Галина Дмитриевна останавливалась и для того, чтобы сделать описание местности и определить глубину снега в этом районе, хотя никакого снега уже не было, а давно зеленела густая трава. Галина Дмитриевна объяснила Витьке, что в распадке глубина снега зимой достигала четырех метров, а на ровных участках леса снежные сугробы были высотой два метра. Именно на этой высоте молодые побеги березовых веток были ровно «подстрижены» зайцами, кормившимися зимой. Даже среди зеленой листвы, если приглядеться, была видна линия зимних погрызов. Местами в узких распадках эти линии были чуть ли не у самых вершин березок.

По старой медвежьей тропе идти легко, как по хорошо проторенной людской тропинке. Только немного настораживало ожидание возможной встречи на узкой чужой тропе.

Над ручьем как‑то странно пролетела птичка. Вначале Витька не обратил на нее внимания: старался не проглядеть где‑нибудь медведя. Но когда птичка опять промелькнула неподалеку, он понял, что это вовсе не птичка, а летучая мышь. Среди бела дня она так же проворно, как в сумерках, летала то около деревьев, то над водой и охотилась за насекомыми. Интересно было во всех деталях наблюдать эту охоту, которая обычно происходит в сумерках или ночью, когда видишь только, как мелькает летучая мышь на фоне зари или отражающей небо воды. А тут она была отлично видна, летала чуть ли не перед Витькиным носом. Двенадцать минут наблюдали за ее охотой. Витька специально заметил время для Сергея Николаевича.

От ручья отходила небольшая протока и тут же снова впадала в ручей, огибая небольшой островок ольховника. Иногда мышь облетала островок, но больше охотилась прямо перед их глазами. Витька видел даже насекомых, которых она ловила. Сделав резкий пируэт, мышь атаковала крупную бабочку. Но добыча оказалась для нее слишком крупной. Она не смогла ухватить ее зубами, а только сбила и уже не пыталась поймать, хотя бабочка падала очень медленно. Иногда, ловя комара или мошку, она переворачивалась в воздухе спинкой вниз, ловила насекомое и тут же мгновенно принимала обычное положение. Пролетавшая мимо небольшая птичка спикировала на мышь, но та без труда увернулась, и птичка полетела дальше своим путем.

Витька мог объяснить себе охоту летучей мыши среди белого дня только тем, что много ночей подряд хлестал проливной дождь с ветром и мышь несколько суток отсиживалась где‑нибудь в дупле. А когда наконец перестал дождь, изголодавшаяся, она вылетела покормиться днем.

Вдали, на берегу ручья, зашевелилась трава, и Витька увидел темного зверя, который тоже заметил людей и остановился. Сильные и кривые, как показалось Витьке, лапы его были расставлены в стороны, шея вытянута вверх, а мордочка вопросительно и настороженно повернута к ним. В этой странной позе зверь был похож на большую черепаху, если бы только она могла так высоко поднять голову. Но когда он прыжками побежал в заросли, Витька узнал в нем росомаху, хотя видел ее только на картинках.

На обратном пути, неподалеку от избушки, на тропке наткнулись на большую темно–зеленую кучу. Утром ее не было. Витька рассматривал медвежий «сувенир», по зеленому цвету которого было понятно, что медведь питался накануне только травой. Галина Дмитриевна взглянула на избушку и ахнула: дверь была распахнута, окно разбито… Медведь ограбил избушку.

Стали разбираться, как же все было. На черном толе, которым была обита избушка, остались следы грязных лап. Судя по их размерам, медведь был лет трех–четырех. Через трещину в стекле из окошка доносился запах жареной кунджи. Медведь выдавил стекло, засунул лапу в окошко и сгреб все с подоконника: перец, баночку со спиртом, нитки, карточки биологических наблюдений. Внутри избушки обои вокруг окна были исцарапаны медвежьими когтями — он пытался выгрести что‑нибудь съедобное. На гвоздике, крепившем стекло, остался клочок светло–бурой шерсти. Окно было слишком маленьким, чтобы медведь мог влезть в избушку. Дверь не запиралась, придерживалась только привязанной к дверной ручке тесемкой. Медведь оборвал ее. Как все двери на Камчатке, эта тоже открывалась внутрь, и медведь без труда открыл ее. Большая жестяная банка, в которой оставалась жареная кунджа, валялась на полу вылизанная до блеска. Все было перевернуто вверх дном.

— Вот так, наверное, бывает после землетрясения, — сказал Витька и стал записывать, что съел медведь и что оставил.

Он доел кунджу, съел полукилограммовую пачку сахара, пачку фруктового киселя, кусок соленой рыбы, почти весь запас свечей — две целых и три начатых, часть сухарей, попробовал хозяйственное мыло, но есть не стал. Слопал пачку концентрата супа, две оставил. Начатую банку сгущенки он целиком забрал в пасть и изжевал так, что она стала похожа на смятый кусочек фольги.

Нетронутыми остались запечатанная пачка сахара, гречневая крупа, макароны и вермишель, часть сухарей и банки с консервами. Все это он небрежно смахнул с полки.

На полу среди прочего валялись аптекарские весы, их медведь ухитрился снять с гвоздя на стене. Витька проверил — весы работали. Медведь доставал их лапой, а другой оперся о стену, и на обоях остались четкие следы длинных когтей. Обои были исцарапаны еще и возле двери: выгребая из угла банки с консервами, медведь закрыл ее — иначе банок не достать. Витька тоже закрыл дверь и стал осматривать ее с внутренней стороны. Веревочная ручка была оторвана — видимо, медведь потянул за нее не на себя, а вниз. Массивная, из толстых досок дверь закрывалась легко и в то же время плотно — была подогнана так, чтобы не дуло в щели и не лезли комары. Оторвав ручку, медведь открывал дверь не где попало — обои и притолока исцарапаны когтями там, где была небольшая щербинка между дверью и косяком. Именно здесь и человек стал бы отковыривать ножом плотно пригнанную дверь без ручки.

Галина Дмитриевна покачала головой:

— Недаром в Норвегии говорят: «У медведя силы на десятерых, а ума на дюжину».

Было удивительно, что дикий зверь открыл дверь, — не вышиб ее, а открыл на себя. Может быть, пока она была открыта, он несколько раз входил и выходил. Может, по запаху определил место, по которому вошел. Это было понятно. Но что он не стал вышибать дверь, а старался поддеть когтями за щербинку, было удивительно.

В это время из тайги вышел Сергей Николаевич в запятнанной одежде и, как показалось, с окровавленной головой. Приглядевшись, Витька понял, что это он был виноват во всем. Сергей Николаевич был вымазан красной краской. Сработало Витькино устройство для мечения медведей, которое он установил на дальней тропе…

Он хотел разной краской пометить медведей, чтобы можно было отличать их одного от другого и к тому же узнать, далеко они забредают или держатся небольшого участка. Сергей Николаевич наткнулся на Витькину конструкцию раньше медведя…

Но все обошлось благополучно: Галина Дмитриевна быстро пришла в себя, а Сергей Николаевич «поостыл», пока шел от дальней тропы к избушке. Он даже заинтересовался, как сделано приспособление. И Витька с удовольствием показал еще не установленный над тропой полиэтиленовый мешочек, плотно завязанный, чтобы не сошла краска, и маленький крючкообразный самодельный нож, который мгновенно разрежет пленку, если потянуть за насторожку.

Галина Дмитриевна велела, не откладывая, сделать надежные запоры на дверь избушки изнутри и снаружи.

— Особенно изнутри, — подчеркнула она.

Из сухого березового полена Витька вытесал навертыш и здоровенным гвоздем прибил его к косяку. Галина Дмитриевна похвалила запор и попросила сделать еще три таких же. Для верности.

Когда уходили из избушки в поселок, порог посыпали сухой горчицей, чтобы у медведя пропало желание опять устроить погром.

В следующий раз Витька пришел в избушку поздно вечером. Он сам вызвался идти на полевые, и директор отпустил его сделать мостки, прокосить шеломайник на фенологическом маршруте, установить километровые столбы. Закрыв за собой дверь, Витька долго сидел в обнимку с ружьем, боясь выйти даже к ручью за водой для чая. Первый раз он был на палевых один, и ему все казалось: кто‑то бродит в сумерках вокруг избушки. Может, там ходил медведь, который уже грабил избушку и опять собирался наведаться в нее.