Когда нас посещал мой приятель, астроном Гонский, у них с Малявиным завязывались бесконечные разговоры, и меня часто поражало, какие смелые и верные выводы делал иногда Малявин из того, что сообщал ему астроном».
Малявин успевал не только заниматься живописью и рисунком. Он упорно учился. Он изучал историю искусств, анатомию, перспективу и другие предметы и успешно, несмотря на все трудности, сдавал эти дисциплины строгим профессорам.
Малявин не хотел все принимать, он сопротивлялся всепоглощающей суете светскости и свято берег цельность и чистоту своих идеалов и устремлений. И цельность, и устремленность позволили молодому живописцу в какие-то два года стать одним из первых в Академии. Он создает полотно «Смех».
Вот как расценивает Александр Николаевич Бенуа это событие:
«Самое главное явление на выставке, и в чисто художественном отношении единственное, картины или, вернее, картина г. Малявина.
Портрет художника И. Э. Грабаря. Фрагмент.
Слава богу, на нем можно отдохнуть; вот, наконец, талант, не обутый в китайские башмачки, бодро и весело расхаживающий.
Честь и слава г. Репину и всей его системе, что он не затушил этого пламени, так же, как и раньше, уже не тушил пламени в Серове, Сомове, Бразе.
Что г. Малявину не дали заграничной поездки, меня вовсе не удивляет. Если посылают такую крупную бездарность, как г. Криволуцкий, или такого готового, пилоттиста», как г. Шмаров, то совершенно логично и мудро не посылать такого истинно талантливого и столь нуждающегося в посылке художника, как г. Малявин».
«Смех» Малявина имел шумный европейский успех. Холст выставлен в Париже и получает «Гран-при».
В живописном небе России накануне XX века сияли самые разные светила.
Среди них были звезды-гиганты — Репин и Суриков, зажглись ярким светом новые звезды — Валентин Серов, Врубель, Коровин, Левитан; были еще десятки прекрасных небесных светил, и среди них тусклые планеты, едва мерцающие отраженным с Запада светом, — декаденты всяких размеров и мастей.
И вот в этот сонм светил врывается комета — нежданнонегаданная, сияющая алым ярким светом.
Малявин. Он пришел в мир искусства радужный, свежий, небывалый. Его холсты сверкали буйными сполохами пунцовых, пурпурных, багряных красок.
Его полотна почти ничего не рассказывали. Девки, бабы в ярких сарафанах либо улыбчиво глядели на зрителя, либо плясали, либо просто о чем-то раздумывали…
О чем?
Вот тут-то и начиналось загадочное обаяние искусства Малявина.
Художник увидел Русь. Самую глубинную, сокровенную, сложную. Могучую и обильную…
В его произведениях и восторг, и печаль, и радость, и жуткие предчувствия.
Порою кажется, что, глядя на пылающие краски полотен Малявина, видишь затухающий громадный костер. Еще где-то бушуют багровые языки пламени, но уже предвещают гибель огня розовые угли, тлеющие в самом сердце полыхающей стихии.
Две девки. Фрагмент.
Гаснут пурпурные блики, темнеет багряный свет, и вот уже ночь готова вступить в свои права. Синие, изумрудно-зеленые, бирюзовые краски — холодные, рассветные — вступают в борьбу с пожаром.
Тончайшая душа русского живописца, подобно нежнейшей мембране, ощущала предгрозовую, огневую атмосферу кануна века революций и войн.
Его берет к себе в мастерскую Репин.
Игорь Грабарь, однокашник Малявина по мастерской Репина, вспоминает:
««Из старичков» — учеников старой Академии, унаследованных новой, — резко выделялся своим блестящим талантом Малявин. В старой Академии он сразу выдвинулся своими деловитыми рисунками и быстро пошел в гору.
Когда я был переведен в натурный класс, Малявин постоянно приходил туда, садясь то против одного, то против другого натурщика и рисуя в свой огромный толстый альбом.
Он ходил по всем классам с этим альбомом, наполняя его набросками с натурщиков и учеников, иногда позировавших ему, а иногда и не подозревавших, что Малявин их рисует.
Однажды он принес свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд с натурщика.
Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии.
Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришел и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета». Репин. .
Сколько превосходных русских живописцев вышло из его мастерской! В свое время, как это, впрочем, водится, на художника навешивали всех собак за его якобы сумбурную манеру преподавать, за его эмоциональность, за…
Девка.
Да, впрочем, чем больше изучаешь историю искусств, тем больше убеждаешься, что в своем отечестве трудно быть пророком.
Однако нельзя не привести здесь слова Грабаря, который писал:
«Педагогом Репин не был, но великим учителем все же был».
Малявин всю жизнь любил своего учителя. Он говорил на склоне лет о своих этюдах, изумительных по силе, написанных в мастерской Репина: «До сих пор учусь по этим этюдам».
Но Илья Ефимович Репин обладал еще одним замечательным качеством. Он был не только учитель, он был боец.
Наступает в жизни каждого ученика Академии самая ответственная пора. Выпуск. Конкурсная картина.
Малявин пишет искрометный «Смех». Полотно, в котором вся Русь — могучая, добрая, веселая. Будто шутя обозначены фигуры хохочущих баб — могучих, жизнелюбивых.
Совет Академии проваливает картину. Малявин с трудом получает звание художника, да и то за портреты.
Устает перо описывать бессмысленность, жестокую глупость, а иначе это не назовешь, некоторых маститых современников, которые за суматохой, сутолокой проглядывают, не видят дарования, таланта, губят его.
Малявину не дали заграничной командировки, как не защитившему диплом.
Это апофеоз малявинского таланта. Этот огромный холст горит так ярко, что не только соседние картины меркнут, но даже живые люди, стоящие рядом с полотном, кажутся серыми, бледными копиями.
Репин, как всегда, восторженно и категорично заявил:
«…У нас в России гениальным представителем нового вида искусства я считаю Малявина. А самой яркой картиной революционного движения в России — его «Вихрь».
Михаил Васильевич Нестеров, особенно остро чувствовавший тему Руси, писал члену совета, ведавшего тогда Третьяковской галереей, И. С. Остроухову:
«Не упускайте Малявина, не останавливайтесь на полумерах, нет их хуже!
Искренне желаю Вам обновить галерею Малявиным, столь же искренне желаю, чтобы галерея вместила в себя все, что и впредь появится свежего, талантливого, будь то произведение с громким именем автора или вовсе без такового».
Вихрь. Фрагмент.
Русская печать остро реагировала на «Вихрь». Вот отклик из газеты «Новости дня»:
«… Огромное малявинское полотно буквально ослепляет… Чем-то стихийным веет от этих могучих баб-богатырш, несущихся в вихре стремительной пляски. Словно сказочные героини старорусских былин, из хаоса восставшие дочери Микулы Селяниновича проносятся перед зрителем…»
Малявин много обещал. Казалось, что богатырский склад его таланта создаст новый, невиданный мир образов. Что его «Вихрь», его девки и бабы — только великанская заявка, почин.
