– Прямо душка!.. Ручки… ножки… ротик… такие… Кого хочешь разожгут…

– Ты видела ее раньше?

– Не могу сказать… У меня их столько перебывало… Мне показалось, что девчонке было не больше восемнадцати.

– Слышала когда-нибудь прежде ее голос?

– А кто ж знает… Может быть…

Дядюшка продолжал, как будто рассуждая сам с собой:

– Это она!.. Это может быть только она!.. Жермене известна ужасная тайна!.. Она в последнее время принимала меня дружески… Заманивала в сети… Если это правда, горе ей! Я могу быть слабым, как дитя… Но такая тайна в руках женщины… Хочет отомстить за себя… Невозможно… Жермена, я ее обожал… Надо пожертвовать… Она должна исчезнуть!

– В добрый час! – насмешливо прервал Бамбош. – Вы говорите наконец как мужчина. Этой бабенции давно место в яме. Сколько глупостей вы из-за нее уже сделали!

Дядюшка судорожно провел рукой по лбу, стирая капли пота, и подошел к трупу. Обмыл ранку, осушил с помощью платка, влил в отверстие несколько капель со свечи. Стеарин быстро застыл и на поверхности слился по цвету с окраской кожи, так что след пули стал совершенно незаметным.

«Черт побери! – думал Бамбош. – Этого человека ничто не застанет врасплох! Одно несчастье, что так гоняется за юбкой, уверен, он из-за этого еще понаделает глупостей!»

Чтобы совершенно скрыть отверстие в голове мертвеца, дядюшка сдвинул на него маленькую прядь волос с виска и прилепил опять же стеарином.

Теперь можно было быть уверенным, что врач, вызванный для удостоверения факта смерти, даст заключение: умер от апоплексического удара.

Оставив тело барона на попечение мамаши Башю, дядюшка вместе с Бамбошем отправился в Эрбле заявить о несчастном случае, вследствие которого компания «лакированных бычков» лишилась президента.

Хладнокровие вернулось к Мондье. Он известил мэра о несчастье, произошедшем на территории, находящейся под его началом, сказав, что едет хлопотать о перевозке тела и погребении несчастного друга.

Граф вернулся к себе и подсказками Бамбоша составил за пятнадцать минут сообщение для прессы о скоропостижной кончине барона де Мальтаверна. Затем послал отнести это сочинение к /Кану Лера в собственные руки, чтобы дать тому возможность первому воспользоваться сенсационной новостью: с крысоподобным репортером следовало на всякий случай поддерживать хорошие отношения.

Месье Тьери, банкир, дядюшка, как звали его дамочки из полусвета, вошел в дом на улице Виктуар, а из особнячка на улице Жобер, соединенного потайным ходом с предыдущим, появился вскоре граф де Мондье.

Сев в наемный экипаж, он поехал к себе и подоспел точно к завтраку.

Сюзанна подбежала к отцу, горя нетерпением поговорить о Морисе и о их близкой свадьбе.

Граф рассеянно слушал, поглощенный мыслями о произошедшем утром, и торопливо ел.

Наконец, не выдержав милой болтовни дочери, которую обычно с удовольствием слушал, он резким тоном попросил не вести разговоров об этом.

– Отец! От вас ли я слышу такие слова? – воскликнула Сюзанна, глубоко огорченная холодной суровостью в ответ на ее сердечные излияния.

– Чего ты хочешь? Мне неприятен ваш союз, я согласился против своего желания. Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

Мондье совершенно не думал о том, как огорчил дочь. Он второпях завтракал, поглощенный мыслью: «Моя тайна в руках женщины… Она не может быть никем иным, кроме Жермены… Но я должен знать точно… Если она… смогу ли я ею пожертвовать?»

Несмотря на испытанную храбрость и хладнокровие, Морис панически бежал вслед за незнакомой женщиной. Он почти бессознательно последовал за этой странной особой трагического вида, твердившей хриплым прерывистым голосом:

– Идите, ну идите же!

Молодой человек пытался протестовать, говоря:

– Что обо мне подумают!.. Человек мертв… Я буду считаться соучастником убийства…

И слышал в ответ:

– Считаете, что надо было стать его жертвой?.. Скорее… бежим… время не ждет…

Он повиновался, не веря тому, что его спасительница – Жермена, не узнавал ни ее лица, ни манер, ни голоса.

Уже когда лошади несли их галопом к Парижу, спутница сняла вуаль и темные очки и, все еще волнуясь, спросила:

– Морис! Мой друг! Узнаете ли вы меня наконец?

– Жермена! Сестра моя! Скажите, что произошло… Я совсем потерял голову! Мой противник убит вами…

– Да! Иначе было нельзя. Я подслушивала и подглядывала… Ваш пистолет не был заряжен… Вашим секундантам помешали приехать вовремя… Вас должны были попросту убить. Все было очень хитро подстроено. Только чудо, ниспосланное свыше, могло вас спасти. Я не могла полагаться на случай, когда оставалась минута до вашей гибели.

– Но каким образом вы очутились там?

– Скажу позднее… Сейчас не расспрашивайте… Надо еще кое-что разузнать…

– Но почему все-таки этим людям требовалось меня уничтожить?

– Почему негодяй, что спровоцировал вас на дуэль, чуть не прикончил в свое время моего бедного Мишеля? Этот ваш дуэльный противник действовал всего лишь как наемный убийца, я в этом уверена.

– Но ради чего было лишать жизни меня, незаметного художника, далекого от каких бы то ни было интриг, коммерческих операций, любовных историй?

– Вы любите Сюзанну де Мондье, и она любит вас.

– Но ведь ее отец согласился на наш брак, и я не вижу причины… Какое отношение к этому имеет дуэль?

– Ее спровоцировали по приказу графа Мондье, лицемера и негодяя… Не удивились ли вы, почему мне удалось так быстро получить его благословение? Почему, отказав самой дочери, он не отверг моей просьбы насчет вашей женитьбы?

– Нет, не пришло в голову.

– Эгоизм счастливого человека не позволил вам удивиться тому, как странно это неожиданное решение. Не вызвало у вас никаких сомнений и то, почему граф Мондье вдруг разрешил брак своей дочери с человеком, которого он терпеть не может, и сделал это всего лишь после двух часов пребывания в театре по просьбе неизвестной ему, чужой женщины?!

– Вы правы, Жермена, доводы, что вы ему приводили, действительно должны были быть неоспоримыми для такой перемены его позиции.

– Да, неоспоримыми, – сказала Жермена, грустно улыбнувшись. – Только с вами, Морис, я могу говорить о страшных днях, воспоминания о которых то и дело всплывают перед моей памятью, как грязная вода в болоте. Вам я так многим обязана!

– Прошу вас! Не говорите! Не надо! Помолчите! – воскликнул Морис, испуганный взволнованностью женщины и боясь услышать о чем-нибудь ужасном.

– Все равно, немногим раньше, немногим позже вы должны об этом узнать. Мерзавец, что обесчестил меня в этом доме преступлений, бандит, от кого я бежала, преследуемая собаками, и бросилась топиться, ища в смерти избавления от позора, этот мерзавец был граф де Мондье, отец вашей Сюзанны! Теперь вам все понятно?

– О! – воскликнул сраженный Морис.

– Но это еще не все… В глазах света это пустяки… всего-навсего немного грубый способ заставить себя любить. Люди воспринимают такую настойчивость снисходительно.

– Жермена, умоляю вас!..

– Я начала, и вы должны узнать – не одна я стала его жертвой… Человек, что столь легко обходится с честью женщин… к жизни мужчин относится с еще большим цинизмом. Это личность совершенно бессовестная, чему я имею достаточно много почти несомненных доказательств.

– Ужасно!.. И Сюзанна… Бедная Сюзанна!.. Дочь такого чудовища!

– Да! Воистину чудовища, и я не уверена, что ей самой ничто не угрожает от него.

– Но даже дикие звери не трогают своих детенышей!

– Однако дочь ли она ему?

– Что вы хотите сказать?!

– У меня есть сомнения на этот счет, и нужно некоторое время, чтобы узнать наверняка. Тогда на счету графа прибавилось бы еще одно преступление.

– Сюзанна! Но по закону он все равно ее отец.

– Может быть, она дочь ему и по крови… Но я должна обо всем проведать досконально. Для этого-то я и приезжала говорить с отвратительной старухой, называемой мамашей Башю, содержательницей притона. Но пока что бы ни было, а Сюзанна не в безопасности у себя дома.