Портрет лейб-гусарского полковника Е. В. Давыдова.

Великий круговорот бытия стал с младенческих лет близок Оресту. Он полюбил природу, люди были добры с ним, и мальчик не познал в детстве горя.

Хотя ничто не ускользало от пристальных глаз. Он видел слезы матери, не раз становился свидетелем сцен из крепостного обихода.

Орест был слишком мал, чтобы вникать в эти сложности времени, и... рисовал.

А когда ему исполнилось шесть лет, его отдали в Петербург, в Академию художеств.

Но всю жизнь он будет вспоминать музу Нежинскую, Ораниенбаум и один странный эпизод, который, как ему после казалось, много дал для ощущения объемности мира.

... Прокряхтела узорная дворцовая дверь.

Маленький Орест осторожно ступил на пыльный старый паркет. Немедля запела половица, одна, другая.

В странном зыбком свете высоких зашторенных окон выплывало ажурное огромное зеркало.

На цыпочках, стараясь не шуметь, мальчик пересек пустой, казавшийся бесконечным зал.

Вот, наконец, и зеркало.

Густая пыль, как омут, затянула стекло.

Малыш снял картуз и протер уголок зеркала. В небольшом круглом оконце вдруг появилась кудрявая всклокоченная голова Ореста, а позади, будто во сне, выросла стена картин в золоченых рамах, они тускло поблескивали в сумерках зала. Вот белокурая нимфа, рядом косит черным глазом сердитый вельможа в звездах и регалиях, вот вздыбился горячий конь, неся грозного всадника.

Жутко, одиноко стало Оресту. Но крошечный сверкающий колодезь будто манил малыша, и, как ни отклонялся от него Орест, всюду его настигали темные полотна в дорогих старых рамах. .

Страшный грохот вывел мальчишку из оцепенения. За окнами хлестал ливень, сверкали молнии.

Кое-как нахлобучив картуз, Орест без оглядки помчался прочь из дворца.

Мелькнул полосатый шлагбаум, и мальчик выбежал, вернее, вылетел на волю. Над ним неслось темное, все в рваных тучах грозовое небо. Оно внезапно встало впереди, ограниченное в водах канала легким мостком. Ветер выл в старых деревьях парка. Дождь срывал пригоршнями листья и кидал их к подножию мраморных античных богов.

Портрет Д. Н. Хвостовой.

Когда вымокший насквозь Орест ворвался в свой дом, мать испугалась. Она прижала его к груди, пытаясь узнать, что случилось. Орест молчал, но наконец разрыдался.

Воспоминания детства. .

Все это, как далекие грезы, сливалось для мальчика с отдаленными представлениями о вечной жизненности природы, о временности людских усилий. Он рано понял истинную сложность этой природы, познал и усвоил стиль века минувшего. И когда ученик Академии, вдоволь надышавшись пылью в классах, нарисовавшись слепков с античных скульптур, вырывался на простор набережных Невы, то все воспоминания детства будто оживали вновь: он видел бегущую речную волну, тот же гортанный и пронзительный крик чаек тревожил его слух, он зрил бесконечную панораму дворцов — словом, все в душе Ореста сливалось в единый поток бытия…

... Трепетной сине-розовой радугой опрокинулся в изумрудные воды пруда горбатый мостик.

Словно в зеркале, плыли по радуге белые, лиловые, серые облака — три девушки в пышных платьях.

Они не шли, а словно скользили, их отражения сплетались с отсветами березовых стволов, и казалось, что пруд не что иное, как перевернутая картина, написанная кистью старого мастера, потемневшая от времени и покрытая лаком. .

Живой мир, свежий, яркий, с резкими гранями и мягкими касаниями цвета, окружал и брал в плен юного Ореста, глядевшего на пейзаж, будто проснувшись и удивившись в первый раз.

Щебетали, пели птицы.

Жар волнами обволакивал его. Ветер доносил горький душный запах скошенного сена, он прилетел из березовой рощи.

Природа летнего дня, роскошная, ленивая, томная, глядела на молодого художника с альбомом в руке и казалось, тихо шептала на ухо юноше: «Ты понял меня?»

Карусель солнечных бликов вертелась по зеленой лужайке, мелькала по нежным стволам берез, играла на листьях деревьев.

Листок альбома менялся на глазах. Белая бумага сама как будто излучала свет. И каждое мгновение делало ее то солнечножелтой, то серо-сиреневой, то голубой. Так изменяли цвет бумаги рефлексы, свет и тени. Позже это назовут пленэром.

Портрет поэта В. А. Жуковского.

А сегодня Орест мечтал написать этот уголок природы.

Юный Кипренский превзошел всех своих сверстников в стремлении постичь законы красоты. Он проводил сотни часов за копированием холстов классиков мировой живописи. Академические профессора ставили ему первые номера за великолепные рисунки с античных слепков, за натурные этюды.

И вот годы школы позади.

Видит бог, он не жалел сил, отдал свою энергию познанию сложного ремесла живописца, стал изумительным рисовальщиком.

Когда же по окончании в 1803 году Академии Кипренский не получил заграничной командировки, молодой художник принялся с неистовством писать с натуры, и его зрелое, превосходное мастерство в соединении со свежестью и первичностью видения мира потрясло всех.

Он очень быстро стал героем всех выставок.

«Автопортрет» 1809 года... Поразительно трепетна живопись этого холста. Легкие, как дымка, валеры смягчают энергичную и сочную кладку картины. Благороден колорит. Но особенную прелесть и живость изображению придают бегущие блики света, легко намеченные рефлексы и обобщенно взятые тени.

Необыкновенно юн, по-детски открыт пристальный, чего-то ожидающий взгляд молодого человека.

В нем ощущаются затаенная грусть и раздумья.

Сам облик мастера: его курчавые каштановые волосы, красиво обрамляющие высокий, выпуклый, чистый лоб лишь с еле заметной тенью забот, легшей между дуг бровей, нервные ноздри, будто вздрагивающие от напряжения, мягкая линия маленького рта, ямочка на подбородке, утопающая в свободно повязанном розовом шейном платке, небрежно накинутый на плечи плащ — все рисует нам образ романтический, полный поэзии и тайны.

Неотразимый магнетизм юности чарует зрителя в этом автопортрете.

Какая-то духовная открытость, приветливость отличают великолепно исполненное полотно.

Живописец прожил всего четверть века и достиг той счастливой поры, когда годы учения в Академии художеств, кропотливого труда, изучения классиков и ожидания позади.

И вот кисть виртуоза стремительно и непогрешимо намечает тончайшие валеры, создает тот драгоценный слиток света, теней, нюансов розового, серого, коричневого и умбристых цветов, ощущения впервые увиденного, прекрасного, что отличает жемчужину искусства от обычной картины.

Весь облик художника — непринужденность. Здесь полностью отсутствует скованность, которая порою присуща жанру автопортрета, когда живописец как бы невольно привязан к зеркалу и мольберту.

Сама жизнь была тогда восторгом. Радость встреч и печаль расставаний. Свежесть ранних зорь и прелесть вечерних закатов. Звуки клавесина и шорох атласных платьев. Чарующий аромат юности, неповторимость мгновений бытия. Все влекло душу молодого Ореста Кипренского, звало к одному заветному желанию — творить, оставить людям свое изумление перед чудом ощущения непрерывности впечатлений, от всей этой радужной кантилены смен дня и ночи, весны и осени, смеха и неутешных слез.

Кипренский далек от гражданственных раздумий, и, хотя его молодость была небезоблачной и тягость будней, серость мизерной суеты ежедневно лезли в глаза, все же юноша жил в каком-то будто заколдованном мире грез наяву; сильная рука мастера, его трепетное сердце и острый взгляд были словно нацелены на одну лишь ему ведомую цель — писать, рисовать изо всех нерастраченных сил, отдавать весь запас нестертых впечатлений творчеству.