«Ученики — это котята, брошенные в воду: кто потонет, а кто выплывет, — часто говаривал Чистяков. — Выплывают немногие, но уж если выплывут — живучи будут».

Молодой Серов поплыл сразу, и своим, особым стилем.

Павел Петрович позже не раз повторял, что он не встречал такой одаренности, какая отпущена была природой Серову. И рисунок, и колорит, и композиция — все было у ученика в превосходной степени.

В Академии юноша крепко сдружился с академистами Врубелем и Дервизом, они рисовали и писали вместе и стали неразлучными.

Вскоре Антон познакомил их с семьей своей тетушки Аделаиды Семеновны Симонович. Каждую субботу, чуть темнело, друзья спешили на Кирочную улицу, где их ждали рисование, стихи, музыка и старые знакомые — сестры Маша и Надя Симонович и их подруга Оля Трубникова.

Судьбе было угодно крепко связать жизни этих молодых людей. Владимир Дервиз вскоре женится на Надежде. В этом доме начнется роман Валентина Серова с Ольгой, который после ряда трудных лет приведет их к счастливому браку.

Михаил Врубель влюбился в Машу.

В работах Врубеля есть отражение этого увлечения — Тамара в иллюстрациях к «Демону». В рисунках переданы поэтичные черты Машиного характера. Потом он звал Машу ехать с ним в Киев, но мать не отпустила ее…

Будь иначе, мы не познакомились бы с серовской «Девушкой, освещенной солнцем».

Девочка с персиками.

Академия с ее рутиной опостылела Серову. Из нее ушли его лучшие друзья Врубель и Дервиз, с которыми он провел столько дней в трудах и поисках.

С их уходом распалось их знаменитое акварельное трио.

Серов сдает научные предметы за весь курс и получает диплом, и кажется, всего небольшое усилие отделяет его от конкурсной картины, но… академическая работа перестала быть желанной, и все чаще приходит ему мысль:

«А что, если ее к черту послать?»

Правда, он бесконечно благодарен Чистякову за его школу, но в стенах Академии, где, по словам Репина, «трудно вывести этих крепко вцепившихся клопов старого», молодому Серову нечего было больше делать.

Он едет к своей невесте в Одессу, куда вскоре приезжает Врубель. Серов обрадован встречей с другом.

Весной 1887 года Серов посетил Италию.

«Милая моя Леля, — пишет он невесте. — Да, да, да. Мы в Венеции, представь».

И дальше, восторженно отзываясь о художниках Ренессанса, об их творениях, говорит:

«Я хочу таким быть — беззаботным, в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного, и буду писать только отрадное».

По словам Серова, эта весна была «весной сердца», самой счастливой порой его жизни.

Художнику открылся новый мир гармонии, и он сразу перешагнул порог, недоступный многим, порог, за которым живет сама красота. Он вдруг что-то понял и, откинув все наносное, школярское, обрел самого себя.

И когда поезд примчал его с берегов Адриатики на берега речушки В ори — в Абрамцево, по-новому, с невероятной остротой ощутил он свежесть русской природы, чарующие краски северного края, прелесть любимой родины.

Он пишет свой первый шедевр — портрет Верочки Мамонтовой «Девочку с персиками».

Домотканово.

В тени деревьев прохладно и тихо. Птицы приумолкли в часы зноя, зато бойкие кузнечики немилосердно трещали вокруг. Но эти звуки не мешали Серову.

Портрет художника К. А. Коровина.

Художник был очарован природой, игрой солнечных бликов, юностью девушки, ее чистотой. Юноша был наполнен ощущением красоты и свежести, и все это рождало в нем какую-то непонятную тревогу и грусть.

Почему? Ему было трудно ответить на этот вопрос.

И он писал, писал иступленно.

Вот что рассказывает модель Серова — Маша, позировавшая ему в парке усадьбы Домотканово:

«Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж, перевернув его вниз головой, другого полотна у него под рукой не было.

«Тут будем писать», — сказал он.

Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил мной в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая рукой в воздухе со своего места, как на полмиллиметра надо подвинуть голову туда или сюда, поднять или опустить.

Вообще он никогда ничего не говорил, как будто находился перед гипсом, мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесенное какое-нибудь слово уже не только меняет выражение лица, но перемещает его в пространстве и выбивает нас обоих из того созидательного настроения, в котором он находился, которое подготовлял заранее, которое я ясно чувствовала и берегла, а он сохранял его для выполнения той трудной задачи творчества, когда человек находится на высоте его.

Он все писал — я все сидела.

Часы, дни, недели летели, вот уже начался третий месяц позирования… да, я просидела три месяца!

И я со спокойной совестью сбежала в Петербург.

Только теперь, на расстоянии пятидесяти лет, в спокойной старости, можно делать анализ чувств, нас так волновавших. Время молодости, чувства бессознательные, но можно сказать почти наверное, что было некоторое увлечение с обеих сторон».

Занималась заря, когда Серов пришел домой.

Он проводил Машу на станцию.

Мокрый от росы, брел по седой траве.

Утренний холод заставлял зябко ежиться.

Небо было сумрачно и пустынно, лишь в неведомой бездне мерцала одинокая звезда.

Он вошел в парк и побрел по аллее.

Кругом была тишина и свежесть.

На душе у Серова было грустно и одиноко. Казалось, он отдал самое дорогое, что у него было.

Отдал без остатка.

Так родилась «Девушка, освещенная солнцем».

… Мало кто в истории русского искусства получил такое категорическое признание с первой своей выставки, как Серов.

«Впечатление, которое произвела восьмая по счету периодическая выставка, — вспоминает Грабарь, — не поддается описанию. Впервые… особенно ясно стало, что есть не один Репин, а и Серов».

Правда, не обошлось и без ворчания.

Старый, маститый художник Владимир Маковский пришел в невероятную ярость оттого, что «сам Третьяков» купил у молодого Серова «Девушку, освещенную солнцем».

В состоянии шока он восклицает:

«С каких пор, Павел Михайлович, вы стали прививать вашей галерее сифилис?»

Именно о такого рода блюстителях искусства писал Репин:

«…Блестящий талант совсем ослепил наших академиков: старики потеряли последние крохи зрения, а вместе с этим и последние крохи своего авторитета у молодежи. Рутинеры торжествуют свое убожество».

Иной, менее крепкий талант, чем Серов, захлебнулся бы в море похвал.

Но молодой художник встретил по-своему, по-серовски, поток восторгов — работой, ученьем, трудом.

Любимым его изречением было.

«Надо знать ремесло, рукомесло, тогда с пути не со-бьешься».

И Серов великим трудом стремился достичь простоты. Серов, пожалуй, был один из тех русских художников, которые оказались достойными требований, предъявляемых к современникам Крамским:

«Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется справедливым, чтобы художник был одним из наиболее образованных и развитых людей своего времени, он обязан не только знать, на какой точке стоит теперь развитие, но иметь мнение по всем вопросам, волнующим лучших представителей общества, мнения, идущие дальше и глубже тех, что господствуют в данный момент, да вдобавок иметь определенные симпатии к разным категориям жизненных явлений».

… Биарриц. Поздняя осень. В океане шторм, ветер гонит огромные волны, пляжи пустынны, давно опустели и виллы богачей. Курорт безлюден.