватными шариками и белые хлопковые тампоны, кисточки и щеточки, тюбики — как будто все это вынесло на берег после шторма.

Женщины были в разной степени одеты — от трусиков до длинных вечерних платьев — и мне казалось, что здесь может произойти все, что угодно, что в этом месте живет веселье. Доносящаяся со сцены музыка оглушала, но не могла перекрыть громкой болтовни танцовщиц.

Мамочка усадила меня в угол и начала раздеваться. Я видела ее голой миллионы раз. Она любила бродить по квартире без одежды. Но обнаженные тела других женщин были для меня тайной. Я восхищалась тем, как сильно они отличаются друг от друга. И мои глаза перебегали с одной на другую, стараясь заметить все эти отличия. Словом, я глазела по сторонам. И это, казалось, никого не беспокоило. Никто из них не сказал мне: «Прекрати пялиться!»

Было очень приятно смотреть на то, что обычно прячут от глаз. Прямые ноги, упитанные бедра, большие груди, маленькие. Светлые и темные соски. Длинные и короткие торсы. Икры и бедра, гладкие и блестящие от прозрачных чулок. Стринги всевозможных цветов, охватывающие бедра, как тугие резиновые повязки. Крошечные кусочки ткани, едва прикрывающие маленький треугольник в низу живота. Стринги врезались в кожу и исчезали между ягодицами. Неужели им это не мешало? Возможно, но не больше, чем туфли. Они громко жаловались и облегченно вздыхали, снимая туфли, разминали пальцы ног, потирали ступни. Одна негритянка, одна азиатка, много блондинок. Сначала я не могла различить их. У многих был иностранный акцент. Но все они были очень милы со мной.

Все это походило на игру, словно они возвращались в гримерную, чтобы показать мне очередное раздетое тело. Потом следующее и следующее. Словно кто-то наугад выдергивал их одну задругой. Смотри! Смотри! Мир полон прекрасных женских тел, немного разных, но в конце-то концов, очень похожих.

Моя мамочка вытащила из своей сумки длинное облегающее розовое платье на бретельках, отливающее золотом. Оно было довольно узкое, но она легко скользнула в него, подтянув верх до самой шеи. А на мне было мое любимое платье — синее с белыми маргаритками поперек лифа и короткими рукавами. Сегодня оно показалось мне слишком простеньким.

Когда подошла мамина очередь выходить на сцену и танцевать, она велела мне остаться в гримерной. Коко зачесала волосы наверх и выглядела просто прекрасно. Намного красивее финалистки роскошного шоу «Мисс Америка»!

— Я хочу пойти с тобой!

— Нельзя!

— Но я хочу посмотреть!

— Сидеть, — велела она мне, как будто я была какой-то дрессированной собачкой. — Оставайся на месте.

Она вышла через переднюю дверь. А я забилась в угол и слушала болтовню других женщин.

— Меня тошнит от его дыхания. Что за сопляк!

— Но он хотя бы хочет тебя. Мне здесь ловить нечего!

Мама вернулась, чтобы поправить макияж. И я снова спросила ее:

— Можно мне выйти отсюда?

Я заметила, как блондинка с длинными вьющимися волосами обменялась взглядами с моей мамочкой. Она смеялась надо мной?

— Нет.

— Почему нет?

— Просто нет.

— Но я хочу увидеть танцы! — «И к тому же эти женщины все время курят, и у меня от спертого воздуха болит голова».

— Нет, и не спорь со мной. Ложись лучше спать. Уже поздно.

На маленькой раскладушке сидели три женщины и курили. Они потеснились, чтобы освободить для меня место.

— Я не хочу спать.

— Устраивайся.

Мамочка опять ушла на сцену. Одна из блондинок поманила меня рукой.

— Иди сюда, дорогуша, устраивайся поудобней.

Она похлопала рукой рядом с собой. Я села и продолжала наблюдать за тем, как женщины приходят и уходят, поправляют косметику, ругаются и смеются над мужиками, судачат о завсегдатае, который только что появился.

— Он спрашивал о тебе, Энжел.

Энжел была единственная негритянка.

— Он хочет, чтобы ты надела свое красное платье.

— Он обожает это чертово платье.

Энжел втирала детское масло, намазала им ноги и грудь перед тем, как надеть платье.

Я поняла, что женщины в вечерних платьях должны были составлять компанию мужчинам, которые еще только начали приходить.

— Он заплатил мне всего пятьдесят баксов. Я убила на него целый час, выслушивая жалобы на жену. Целый час! Мать вашу. И этот козел дал мне только пятьдесят баксов! Не удивительно, что жена не хочет заниматься с ним сексом!

«Разве мужчины платят своим женам, чтобы заниматься с ними сексом? Тогда кто-то должен сказать ему, чтобы платил ей больше».