– Я видела вас с дамой, которую вы, кажется, немного забросили.

– Да, это Андреа, моя старая подруга… Мы с ней уже давно живем семейно, не беспокойтесь о ней… Мой товарищ Мутон составит ей компанию, – ответил Ги развязно.

– Вы приедете вместе с ней, не то мне придется быть единственной женщиной среди вас, а подобная исключительность неудобна.

– Мадам, Андреа, конечно, добра, непосредственна, честна, однако совершенно проста и невоспитанна.

– Не имеет значения, я хочу с ней познакомиться, и вы меня очень огорчите, если не передадите приглашения.

– Исполню все по вашему желанию, мадам, но поверьте, она будет вести себя по-свински.

– Передадите также приглашение вашему другу месье Мутону.

На лице графа отчетливо выражалось неудовольствие. Он не мог понять, почему Жермене пришла в голову столь странная фантазия, и спрашивал себя: уж не принимает ли она Андреа за настоящую даму… Нет, это невозможно… Жермена слишком умна…

Когда компания дружно объявилась, хозяйка встретила гостей в домашнем туалете, сделанном с тонким вкусом, и все единодушно выразили восхищение тем, как она преобразила убранство дома, прежде принадлежавшего Регине: все вещи в дешевом вкусе богатого фабриканта исчезли, их заменили подлинно стильными, сделанными истинными мастерами.

Лера заранее предвкушал успех будущего репортажа, где опишет совершенно исключительный парижский интерьер, тем более интересный, если учесть, что особняк принадлежал женщине, живущей в одиночестве.

«Лакированные бычки», заинтригованные не меньше, чем граф Мондье, не знали, что им думать о Жермене, к какому слою общества ее отнести. С очаровательной свободой поведения кокетки высокого полета она соединяла нечто такое, что заставляло даже самых смелых поклонников вести себя сдержанно и уважительно.

Андреа совершенно растерялась. Впервые самоуверенность изменила ей и, несмотря на то, что Жермена отнеслась к Рыжей очень внимательно и по-дружески, дама полусвета не знала, как себя держать.

Но хозяйка быстро, умело и деликатно сумела завоевать ее сердце и освободить от скованности.

Воспользовавшись моментом, когда гости любовались ее портретом, писанным Морисом Вандолем, Жермена подошла к Андреа и сказала:

– Благодарю за то, что вы пришли. И если я не могу сейчас отдать вам свой долг, я в состоянии, по крайней мере, высказать сердечную благодарность.

– Мадам, я не понимаю, – сказала Андреа, совершенно смутившись. – Я не имею чести быть с вами знакомой и не могла вам оказать никакой услуги.

– Оказали, и такую большую, что даже не можете себе представить! – сказала Жермена, ласково улыбнувшись. – Помните ли вы молоденьких девушек Берту и Марию, их держали взаперти… там… в ужасном подземелье?

– У Лишамора… в Вале… недалеко от Эрбле… Милые девочки… что с ними теперь?.. Вы их знаете?

– Это мои сестры.

– Как?.. Не может быть!..

– Да, именно так, и вам легко понять, сколь я благодарна за то, что вы, рискуя жизнью, их спасли.

– Но ведь это было совершенно естественно, я не могла сделать по-иному!

– У вас золотое сердце, и поэтому вы считаете пустяком доброе дело, но от этого оно не менее заслуживает благодарности.

– Они были такими несчастными, такими трогательными, такими милыми, эти крошки! А потом… Ведь очень приятно помогать людям!..

– Кто знает?.. Может быть, мне еще раз придется просить вас о содействии, чтобы исправить одну жестокую несправедливость…

– Мадам, вы сестра моих милых крошек и можете всегда рассчитывать на мою преданность вам!..

– Принимаю ваше предложение с благодарностью от всей души! Но молчите!.. Нигде, пожалуйста, ни слова!.. Пусть никто не знает, что мы союзницы.

Их разговор прервала традиционная фраза метрдотеля [116]:

– Мадам, кушать подано!

Вступление Жермены в свет понаделало шуму. Вся пустая светская пресса уделила ей большое внимание.

Если бы кому-нибудь пришла охота прочесть все, что о ней писали, он был бы поражен глупостью некоторых своих соотечественников. Но загадочность личности Жермены возросла бы во много раз, если бы кто-либо мог проследить за действиями красавицы спустя сутки после приема в особняке.

Было шесть утра, оставались считанные часы до дуэли Мориса Вандоля с бароном Мальтаверном, устроенной Мондье ради убийства художника.

Жермена, конечно, не знала об этом. Она вышла из дому одна. Встретив на углу экипаж, села в него.

Даже близко знакомый мог усомниться, была ли вправду Жерменой эта странно одетая некрасивая женщина, похожая на проповедницу Армии спасения [117].

Старомодная шляпа с широкими полями и помятым пером имела жалкий и одновременно претенциозный вид; непромокаемое прямого покроя потертое и линялое пальто – типичная вещь, купленная за пятьдесят су в лавке старьевщика, потертая кожаная сумка с ручками, перевязанными тесемкой; стоптанные ботинки.

Лицо, измененное до неузнаваемости. Прекрасные глаза прикрывались большими темными очками с металлическими дужками; волосы, уложенные так, чтобы не было видно, как они длинны и красивы. Старая вуалетка, похожая на накомарник или на сетку для ловли бабочек.

В таком продуманном и искусно сделанном жалком облике Жермена вскоре выехала за пределы Парижа.

На облучке сидели двое, тихо переговариваясь. Занимая в экипаже место лакеев, они не носили ливрей, по которым можно было бы определить, в чьем доме служат. Видимо, парочка заранее получила указание, куда ехать, так как, садясь, Жермена не вымолвила ни слова.

Вскоре ландо с поднятым верхом свернуло на ту дорогу, по какой перепуганную и связанную девушку некогда увозил граф де Мондье.

Как много времени прошло с той проклятой ночи! Сколько несчастий и страданий за ней последовало!

Жермена вспоминала, и ее лицо, скрытое безобразным убором, принимало порой трагическое выражение.

Проделав долгий путь по равнине, подкатили наконец к домику рыбака Могена, куда Мишель и Морис в свое время внесли спасенную ими бесчувственную Жермену.

Хорошие люди, хозяева почтительно и приветливо поклонились, она ответила и смело пошла берегом реки к кабачку Лишамора.

Кучер отвел лошадь в сарай, покрыл попоной и шагнул в дом вслед за хозяином.

Через пять минут он показался с удочками и рыболовными припасами и отправился вместе с приехавшим на облучке товарищем вслед за Жерменой. Они выглядели заправскими рыбаками, что решили заглянуть в кабачок – пропустить стаканчик перед ловлей.

Жермена, опередив их на минуту, уже разговаривала с Лишамором.

– Да, месье, мне надо видеть мамашу Башю.

– Но, моя киска, скажите, зачем она вам нужна.

– Это секрет, что не касается мужчины.

Кабатчик игриво усмехнулся и понимающе ответил:

– Хорошо… хорошо… грешок молодости, и понадобилась помощь мамаши Башю.

Жермена наклонила голову, будто подтверждая догадку, и проговорила:

– Месье, пожалуйста, передайте, что мне сейчас, не медля, надо с ней увидеться.

– Миленькая, не обижайтесь, но по вашему виду можно понять, что вы не богаты, а мамаша Башю любит денежки.

– Я заплачу сколько будет надо.

– А пока вы не дадите ли мне за услуги маленькую фафио [118].

– Фафио?.. Я не понимаю…

– Ну пятисотфранковую купюру, если так вам больше нравится.

– Хорошо.

– Так давайте же! У нас платят вперед.

– Держите! – ответила Жермена, доставая из сумочки синенькую.

– Прекрасно, мой падший ангел! А после операции вы сможете дать столько же? Таков тариф мамаши Башю… маленький приработок.

– Согласна и на это.

– Вы золотко! И если вы так хорошо соображаете, хозяйка немедленно придет… Эй! Мамаша Башю, жена, зайчик мой, мой бурдючок, мой жирный пончик, скорей! Иди сюда.