Думается, что этот холст — одно из фундаментальнейших и талантливейших творений Репина, патриота и гражданина, наряду с «Бурлаками», «Не ждали» и «Иваном Грозным».

«Стрепетова».

«Относительно же этюда Стрепетовой — он останется у меня еще долгое и, может быть, очень долгое время. Может быть, он поступит в Вашу галерею, когда меня уже не будет в живых», — ответил Репин Третьякову на его просьбу отдать портрет актрисы.

Стрепетова. Она играла на сцене Александринского театра рядом с великими Мочаловым, Давыдовым, Савиной…

«Маленькая, худенькая, бледная, обреченная, с голосом, который «беду несет», она завладевает зрителями, — вспоминает художник Нестеров, — …театр исчезает, незаметно зритель становится свидетелем подлинной житейской драмы».

Репин пишет Стрепетову и создает один из самых великолепных портретов XIX века.

«Стрепетова»… Мазок полотна нервный и свободный. Холст почти дышит: так легко и прозрачно лежат на нем краски. Кисть художника напряжена, ею владеет такое мощное и страстное ощущение характера и формы, что каждое касание безошибочно.

Портрет написан «а-ля прима» — это вершина живописной техники, воскрешающей традиции Веласкеса и Хальса.

Но, пожалуй, не только в манере живописи и в колорите главное достоинство портрета.

Актриса П. А. Стрепетова. Этюд.

Потрясают сложность, многоплановость образа актрисы, трепет жизни, отраженный в этом этюде.

Неуловимо сложны настроения и чувства, пробегающие, подобно быстрым волнам, по лицу великой актрисы. Тончайшие оттенки психологического состояния делают некрасивое, немолодое лицо прекрасным.

По худеньким плечам разметались пряди волос.

Простое темное домашнее платье подчеркивает болезненную бледность лица, по которому бегут, бегут, как волны, легчайшие, еле уловимые оттенки человеческих чувств.

Репин писал:

«Для художественного произведения не довольно одного копирования с натуры. Художник вкладывает в свой труд очарование, впечатление. Поэтому никакая фотография, даже и цветная, не может помешать высокой ценности истинно художественных произведений — в них ценится живая душа художника».

Вот почему Третьяков так упрашивал, а Репин так упорно отказывался отдать этот свой этюд.

«Не ждали». Нежданно-негаданно в дом входит его бывший хозяин. Он пришел из ссылки. Заросший, грязный, в измызганном буром армяке. Почти неузнаваемый. Его пропустила сквозь строй беспощадная машина царевой охранки.

На его изможденном лице следы бессонных этапных ночей, ледяных сибирских ветров, голода и лишений.

Но он пришел!

На картине художник изобразил первые секунды встречи. По лицам людей пробегает сложнейшая гамма чувств. От равнодушия, недоумения, испуга до изумления и восторга.

Еле слышно скрипят половицы… Через миг раздадутся крики радости, смех, рыдания. Но в этой секундной тишине слышны звон кандалов, дробный стук подков жандармских троек, стоны и выстрелы в гулких застенках.

Привстала мать навстречу сыну, ее взор прикован к дорогим чертам; еще мгновение — и дрожащие руки обнимут беглеца.

Жена обомлела, она не верит глазам, не верит своему призрачному счастью.

Сын застыл в радостном изумлении. Ведь его отец — герой!

Дочурка напугана. Она не знает этого незнакомого страшного дядю. Прислуга шокирована. Кто это?

Не ждали.

Пришла беда. Покой маленькой семьи нарушен. Жизнь ставит перед ними строгий и суровый вопрос: «Что делать?»

Художник написал самый обыденный интерьер, хорошо оттеняющий необычность и драматичность происходящего.

Лишь портреты Шевченко и Некрасова на стене да репродукция с картины «Голгофа» Ге напоминают об отсутствовавшем хозяине, о его страшной и святой стезе.

Картина имела ни с чем не сравнимый успех.

Появившись на XII Передвижной выставке, она была подобна разорвавшейся бомбе… Ведь не надо забывать о той зловещей поре, которая царила тогда в России.

Реакция, чудовищная, небывалая, захлестнула все и вся.

Это был ответ самодержавия на выстрел народовольцев 1 марта 1881 года. Зрители ломились на выставку.

Стасов ликовал:

«Репин не почил на лаврах после «Бурлаков», он пошел дальше вперед. Я думаю, что нынешняя картина Репина — самое крупное, самое важное, самое совершенное его создание».

Не было, пожалуй, ни одного дома, ни одной семьи в городе, где бы не обсуждали новую картину Репина. Его слава, казалось, достигла зенита. Равнодушных не было. Мнения были всякие.

«Репина, наверное, произведут в «гении», — писали «Московские ведомости». — Жалкая гениальность, покупаемая ценой художественных ошибок, путем подыгрывания к любопытству публики, посредством «рабьего языка». Это хуже, чем преступление, это — ошибка… «Не ждали!» Какая фальшь…

Но никакая ложь, никакая грязь продажных перьев не могли замазать правду и свет, заключенные в картине.

В те далекие дни эта картина была откровением.

Новаторской была и живопись картины — светлая, валерная.

Велико было гражданское мужество живописца, создавшего этот холст. Но это был далеко не предел возможностей художника. В мастерской Репина на мольберте стояло новое полотно, которому было суждено стать одной из самых знаменитых картин России.

«Иван Грозный и сын его Иван».

«Работая усердно над картиной, — пишет Репин, — и будучи страшно разбит нервами и расстроен, я заперся в своей мастерской, приказав никого не принимать, и сделался невидимкой для петербургского общества. А между тем слухи о моей картине уже проникли туда, и многие желали ее видеть, я же принял меры, чтобы ранее времени праздные зеваки не могли удовлетворить своего любопытства и мешать мне работать.

Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года.

Что это за картина, которая уже в мастерской вызвала такой бурный интерес у публики?

Это был знаменитый «Иван Грозный и сын его Иван»… Репин вспоминает о страшном напряжении, которое он испытал:

«Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».

Полотно экспонировано на выставке. Вот один из отзывов об «Иване», написанный в письме к автору Львом Толстым:

«Третьего дня был на выставке и хотел тотчас же писать Вам, да не успел. Написать хотелось вот что, — так, как оно казалось мне: молодец Репин, именно молодец. Тут что-то бодрое, сильное, смелое и попавшее в цель. На словах много бы сказал Вам, но в письме не хочется умствовать. У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, и еще есть Карамазов-отец. Он самый плюгавый и жалкий убийца, какими они должны быть, — и красивая смертная красота сына. Хорошо, очень хорошо. И хотел художник сказать значительное. Сказал вполне ясно. Кроме того, так мастерски, что не видать мастерства. Ну, прощайте, помогай Вам бог. Забирайте все глубже и глубже».

Бонч-Бруевич вспоминает:

«Еще нигде не описаны те переживания революционеров, те клятвы, которые мы давали там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын его Иван», как «Утро стрелецкой казни», как «Княжна Тараканова», как та картина, на которой гордый и убежденный революционер отказывается перед смертной казнью принять благословение священника… Мы долго-долго смотрели на судьбу политических — нашу судьбу — «На этапе» и близко понимали «Бурлаков».